Смертники доброй воли

— Вот это гости, — протянула она и тут же недобро сощурилась. — И что это ты тут делаешь, интересно мне знать?

— Миа, давай без сцен, — подал голос Адамас, и хорони с готовностью кивнула.

— Как скажешь, братик! Выйди, Бельфегор, мне нужно с ним поговорить наедине.

— Всё, что ты хочешь мне сказать, говори при нём, — сухо вставил Адамас, и Миа с раздражённым вздохом закатила глаза.

— Хорошо, Адамас. Больше нас с мамой так не пугай, ладно? Я-то знала, что ты рано или поздно очухаешься, хотя и не ожидала, что от его приезда, — она метнула в сторону Бельфегора недобрый взгляд, и он невольно залюбовался ей. — Но вот мама способна надумать себе что угодно, она и так из-за отца как на иголках… И ещё: постарайся не выбалтывать сэру Пикерову наших семейных тайн. Я уверена: он пришёл сюда точно не для того, чтобы тебя поддержать.

«Сэр Пикеров» прозвучал в её устах так уничижительно, что Бельфегор, по старой привычке — реакции на оскорбления, одновременно снисходительно и с вызовом улыбнулся ей. Сейчас Миа казалась ему ещё прекрасней, чем на базе, хотя и не была накрашена, и выглядела вымотанной донельзя — дядя Цезаря явно не давал ей в обучении поблажек. И тем больнее было слышать от неё такое отношение к себе.

— Миа, ты меня утомляешь, — раздражённо вздохнул Адамас. — Не знаю, что у тебя за претензии к Бельфегору, а главное, на каком-таком основании, но, о чём с ним говорить, я буду решать сам! Если ничего доброго сказать не осталось, попрошу на выход.

— Ты всегда самоотверженно защищал свои игрушки, какими бы странными они ни были, — хмыкнула Миа. — Неудивительно, что Князь тебя обожает. Не забудь к нему зайти, когда решишься покинуть комнату, он очень скучает по тебе, даже я заметила. А твою сиделку попрошу не попадаться мне на глаза. Ужин готов, не пропусти.

Дверь за ней закрылась, и Адамас виновато проговорил:

— Прости. Раньше Миа была добрее. Не знаю, что на неё находит в твоём присутствии.

— Я дурно влияю на некоторых людей, — хмыкнул Бельфегор. — Особенность Пикеровых. Миа меня не обижает.

— Хотел бы я в это поверить.

— Придётся. Я схожу за ужином. Ты не против?

— А ты правда, что ли, моя сиделка?

— А кто ж ещё? — усмехнулся хорон и, стараясь не думать о Миа, пошёл к Леде.

* * *

Бельфегор и сам не заметил, как из гостя стал в доме Страховых чуть ли не полноправным членом семьи — и за несколько дней у него в жизни вдруг образовалось целых два места, которые он мог бы назвать родным домом. Несмотря на когда-то сказанное Стианом обида на Адамаса была ещё в нём жива, как он ни старался её проглотить, но тем серьёзнее он относился к своей роли — сиделки, жилетки и учителя новой жизни для сына Рэкса. Бельфегор чувствовал, что нужен и в Управлении — хотя бы для того, чтобы оставшиеся вне войны агенты не забывали, кто их истинный лидер (даже удивительно, как Марку так легко удалось переключить всеобщий фанатизм на себя), — но Адамасу пока он определённо был нужнее. Потому что, как усиленно тот ни делал вид, что с успехом идёт по пути смирения с собственной внезапно обретённой инвалидностью, слишком много в его поведении выдавало, что всё совершенно не так.

Адамас отчаянно цеплялся за Бельфегора, выражая всем видом постоянную готовность разговаривать о чём угодно, лишь бы его не оставляли одного, — Леда, жалея гостя и частенько непререкаемым тоном требуя абсолютно ненужной ей помощи, что означало его обязательный спуск на первый этаж, чаще всего в вольеры для собак, в эти их встречи рассказывала, какой Адамас был раньше, — и, по её словам, никогда он не зависел от окружающих его людей. Да и особой разговорчивостью не страдал, в отличие от, например, Вэлианта, до которого всё так же было не дозвониться. Бельфегору даже пришлось в итоге окончательно переселиться в комнату к Адамасу, и отныне они и спали на соседних кроватях — только бы он не зацикливался на темноте и тишине.

