Снег в Техасе

Ольга сложила газету.

– Это страшно… Но кто эти люди, эти палачи и изуверы? Я родилась и выросла в России. Я никогда не видела здесь таких людей…

Брюс встал и прошелся по полутемной комнате.

– Это интересный вопрос… Во время исторических катаклизмов со дна поднимается муть. Среди большевистских лидеров есть международные авантюристы, такие как Троцкий, Карл Радек, Бела Кун… Любопытно, что среди рядовых чекистов так называемых профессиональных революционеров немного. По большей части это недоучившиеся студенты, неудачливые предприниматели, есть среди них психически неуравновешенные люди, а то и прямые уголовники. Немало среди них евреев. Оно и понятно, евреи всегда были наиболее униженным и ограниченным в правах национальным меньшинством в России. Почти ничем не ограниченная власть выплеснула наружу годами подавлявшееся стремление к возмездию…

Последний раз Брюс появился в доме на Сивцевом Вражке рано утром в конце сентября. Постучал в дверь и вошел, не дожидаясь приглашения. Ольга и Фекла кормили Вадима.

– Ольга Ивановна, соберите ребенка, одевайтесь сами и поехали на вокзал. В чемодан положите только самое необходимое. Машина ждет у подъезда. Поезд на Гельсингфорс отходит через час.

Ольга растерялась.

– А как же…

– Билеты и визы в этом конверте.

Брюс положил на стол большой желтый пакет.

– Я жду вас в машине.

Рижский вокзал был оцеплен солдатами в папахах с красными звездами. Латышские стрелки плохо понимали по-русски и не пропускали никого. Брюс провел Ольгу каким-то боковым ходом, и они вышли прямо на перрон. Их вагон был почти пуст. Их встретил старорежимный проводник с бляхой. Брюс что-то сказал ему, сунул в руку несколько бумажек. Проводник взял под козырек:

– Будет исполнено, ваше благородие.

Брюс сжал Ольгину руку.

– Да храни вас Бог, Ольга Ивановна! Даст Бог, увидимся…

Когда на следующее утро поезд остановился в Петрограде, в вагон вскочил мальчишка с пачкой пахнувших дешевой краской газет:

– Па-аследние новости! Заговор Антанты провалился! Посольства Англии, Франции и Америки в Москве и Питере взяты штурмом Красной гвардией! Убитые и раненые! Главный заговорщик, капитан Брюс, под стражей! Па-аследние новости!..

Ольга развернула газету, но читать не смогла. Газета дрожала в руках, и глаза застилали слезы. Она закрыла глаза и попыталась вспомнить слова молитвы, которой в детстве ее научила бабушка.

5

Григорий Осипович Леви, родился в Москве 1 августа 1888 года, постоянно проживает в Ванве, в доме 65 по улице Потэна, департамент Сена, Париж.

До Ренаты Штайгер продолжительных романов у Григория не было. Но небольшие интрижки случались постоянно. К ним он не стремился, они получались сами собой. Женщинам он всегда нравился, с ранней молодости. С возрастом он посолиднел, прибавил в весе, в волосах появилась благородная седина. Но он был по-прежнему обаятелен и смешлив.

Знакомился с женщинами он легко – по большей части это были молодые русские женщины, страдавшие от неуверенности и одиночества. Григорий ухаживал красиво. Приглашал в недорогие рестораны. Умел успокоить, ввернуть комплимент.

– Не беспокойтесь… Все образуется с вашими-то данными…

Встречались они обычно в небольших отелях в пригородах. После нескольких свиданий Григорий умело прекращал связь, грозившую стать серьезной.

Все изменилось после того, как Союз за возращение приобрел помещение на улице де Бюси. Это был целый этаж в пятиэтажном доме на пешеходной узенькой улочке, в самом центре Шестого округа, протянувшейся от чопорной улицы Мазарини до вечно оживленного бульвара Сен-Жермен. Деньги на наем помещения и другие расходы официально приходили из МОПРа – общества поддержки мировой революции. Не обошлось без содействия советского посольства: оно тут же, неподалеку – в особняке 18-го века на рю де Гренель. А деньги в Союзе крутились немалые. Союз выписывал множество советских газет и журналов. Здесь читали стихи и лекции приезжие советские знаменитости – Бабель, Тихонов, Кольцов, каждую неделю – советские фильмы: «Свинарка и пастух», «Веселые ребята»… А вскоре стали выпускать и свой журнал с обложкой в цвете: «L’URSS en action».

