Снег в сентябре

Паром

…Грустно было мне Покидать обветренные стены Домика на правой стороне. Полз паром. На нем мерцало сено. И платки помахивали мне. Розовые, белые, шумя, Ссорясь меж собой, крича, как чайки. То с базара ехали хозяйки. Мужики их слушали. Дымя. Грустно было мне, Что под этой синью беспощадно Я сидел безбабий, безлошадный, Необобществленный. В стороне. Здесь провел я лето. Эти стены, Этих жар и ливней перемены, Этот говор акающий наш, Этот — в волнах — окающий говор, Эта дружба выгонов и горок… Ах, идет, идет паромщик наш. Выпиваем с ним по чашке чаю. Отвечаю: «Что ж, ну поскучаю… Вновь приеду, ежели смогу». Говорю с неведомым зазнайством: «Может, сам… обзаведусь хозяйством». Кланяюсь ромашке, иван-чаю, Как иду к воде, не замечаю. Что-то там, на левом берегу? 1966

«Весь в перьях сад, весь в белых перьях сад…»

Ночевала тучка…

Лермонтов

Весь в перьях сад, весь в белых перьях сад. Бери перо любое наугад. Большие дети неба и земли, Здесь ночевали, спали журавли. Остался пух. Остались перья те, Что на земле видны и в темноте. Да этот пруд в заброшенном саду. Что лишь у птиц и неба на виду. Весь в перьях сад, весь в белых перьях сад. Возьму перо любое наугад. И напишу о маленьких синицах И о больших взметающихся птицах. И напишу, что сад синицу в руки Взял, с журавлями белыми в разлуке. Листвой сухой, седой расхлопотался. Красавицей своей залюбовался. Весь в перьях сад, весь в белых перьях сад, И пруд, и вся прорешливость оград. Он не шепнет, как кто-то там иль сям, Что журавли завидуют гусям. Он знает сам, что каплями зари В нем замелькают скоро снегири, Что в ноябре в нем хрупко и светло, От перистого инея бело… 1965

Велосипед

Дом в три окна. Отцовское наследство. Где сто семейных фото в уголке, Где, как конверт с большим письмом из детства, Бумажный змей лежит на чердаке. Там то и дело раздавалось: — Спорим! — Там не один был марш веселый спет. А в полутемном узком коридоре Я вдруг увидел свой велосипед. Сказала мать: — Приедет брат, чем свет Опять начнется бешеная гонка. Куда-то ездит. Думаю, девчонка, — А я смотрел на свой велосипед. Он на крюке, еще отцом забитом, Висел в тени, вдали от света дня. И чем-то юным вдруг, полузабытым, Полусмешным, пахнуло на меня. …Я в ту весну сдавал на твердых тройках. Стихи забросил. Все отлично шло. Я отвечал уверенно и бойко, А на немецком мне не повезло. А лето было жаркое на диво. Сгоняло город к озеру оно. Июнь то раскачает нашу иву, То воробьем присядет на окно. То шапки одуванчиков пушистых, Пустив на ветер вдоль по городьбе, На книжный лист десант парашютистов Забросит, чтоб напомнить о себе. И я однажды, плюнув на экзамен, Под окрик мамин выбежал во двор. Но, как споткнувшись, у калитки замер И потерял спокойствие с тех пор. Вернулся в дом, а сердце следом, следом За ней, за ней. Учебник я листал. А в мыслях шел. И вот с велосипедом На улице одной бывать я стал. Так разгонял я свой велосипед, Чтоб, чуть явлюсь в тени ее квартала, Она меня лихого увидала И поразилась. Ну, а если нет, То чтоб на всем разгоне этом скором В одно сливались щели меж досок И сквозь волну летящего забора Ее в саду я вдруг увидеть мог. И удавалось. Ветки задевая Пахучих, жарких лип. Глаза кося, Вдруг ухватить, как средь цветного рая Она идет, сама цветная вся. Тот сарафан горел, мелькал в метели Цветов, кустов, сиреней. В высоту, Взлетал гамак, с ног тапочки летели, И платье трепетало на свету. Она жила, меня не замечая, В тени читала. Может быть, стихи. А я носился рядом, кур пугая И загоняя кошек в лопухи. И вот отец ее, не ради шутки, Сказал однажды дочери: — Заметь, В глазах мелькает что-то третьи сутки, Лишь на ограду стоит поглядеть! Что там за парень на велосипеде Как угорелый мечется с утра. Да вот смотри, опять он мимо едет. Взгляни, Людмила. Выйди со двора. Я разговора этого не слышал. А просто так — представил без труда, Затем что вдруг она, и верно, вышла, Не собираясь вроде никуда. На вид — от дел оторванная важных, Она стояла, ветку шевеля, А я летел навстречу ей отважно, В бока уперши руки, без руля. Велосипед тропинкой шел послушно, С пути прямого не сбивался он. А я смотрел на крыши равнодушно, В успехе абсолютно убежден. Но очень резко хлопнула калитка. И, задержавшись около ствола, Увидел я: меж клумб шагая прытко, Она к террасе без оглядки шла. Отцу сказала что-то. И сиренью Пошла к скамье, где бились книг листки, Пожав плечами, и с таким презреньем, Что я за руль схватился от тоски. …А их забор ломился от сиреней Крутых, как кипень, бивших через край, И так манил к себе их дух весенний, Что лучше, друг, о том не вспоминай. И по ночам забор мне этот снился, Своей душил сиренью среди тьмы, Светился мрак. Я на седло садился. Она на раму. И летели мы. Неслись по тропкам, улицам, полянам, Шуршали шины, что-то нам шепча. И мне кружило голову дурманом Тепло от загорелого плеча. И завитки волос ее так нежно Моей щеки касались на ходу, Что просыпался сразу я… Конечно, То было только сном, мне на беду. …С тех пор какой прошел июнь, июль… Мой старый друг покрыт домашней пылью. Стою, смотрю на спицы, и на крылья, И на рогами вывернутый руль. Его мой брат, мальчишка, потревожит. Как я, вихраст и, видно, больше смел. Пусть он ему, веселому, поможет, В чем мне помочь когда-то не сумел.

