Смерть шла вместе с ними

Он остановился перед озаренным солнцем входом, быстро поднялся по ступенькам и позвонил.

Лакей О’Бриена, Солливан, бывший борец, в белой куртке и черных брюках, открыл дверь. Он казался удивленным.

— Мистер О’Бриен дома? — спросил посетитель.

— Безусловно,— ответил Солливан, отстраняясь, чтобы дать ему войти,— но он занят.

Входя, Говард услышал, что где-то в доме поет женщина, и первой мыслью было то, что, наверное, О’Бриен слушает радио. Этот голос, легкое сопрано, имел что-то особенно привлекательное, так. что Говард, который мало понимал в музыке, все же нашел его особенным.

— Скажите ему, что это важно.

— Пойдите и скажите ему это сами, патрон,— ответил Солливан.— Ни за что на свете я не решусь прервать завывание этой цыпки.

Он указал ему жестом коридор, по которому следовало идти в большой салон.

— Идите смело!

Говард быстро прошел по коридору и остановился перед порогом большого зала, двери которого были широко раскрыты.

О’Бриен, удобно устроившийся в кресле, сидел с закрытыми глазами, весь обратившись в слух.

За роялем, около застекленной двери с открытыми створками, сидела высокая тонкая девушка, удивительно красивая блондинка с зелеными глазами, тонким носом, высокими скулами, с чувственным ртом, одетая в кашемировый белый свитер и клетчатые брюки.

Она пела сладким и звучным голосом арию, которую Говард смутно помнил. Неподвижный, с бьющимся сердцем, он смотрел на нее. До сих пор он считал свою жену Глорию самой красивой из всех женщин, но эта превосходила ее красотой.

В конце пассажа, перед тем, как взять заключительную высокую ноту, девушка увидела его, вздрогнула, сфальшивила и сняла руки с рояля.

О’Бриен открыл глаза и нахмурил брови.

— Что с тобой случилось? — спросил он, повернувшись к ней.

Потом, проследив за ее взглядом, увидел Говарда.

— Простите, что беспокою вас,— сказал Говард, входя в комнату.— Мне нужно сказать вам несколько слов.

О’Бриен встал, не выказывая ни малейшего удивления появлением Говарда, которое, тем не менее, не могло не смутить его.

— Вы не должны были показываться до окончания арии,— проговорил он, подойдя к нему и пожимая ему руку.— Очень жаль, что музыка у вас не в фаворе. Господин директор, разрешите представить вам мисс Дорман, которая скоро станет моей женой.

Молодая девушка встала, приблизилась, слегка раздвинула свои красивые губы в улыбке, но во взгляде ее читалось смятение. У Говарда создалось странное впечатление, что она боится его.

— Вашей женой?—удивленно спросил он.— Но я этого не знал. Примите мои поздравления,— он взял протянутую ему тонкую руку и улыбнулся О’Бриену.— Я думал, неужели вы на всю жизнь останетесь холостяком?

— У меня было много времени,— сказал О’Бриен, обнимая молодую девушку за талию.— И если я ждал так долго, то вы должны признаться, что игра стоила свеч! Гилда, мистер Говард очень значительный человек, и я хочу, чтобы вы стали друзьями.

— Ты хорошо знаешь, Сеан, что твои друзья также и мои.

— Отличное принципиальное заявление,— со смехом сказал Сеан.— Тогда не смотри на него так настороженно! — Потом, повернувшись к Говарду, он спросил: — Что вы будете Пить?

— Но я,— проговорил Говард, переводя взгляд с Гилды на О’Бриена.— Я пришел по небольшому делу.

— Ты слышишь, дорогая, дело?..

— Вот теперь я могу уйти,— сказала Гилда, освобождаясь от руки О’Бриена.— Не занимайся долго, Сеан.

Улыбаясь, она подарила Говарду короткий взгляд и вышла из комнаты.

Говард проводил ее взглядом, в котором чувствовалось восхищение ее фигурой, которую обрисовывали свитер и брюки.

— Она великолепна, не так ли? —спросил О’Бриен, который знал слабость Говарда к молодым девушкам.— А какой голос!

Он подошел к шкафчику с ликерами и налил два виски.

— Подумайте только, когда я ее обнаружил, она пела в одной ночной коробке. С таким голосом, как у нее! Я уговорил ее серьезно заняться пением. Теперь она поет Моцарта. Ее слушал Франчелли и был в восторге. Он сказал, что из нее выйдет блестящая оперная певица.

Говард взял предложенный ему стакан и сел. Он смотрел на О’Бриена. Хорошая осанка, подумал он. Ему должно быть лет сорок. И подумать только, ведь этот негодяй располагает по крайней мере десятью миллионами.

Сумерки сгущались, и в наступавшей темноте черные брови и тонкие усики стали придавать О’Бриену мефистофельский вид.

— Что же вас тревожит? — спросил он, садясь на ручку кресла и покачивая ногой в щегольском ботинке.

— Вам говорили о доме № 25 на Лесингтон авеню? — спросил Говард.

О’Бриен поднял правую бровь.

— Почему вы спрашиваете?

— Мне сказали, что дом принадлежит вам.

— И что же?

— Вчера вечером там была убита одна проститутка. И четыре квартиры этого же дома тоже заняты продажными женщинами.

О’Бриен сделал глоток, поставил свой стакан и закурил сигарету. На его лице ничего не выражалось. Но Говард знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что мозг его усиленно работает.

— Не беспокойтесь об этом,— наконец проговорил О’Бриен.— Я сделаю, что надо. А кто была эта девица?

— Ее звали Фей Карсон.

— У полиции на нее есть что-нибудь?

Говард покачал головой.

— А прессе что-нибудь известно?

Говард опять покачал головой.

— Прессу оповестят через час или два. Я решил предварительно поговорить с вами, чтобы потом не было неприятностей.

— Кто вам сказал, что здание принадлежит мне?

— Монтли.

— Он слишком много говорит.

Говард сделал большой глоток, он нуждался в подкреплении. О’Бриен подозрителен уже своими неизвестно откуда взявшимися миллионами. А теперь он еще и признался, что он хозяин дома свиданий.

— Вы знали, чем жили эти женщины? — спросил Говард.

О’Бриен нахмурил брови:

— Естественно. Нужно же им жить где-то. Да и потом, их не смущает плата за квартиру.

Он встал, подошел к телефону и набрал номер. Через несколько секунд он сказал в аппарат:

— Такс? Ты тут?

Дождавшись ответа, он продолжал:

— Такс, у меня для тебя работа. Это очень срочно. Отправляйся немедленно на Лесингтон, 25 и выброси всех кур, которых там найдешь. Там их четверо. Выброси их всех за дверь. Когда они освободят помещение, посели в их квартирах респектабельных людей, предпочтительно старых дев. Я хочу, чтобы это было сделано в течение двух часов. Ты меня хорошо понял?

Он положил телефонную трубку и вернулся на свое место.

— Ну вот. Все устроено. Когда представители прессы появятся, они найдут этот дом настолько респектабельным, что им придется снять свои шляпы и вытереть ноги.