Григорий не занимал в Союзе официальной должности, но делал практически все.

Подписывал векселя, заказывал газеты, выписывал фильмы и редактировал журнал. Привлек семью. Вадим корпел над еженедельными обзорами новой советской прозы. Ольга переводила стихи Лени Пустырника и Оси Манделя. Как-то раз в журнале поместили собственные Ольгины стихи – она пробовала писать по-французски. Это был цикл стихов памяти Маяковского. Напечатали их под псевдонимом. Корреспондент милюковских «Русских ведомостей» пронюхал и написал разгромную статью – до того времени эмигрантская пресса Союз просто игнорировала. После этой статьи дорога Ольге в «большую» русскую печать была закрыта навсегда.

В квартире на улице де Бюси было множество комнаток – больших и маленьких. В одной из них Григорий оборудовал личный кабинет с удобным диванчиком и ванной. Он иногда оставался там на ночь, если засиживался со срочной работой. Туда же он теперь приглашал дам – обычно кого-нибудь из молодых посетительниц. Знаки внимания Григорий принимал не бескорыстно, старался помочь, чем только мог. Сотрудники знали о слабостях Григория, но его любили, и все прощалось.

А посетителей в Союзе было много. В те годы во Франции было не меньше миллиона русских, и благополучно устроиться на чужбине удалось очень немногим. Григорий с грустью наблюдал, как быстро распадалось великое добровольческое братство, казалось, навеки спаянное в огне Гражданской войны…

Он помнит и никогда не забудет ту клятву, какой поклялись они, добровольцы, в декабре 1917-го… «Забыть про родной дом, забыть про родных и близких, не щадить жизни своей, всю ее положить на алтарь Отечества, за честь и достоинство, за Россию, единую и неделимую…»

Он помнит и никогда не забудет ту раннюю весну 1918-го, так отчетливо, как если бы это было вчера.

В марте, после мягкой зимы на Дону пошли затяжные дожди, и чернозем размок. Люди и кони брели в густом холодном тумане, вязли в тяжелой грязи. А потом похолодало, подули зимние ветры, пошел мокрый снег, залепил глаза и застелил все вокруг. А однажды утром грянул мороз, сковал землю, покрыл ее ледяной коркой, льдом обросли шинели солдат и крупы лошадей. И поползли они, как снежные привидения, среди бесконечной белой мглы в свой великий Ледовый поход.

С севера красные, с юга красные, сжимает кольцо красный поручик Сиверс. Силы добровольцев ничтожны, всего две тысячи штыков да казачий отряд 400 сабель. А у красных – силы немереные, и свежие части подходят и подходят из России. Белое войско тает. Не поддержало их казачество, отсиживаются казачки по хуторам и станицам, ждут, чья возьмет. А в Ростове по бульварам гуляют штабные офицеры, забавляются с веселыми девицами, пьянствуют по ресторанам, просаживают в казино казенные денежки. И все – кто при делах, кто в отпуске, кто от мнимых ранений лечится. На исходе у добровольцев продовольствие и медикаменты. Пошли с шапкой к буржуазии и купечеству. Помогите, господа хорошие! Большевики придут, оберут вас до ниточки, да и самих в расход пустят! Сожалеем-с, ничем помочь не сможем, времена тяжелые… Сами с хлеба на квас…

У добровольцев одна тактика – только вперед, только наступать! Людей мало. Лежат в цепи друг от друга в пятидесяти, а то и в ста шагах. Бьют с флангов. Выберут слабые места, соберутся в кулак, и – «Взвод – залпом пли!». И в штыковую. А в центре работают пулеметы. А как пробьют в обороне бреши, всей цепью – вперед с оркестром! И редко кто устоит! Бегут красные, сдают обоз. В конце марта вырвались из окружения – ушли за Дон.

Вот тогда и сложилось их братство. Брат за брата, сын за отца. Все мы – одна семья! Сколько из нас осталось?.. Балагур Блохин – убит под Курском… Двоюродный брат Юра, ему не было и двадцати, – заколот в штыковом бою под Перекопом… Молчаливый штабс-капитан Гольцов – растерзан под Симферополем…