Собирай и властвуй

– Не отпущу! Не отдам!
– кричала, прижимая к груди, а он смотрел большими фасетчатыми глазами, и не тявкал уже, не скулил, а всхлипывал, как человек.

Дальше Рута без воодушевления шла - так, ноги переставляла. А места между тем интересные были: приближалась излучина Ивинги, известная на весь Играгуд, приближался город Крюлод. В магистраль, как в большую реку притоки, стекались дороги поменьше, такого разнообразия средств передвижения Руте не приходилось видеть ещё никогда. И червегрузы, движение которых растягивалось порой на часы, и изящные махолёты, похожие на огромных колибри, и прыгуны, скачущие, как кузнечики. Идти тяжелей стало, сила словно бы вытекала из тела, Рута чувствовала каждую капельку. Оттого не всегда успевали они с Чистюлей до дорожных станций добраться - ночевали тогда прямо у магистрали. Никакой ночной холод с пушистиком был не страшен - на чистилке их для того и держали, что от холода самое наилучшее средство. С ночными хищниками было сложнее: один раз, так и вообще, стая бродячих гноллов напала, и если бы не сторожевой дорожный инферн, разодрали бы.

– Вот и думай после такого, - журила она потом пушистика, - непутёвые мы с тобой или всё же везучие?

До Ивинги оставалось всего ничего, когда прямо в дороге у Руты отказали ноги. И ни выброса же, ничего такого, однако же вот, как подкосило.

– Похоже, пришла я, малыш, - сказала Чистюле, что, обернувшись, звонко тявкнул.
– А так хотелось на Ивингу поглядеть, на излучину...

Пушистик вдруг зарычал, метнулся куда-то в сторону, а Рута почувствовала холод.

– Что такое?
– приподнялась на локте, - что происходит?

Медленным шагом к ней направлялся голем, которого сначала приняла за человека; от человека он почти и не отличался, но Рута откуда-то знала - голем. Чёрные одежды, лицо скрывает маска, правая рука оканчивается не ладонью, а петлёй. Подкатился Чистюля, распахнул широкую пасть, прыгнул...

– Не надо, - вырвалось у Руты, - уходи!..

Не замедляя шага, голем отбил пушистика левой рукой, тот отлетел далеко, уже не поднялся.

– Ах, ты, плесень!..
– прохрипела Рута, роняя от бессилия горькие слёзы.

Подойдя к ней, петлерукий опустился на колено, накинул петлю, оказавшуюся неожиданно широкой, на плечи. Вскрикнуть Рута и не успела даже, утянутая в бархатную пустоту...

– Пора на процедуры, - говорит Лурия, в больших голубых глазах всё милосердие мира.

Рута неохотно поднимается со скамьи, берёт белую проксиму под руку. "Ковчег" - так называется эвтаназиум, именно на этом "корабле" Руте суждено отправиться в последнее своё плавание.

[2]

Белый свод, белые плиты пола, белые одежды Лурии. Рута в камере восстановления, похожей на большой кристаллический гроб, обнажена, в тело входят иглы и трубочки. Летний пик очень тяжело дался - выброс будто на тёрке её натирал, обезболивающие снадобья помогали только отчасти. Закреплена камера восстановления почти вертикально, Рута без труда видит зеркальный купол, расположенный в середине процедурной. Ей холодно, ей теперь всегда холодно, ледяной покров тянется по телу узорами, как если бы вместо кожи была та волшебная ткань, булатик.

Лурия у пульта, нажимает на кнопочки, по иглам и трубкам бежит то одно, то другое, то третье. Рута балансирует на тонкой грани между явью и сном, кто-то прикасается к ней, но не пальцами, а словно тенётовой лентой. Наконец она погружается в сон, долгий и сладкий.

Пробуждается Рута уже в кресле-каталке, Лурия везёт по любимой Зелёной аллее. Деревья в цвету, жужжат трудолюбивые пчёлы, птицы поют, не умолкая. Рядом ещё одно кресло, толкает другая проксима, занимает кресло Тай. Руте бы изумиться, вскрикнуть от нахлынувших чувств, но почему-то не удивлена, ничего не нахлынуло. Понимает, по одной аллее их везут неслучайно, понимание, опять же, эмоций не вызывает, лишь пониманием и остаётся.

