Снег на Рождество

— Нет, товарищи, еще не померли на нашей Руси товарищи!..

Арнольд, смущаясь, толкал директора.

— Смотри, как бы не проболтались, — и показывал на Ваську-чирика, который, сграбастав двух подружек из КБ, орал: «Ох-хо-хо!.. У меня тоже с рубля все начиналось…»

— Пусть, — улыбался директор.

Арнольд смотрел на него с удивлением:

— Ну и нервы у вас… хоть веревки из них вяжи, — и с грустью вдруг добавлял: — А вот у меня они в расстрое…

Сенька-охотник приезжал с товарищами-охотниками. Весь красный, краснее шрама на голове, он вместе с ружьем приносил свою видавшую виды гармонь и красного петуха, предназначавшегося для гаданья с последующим приготовлением из него супа. Выпустив петуха, он садился с Ерохой.

— Ты где пропадал? — спрашивал его Ероха.

— Сам знаешь, — отвечал Сенька.

— Охотился?

— Хуже…

— Браконьерничал?

— Хуже… — отвечал Сенька. — Купил ружье. Пошел на охоту. Глядь, а впереди волки. Думаю, ну теперь будут деньги… Одного с правого ствола, думаю, а другого с левого. Прицелился. Пробую правым стволом, осечка, пробую левым, осечка. Ну вот и пришлось мне опять на елке отсиживаться…

Неизвестно откуда председатель на грузовике привозил походную кухню, на которой поселковые вдовушки пекли блины, беляши и ватрушки.

Вдруг петух приветливо закукарекал. Видно, он увидел Нинку Копылову, которая приходила на пруд вся разряженная, вся разрумяненная, с тремя вязанками бубликов на шее, а позади нее шагала целая делегация проводников почти всех национальностей. Из этой делегации больше всех выделялся двухметровый южанин, на ногах его были калоши, на голове платок, повязанный, видно, по-южному, снизу наверх. Кончики платка торчали на его макушке как яблочные листья, то ли у него зубы болели, то ли у него были головные боли, но он то и дело говорил Нинке: «Е-ко-ко… Е-ко-ко!»

— Тише… тише… — говорила Нинка, всмотревшись в толпу, подводила южанина к нашей главврачихе. — Пожалуйста, доктор, поставьте ему диагноз. А еще скажите, любит он меня или нет.

— А по-русски он может?

— Может, — отвечала Нинка и, поправив на его макушке кончики платка, что-то долго объясняла ему на пальцах. На что южанин ржал как конь и громче прежнего кричал: «Е-ко-ко… Е-ко-ко!»

— С ним все нормально, — делала заключение главврач. — Так смеется, так смеется… А вот насчет любви не пойму. Несет какую-то чушь.

— Да нет, это не чушь, — говорила Нина. — Это, товарищ доктор, он говорит, что вы самая красивая.

После этих слов наша главврачиха начинала строить южанину глазки и пожимать его пальчики.

Ванька в солдатской шапке приезжал на пруд на своем тракторе, из которого кубарем, без всякой очереди, вылетали его жена, его почти парализованная теща и его двое гавриков.

Верка в самом центре пруда вела бойкую сельповскую торговлю. Продавая соки, она говорила: «Соки мои хоть и разбавленные, но я вам честно говорю, что они ну ничуть не хуже тех, что неразбавленные».

Лично я с нетерпением ждал появления Виолетты. Она приходила на пруд в последнюю очередь. Легкая, как балерина, с тоненькими, кое-как наманикюренными пальчиками, с устремленным в небо взором, она, подойдя ко мне, вдруг тихо, каким-то нервным шепотом, спрашивала:

— Доктор, скажите, а я похожа на птицу?..

— Похожа, — успокаивал я ее.

Но она не замечала моего снисхождения. Наоборот, как-то вся подтягивалась и торопливо уходила к своей вышке.

«Вета, что ты делаешь? — хотелось мне крикнуть, но тут же другой голос внутри меня останавливал словами: — Молчите. И никогда не запрещайте человеку то любить, что ему нравится».

Пред, взобравшись на сцену, снял с головы платок.

— Товарищи! — сказал он, когда все умолкли. — В Новом году, товарищи, будем по-новому жить!

— Не по-новому, а лучше, — поправлял его Никифоров.

Но тут взрывалась Ерохина балалайка, а за ней Сенькина гармошка. И все пускались в пляс.

— Нет, не дадим в обиду токарей России! — кричал Колька Киреев, отплясывая гопака.

В танцах почти всегда можно было услышать и песни. Они были разные. Звучали бойко, с задором. Кто их придумал, сказать трудно. Но в них было столько народного, что их все слушали, восхищаясь. Начинал Ероха. Стоя, он лихо запевал:

Уж вы, сени, мои сени,

Сени новые мои,

Сени новые, кленовые…

Баба Клара, перебивая, обращалась к Никите:

Куманек, спобывай у меня!

Душа-радость, спобывай у меня!

На что Никита ей отвечал:

Я бы рад спобывать у тебя,

Да у тебя, кума, уж больно водка лиха!

Васька-чирик, пританцовывая вокруг Нинки, пел:

Круг я келейки хожу,

Круг я новенькия,

Круг сосновенькия,

Все старицу бужу.

Но Нинка, не обращая на него внимания, с задором пела:

Перед мальчиками —

Пройду пальчиками!

Перед старыми людьми —

Пройду белыми грудьми!

Припевки сменялись одна другой.

Ероха с Сенькой после припевок заиграли «Барыню», после «Барыни» — вальс.

Председатель, поднявшись на сцену, попросил музыкантов на минутку замолчать. И когда те ушли на перекур, он, раскрасневшийся, точно мальчик, закинув за спину руки и с необыкновеннейшей добротой оглядев нас всех, произнес речь следующего содержания:

— Товарищи! Довожу до сведения, что в следующем году мы, товарищи, используя только свои силы, в центре поселка построим завод по изготовлению снежных баб. За морковкой дело не станет. И насчет угля дело тоже не станет. Тридцать вагонов его стоят на железнодорожной станции. Ну а вот… буквально сейчас… ну вот несколько минут назад у меня родилась замечательная идея, как нам поскорее избавиться от непрерывно идущего снега. Так вот, товарищи, я предлагаю, товарищи, своими силами соорудить над поселком навес из полиэтилена…

— Ура-а-а! — воскликнула в восторге Верка.

— Давно бы так, — согласился с председателем и Никифоров.

Закончив перекур, Ероха с Сенькой начали опять тренькать. А председатель, вдруг неожиданно за все свое председательствование впервые услыхав из уст Никифорова слова одобрения, от волнения так и не смог договорить речь. Толпа зашумела, требуя продолжения речи председателя. Но грузчик, перекричав всех, не выдал причину председателевой немоты. Он, подняв руки кверху, во всю глотку гаркнул: «Качай шефа!» И с тыла, забравшись на сцену, толкнул председателя. Тот упал на вытянутые руки толпы… И через какие-то полминуты председателя в расстегнутой шубе и в развевающемся на ветру платке стали подбрасывать навстречу идущему снегу до тех пор, пока он не превратился в снежный ком, от которого у толпы закоченели руки. Все радовались, всем хотелось подбросить председателя как можно повыше, все кричали: «Ура-а-а! Да здравствует шеф!»