Камень

Владения камня. Бесплодная тяжба гранита С корнями деревьев. Завидная близость зенита. Молчание скал. Неожиданный грохот потока. Обвала оскал И орел. Он высоко, высоко… Он точкою черной. Он не жил ни в прахе, ни в страхе. Парит отвлеченно, Задумавшись о черепахе. И в облаке тает… А облако тенью свободной Ложится на камень, Возвышенный и старомодный. Над лапами сосен, Над острыми шапками елей Он глыбы возносит, Обдутые сонмом метелей. Он полон достоинства. Он еще, видимо, в силе. Как чуждое воинство, Сосны его окружили. Их строй поднимается, Ветви неся, как пищали. И вдруг открывается Древняя область печали: Обломок вершины, Развалины выступов горных, Лежат, как руины Акрополей, некогда гордых. Цветами обвиты Кладбищенские перекрестки — Надгробные плиты И мемориальные доски. Как мы тесаками, Обвалы и ливни когда-то На них высекали Свои поминанья и даты. Здесь копья скрестили Часы синевы и ненастий Над гибелью стилей, Над прахом великих династий. Свои поколенья Обрывов и ветров гудящих. Свое исчисленье И дней и времен проходящих.

«Зеленая Рила…»

Зеленая Рила [1] , Я видел и скалы, и ели, И все, что открыла Ты мне за четыре недели. Каменья, как троны, На нет под лесами сходили. Гайдуцкие тропы Меня высоко возводили. И взял я в мечтанье В часы своего восхожденья — Прекрасное зданье Сложить из камней преткновенья. Навек. Чтобы оное Зданье как надо служило. Чтоб вечнозеленое Древо с камнями дружило. …Я думал избегнуть, Я думал забыться и кануть, Внизу у подножья Оставить не легкую память. Но нет человеку Спасения от человека. Две тысячи метров Над уровнем моря и века. 1960

1

Гора в Болгарии.

Воспоминание о кресте

Я наконец добился своего. Меня узнать не могут те и эти За то, что я, один как перст на свете, Живу превыше блага одного. Вначале было так: средь слез и свар, За то, что к сердцу принял все живое, Все веры и черты прияв, как дар, Я из родных был выведен в изгои. Затем я был последнего лишен. В моем дому ветра заголосили. И так я был обидой оглушен, Что мне колдуньи зелье подносили. Однако доброй дружбы торжество Я испытал, когда собрата встретил. Но я обидел шуткою его, Желая быть, как он — в то время — весел. Он был моим. Но не был я своим, Как оказалось. Я права превысил. И мысль пришла: а что, если, как дым, Метнуться вверх от этих душ и чисел! Но был я слаб. И руку на себя Поднять не смел. Она, как плеть, висела. И мысль пришла: все, чем живу, любя, Обидеть так, чтоб хоть шурупы в тело Ввинтили мне всем миром: что там ждать! А вдруг не станут — как, зачем, откуда! Пойти в Горсправку? Объявленье дать? «Мне тридцать три. Я жив. Ищу Иуду». 1961

«Вот и нет меня на свете…»

Вот и нет меня на свете. В мире тишина. Все в свои поймала сети Белая луна. Сад поймала, лес поймала, Поле и жнивье. Озарила, осияла Кладбище мое. А на самом-то на деле Все в заре, в цвету, Я себя сквозь все недели Гордого веду. Не уйду, ступив со света, Не оставлю дня, Но — пока зависеть это Будет от меня. 1963

«Легко обремененный снегом…»

К. Ваншенкину

Легко обремененный снегом, Зеленый, постоянный бор Возносит вровень с желтым небом Свой пухом веющий убор. На плавных вогнутых сугробах Мерцают иглы и сучки, А между елей густобровых Проталин черные очки. Иду сквозь эту колоннаду, Прислушиваясь на ходу К улегшемуся снегопаду. Он слушает, как я иду. Я здесь прямею и не трушу Того, как даль вступает в близь, Когда приструнивает душу Сосна, настроенная ввысь. Здесь, где сомнения нелепы, Милы мне всплески зимних птах И снега влажные прилепы На бронзовеющих стволах. 1963

Застава

Я здесь, усни, моя родная, Спи. Я с тобой. Я не уйду. Трава за окнами ночная Тихонько клонится в саду. Там на изведанных дорожках Следы вчерашние пока. Там на высоких тонких ножках Белеют звезды табака. А там, где вишни созревают, Там отдыхают ветерки, Что наши лица обвевают Днем под лучами у реки. И так как дети спят в постелях, А все луною залито, Они играют на качелях, Пока не видит их никто… Я здесь. Засни, моя большая, Спи. Я с тобой. Я не уйду. Отрадой землю орошая, Ночь продолжается в саду. Там достигают небосвода Березы в венчиках своих. Там трубы длинные завода Далеко смотрят из-за них. Там, спать не в силах, в узорочьях, Два самых юных соловья Глядят, как зыблется на рощах Косынка белая твоя. Спи, милая. Идя на стражу, Любуясь миром в забытьи, Я только мысленно поглажу, Как нивы, волосы твои. Пусть так и будет. Люди знают — Околыш вечно зелен мой. Проснешься: птицы запевают! Очнешься: где он!.. Я с тобой. 1965