– Ты меня помнишь?
– спрашивает у Тая, когда проксимы, оставив кресла-каталки на площадке с экраном, отходят.

– Нет...
– тот потирает лоб, - кажется, нет...

Кожа у него сплошь в красных точечках, Рута знает, что это такое - игольная лихорадка. Руту выбросы терзают, прохаживаясь по телу тёркой, Тая протыкают иглами, и чем дальше, тем они больше...

– Покажи правое плечо, - просит она, - оголи.

– Оголить?
– Тай недоумённо хлопает глазами.

– Да, - Рута тянет шейный вырез эластичной фиолетовой робы, - вот так.

У самой Руты плечо чистое, без каких-либо следов татуировки, как будто и не было никогда огненной лисы. Стёрли в проксимарии, где от следов прошлого избавляться умеют.

– Да, что-то есть, - озадаченно тянет Тай, - белый такой зверь... забыл, как называется...

– Единорог.

– Точно!
– Тай расцветает улыбкой, но сразу же хмурится, - выходит, мы и правда раньше встречались?

– Да, - Рута бросает взгляд на экран, по водной глади проносится стремительный катамаран. Вдруг она понимает, многое понимает: цирковые выступления для труппы Олдоса были лишь прикрытием, ширмой, на самом же деле на катамаране переправлялись запрещённые артефакты, самозародки. Такое вот второе дно, не цирк, а контрабанда.

– Не помню, - Тай усиленно трёт виски, - ничего не помню... Я же весь в дырах, а через них и мысли утекают, и память...

– Не знаю, лучше ли, когда памяти нет, - задумчиво говорит Рута, - но что легче, это уж точно.

– Вот и Морпесса так говорит, - вздыхает Тай.

– Морпесса?
– Рута вздрагивает, - так зовут твою проксиму?

– Да, - неуверенный кивок, - кажется, да.

Рута оборачивается осторожно, смотрит в сторону проксим. Нет, это другая Морпесса, хотя волосы тоже светлые и глаза немножко похожи. Рута и рада, и огорчена, но огорчена, наверное, всё же больше.

– Расскажи о чём-нибудь из прежней жизни, - просит Тай, тронув за руку, - может, и я тогда вспомню.

– Ох, даже не знаю, - Рута ёрзает в кресле, - из меня ещё та рассказчица! Ты же помнишь, что такое цирк?

– Подожди-подожди...
– Тай трёт висок, - ага, вспомнил!

– Так вот, ты был циркачом, жонглёром и акробатом, хотя, когда впервые увидела, подумала, что клоун, до того смешные рожицы корчил.

– Рожицы?
– недоумённо переспрашивает Тай, ощупывая лицо.

– Да, а я пришла наняться в вашу труппу танцовщицей, потому что освободилось место - прежнюю разорвали гарпии. Ты тогда ещё пошутил, что знаешь какая, самая из них главная. Сначала я ничего не поняла, но потом, глядя на Ядвигу, с трудом получалось удержаться от смеха, так и распирало!

– Точно!
– подпрыгивает в кресле Тай, - Флейта, Виола, и эта, как её, с хохолком...

– Лира, - улыбается Рута, по зернистой, как у змеи, коже сбегает слезинка.

– Ага, Лира! Помню, я помню!

Тай так и сияет, так и светится, но вдруг выгибается, хрипит, а из дырочек на коже брызжет кровь.

– Что вы сидите?
– кричит Рута проксимам, - у него же приступ!

Лурия с Морпессой на скамье, застыли в одной позе - прямая спина, руки сложены на коленях, лёгкий наклон головы. "Они же как куклы, - думает Рута, - неужели и я была когда-то такой?.." Хочет встать сама, но ничего не получается, сил нет, а кресло вдруг охватывает ремнями, прижимает, откатывается само собой в сторону.