Снег в Техасе

– Куда? – только спросила Ольга.

– На Дон. Со всеми.

Уходя, он сказал:

– С этим нужно кончать… Они меня чуть не убили. Вчера…

В страшную зиму 1918 года Ольга в Москве была одна.

Родила она на редкость легко – в Московской Градской больнице. Гинекологом там был доктор Гофман, университетский товарищ отца. На прощание он сказал Ольге:

– Я сделал все, что мог. Теперь, чтобы выходить младенца, все зависит от вас. Тепло, гигиена, питание…

Ребеночка крестили в церкви Воскресения и нарекли Вадимом.

В квартире на Сивцевом Вражке было холодно. Ни дров, ни еды… Свет и телефон уже давно отключили. Из прислуги осталась только Фекла, придурковатая кухарка. В Москве большевики успели закрыть все частные лавки. Дровами, керосином и едой торговали спекулянты в темных подворотнях. Ольга и Фекла, закутавшись в шали, понесли столовое серебро Арине Родионовне, жившей в соседнем доме торговке. Ближайший толчок был развернут в одном из арбатских переулков. Ольга запомнила старика в золотых очках и генеральских погонах. Старик пытался продать огромный старинный самовар, при этом он беспрестанно что-то бормотал и жестикулировал.

Вскоре у Ольги пропало молоко. Купленное молоко кипятили, разливали по бутылочкам и закрывали сосками. Несмотря ни на что, Вадим рос крепким младенцем, он исправно спал по ночам и заметно прибавлял в весе. Ольга с ужасом следила, как стремительно тают запасы столового серебра. Что будет дальше?

Фекла приносила новости с толчка:

– Мужики говорят, что скоро Советам конец. Немцы в Питере, скоро будут в Москве. Перевешают всех главных евреев.

Погода в тот год стояла переменчивая. То завьюжит и снегом занесет всю улицу – и снег лежал неделями, дворников на улицах больше не было. То резко потеплеет, небо очистится, запахнет весной, и вдоль тротуаров потекут веселые ручейки.

В один из таких не по-зимнему теплых дней в дверь постучали. В дверях стоял хорошо одетый человек, по виду иностранец, и солдат в нерусской форме.

– Госпожа Широкова? – спросил иностранец. – Позвольте представиться. Меня зовут Брюс, я из британского консульства. Мы составили список выдающихся представителей русской культуры, которым требуется незамедлительная помощь. Я большой поклонник вашего таланта.

Он кивнул головой, и солдат поставил большую коробку на стол. Из коробки возникли пакеты сухого молока, галеты, мясные консервы…

– Я не знаю, как вас благодарить, господин Брюс. Поверьте, это не для меня, это для ребенка…

– Не стоит благодарности, госпожа Широкова. Ваша поэзия принадлежит не только России…

Брюс не уходил довольно долго. Солдат растопил камин, и в его отблесках комната с заросшими льдом окнами казалась сказочной пещерой.

– Где ваш муж? – спросил Брюс.

– На Дону, – ответила Ольга.

– Какие-нибудь сведения?

Ольга покачала головой.

– Только это. – Она протянула ему лист бумаги, покрытый острыми строчками.

Брюс медленно прочитал:

Об ушедших – отошедших –В горний лагерь перешедших,В белый стан тот журавлиный –Голубиный – лебединый –О, тебе, моя высь, Говорю – отзовись!О младых дубовых рощах,В небо росших – и не взросших,Об упавших и не вставших,В вечность перекочевавших, –О, тебе, наша честь,Воздыхаю – дай весть!Каждый вечер, каждый вечерРуки вам тяну навстречу.Там, в просторах голубиных –Сколько у меня любимых!Я на красной РусиЗажилась – вознеси!

– Это очень хорошие стихи, госпожа Широкова. Если вы разрешите, я их сохраню.

Брюс аккуратно сложил бумагу и положил в портфель.

В дверях он сказал:

– С вашего позволения, я буду навещать вас регулярно.

Солдат с ящиком появлялся каждую неделю. Брюс тоже заходил не реже чем раз в месяц.

Между тем затяжная весна перешла в холодное лето. Шли почти непрерывные дожди.

По ночам на улицах постреливали. Если появлялись редкие машины, значит – едут с обыском. Брюс приносил английские газеты. Ольга читала их при свете коптилки. В сочетании со слухами, которые Фекла приносила с толчка, газетные новости звучали фантастически.

Как-то ночью Фекла стащила Ольгу с постели.

– Барыня, беда! Царя убили…

– Где, что ты говоришь?

– Всю семью, барыня, и наследника, и княжон… В церковь нужно, барыня…

Ольгина семья не была ни набожной, ни монархической. Но слова Феклы подействовали. Ольга накинула на голову платок и побежала вслед за Феклой через липкую ночную морось.

В маленькой Рождественской церкви было полно народу. Люди молча крестились и ставили свечи. Молоденький священник тихо читал заупокойную молитву. Ольга пристроила свою свечку в уголке и стала протискиваться к выходу. У ворот стояли двое в штатском и внимательно вглядывались в лица выходивших из церкви…

Как-то раз, это было уже в сентябре, Брюс, протягивая Ольге пачку газет, спросил невзначай:

– Фамилия Каннегисер вам знакома?

Ольга наморщила лоб и вспомнила:

– Да, есть такой поэт. Поздний символист. Мы его слышали с Григорием в Питере, в пятнадцатом году, в «Бродячей собаке». С ним что-нибудь сталось?

– Этот поэт застрелил Моисея Урицкого, начальника Петербургской большевистской тайной полиции…

– И что теперь?

– Большевики проводят массовый террор. Сперва только в Питере. А после того, как был ранен Ленин, в Москве и по всей стране…

– Что значит «террор»? – спросила Ольга. – Это как якобинцы. В Париже? Но то было так давно.

– Вот, прочтите это. – Брюс протянул Ольге газету. Одна из статей была отчеркнута.

Ольга прочла:

«…большевики установили в России репрессивный режим, не имеющий аналога в истории цивилизованных стран. Выступив на словах поборниками гражданских свобод, придя к власти они запретили все газеты, которые не поддерживали их политики. Особенно тяжелые удары пришлись на долю их прошлых союзников – социалистов “меньшевистского толка”. Их лидеры, такие как известный социал-демократ Мартов, бывший друг Ленина, вынуждены уйти в подполье или бежать из страны… Большевики запретили свободные политические митинги и собрания. Выборы в так называемые Советы проводятся открытым голосованиях на сборищах специально подобранных полуграмотных “сознательных пролетариев”. Но и здесь любые выступления несогласных немедленно пресекаются, а их инициаторов бросают в застенок…

В стране ликвидировано всякое подобие судебной системы. По всей стране созданы так называемые чрезвычайные комиссии, которые арестовывают людей, допрашивают их, выносят приговоры, приговоренных к смерти (а других приговоров там не выносят) тут же расстреливают… Большевики возродили дикарский обычай взятия заложников. В случае покушения на их главарей арестовывают жен, детей и родственников подозреваемых. Часто арестовывают и уничтожают “классово враждебных” людей, не имевших никакого отношения к преступлению. После убийства Урицкого в Петрограде расстреляли, по официальным данным, 500 (по неофициальным – не менее 1500) “классово враждебных элементов”. Ни в чем не повинных офицеров царской армии со связанными руками загоняли на баржи и топили в Финском заливе…»