Но Бельфегор, конечно, был совершенно не против. Он и сам никогда в жизни так много не общался, к тому же ему льстило столь повышенное внимание к собственной персоне, прежде вечно оказывающейся где-то на задворках у всех попадавшихся на пути людей. Исключение, пожалуй, составляли лишь вырастившие его Сэра и Энгельберт, но как раз в тот год, когда Бельфегору исполнилось семнадцать, у них появился собственный ребёнок, и он без выяснений отношений самоустранился, переведя того же Энгельберта в разряд наставников. Меньше всего хорону хотелось маячить у кого-то перед глазами — а здесь, в обители Страховых, этого настоятельно требовали — и как он мог отказать?

С Адамасом же они и вправду сошлись отлично — как будто и не было того перерыва из-за Хаса и Брутуса. Несмотря на очевидные различия в воспитании и взглядах на жизнь (сыновья лидеров двух противостоящих организаций по определению не могли соглашаться во всём), они оставались на одной волне, и Бельфегор часто задумывался, точно ли он беседует с тем самым человеком, который не так уж давно чуть не изнасиловал девушку и избил до полусмерти собственного сокурсника. Это было внове для него — что люди способны так кардинально меняться, пусть им и семнадцать лет, — и он просто обязан был разобраться в этом феномене. Хотя бы для того, чтобы ясно понимать, с кем он имеет дело и чего от этого человека можно ждать.

Однако, как он ни спрашивал — завуалированно или в лоб, — Адамас не смог сказать ничего конкретного. Бельфегор внимательно выслушал его историю с неудавшимся побегом, после которого он поменялся в прямопротивоположную сторону в первый раз, потом сводку переживаний и потрясений, испытанных в новогоднюю ночь, и только ещё больше утвердился во мнении, что таким людям, как Адамас или Рэкс, которые имеют над собой более чем полный контроль, просто нельзя болтаться, как лист на ветру. А что такого сделать или сказать, чтобы Адамас окончательно зацепился за одну конкретную мысль и следовал ей ещё как минимум лет десять, пока в голову не приходило.

— Ожидать ли от тебя ещё чего-то подобного? — осведомился Бельфегор, когда Адамас закончил свою исповедь, и тот пожал плечами.

— А я знаю? Хотя вряд ли, конечно, со мной сможет случиться что-то более потрясающее, чем… это, — он показал на повязку и неловко улыбнулся. — Разве что Брутус доберётся до меня и здесь. А я после его нападения выживу и останусь, например, полностью парализованным. Знаешь, он из всего прошлого снится мне чаще всех.

Уже наступал вечер, в комнате, где они пока не включали свет, сгущались сумерки, и последние слова хорона прозвучали несколько зловеще. Бельфегор хмыкнул:

— Не в мою смену. К тому же мы вроде как уже сошлись во мнении, что он, скорее всего, наподобие Дилана, остался без силы. Если, конечно, смерть Ове действительно так его задела.

— Ты бы видел его в тот миг! А новостей, кстати, никаких нет? О Дилане, лагере… Уже почти месяц прошёл.

— С Диланом всё по-прежнему, и, судя по всему, Роза с Борисом этому только рады, — весело отозвался Бельфегор. — Из лагеря мне обещал писать Стиан, если произойдёт что-то из ряда вон выходящее. Но, стоило тебе оттуда уехать, как там стало тихо и спокойно.

— Это наверняка заслуга Стиана! — рассмеялся Адамас. — Странно, что твой отец позволил ему продолжать наблюдение за собственным агентом, когда узнал, что ГШР организовал это без согласования с ним.

— После Шштернов отец явно решил, что верить нельзя вообще никому. Если бы он ещё Марка прошмонал… Как будто упёрся рогом в собственную правоту и пусть всё хоть адским пламенем горит, главное, что он был прав!

— О, к слову об адском пламени, — Адамас лёг поперёк кровати, спуская ноги с её края и складывая руки на груди. — Я, конечно, и сам забыл за всеми твоими: «Пошли на задний двор», «Поиграй с собаками», «Пей таблетки», «Учись читать по точкам», «Не забывай трость»… Но ты-то что? Ещё в первую неделю обещал пересказать мне Библию! Или это такой хитрый способ заставить меня отказаться от глупой, по твоему мнению, идеи?