Собирай и властвуй

Подхватив старуху под руки, поднимает на ложе, та всё тянет своё:

– Воды...

Чистая вода на чистилке ценится высоко, дороже неё только самозародки, потому Рута раздумывает, давать или нет. Волшебной воды здесь хоть отбавляй, отовсюду льётся, но гадости в ней до того много, что не справляются никакие очистители. Артефакты и самозародки на воду в основном и обмениваются, иначе никак. А сидит на запасах с водой, понятное дело, смотрящий.

– Воды, - стонет Урсула, - дай хоть глоточек...

Внутри неё что-то бренчит, как в сломанном механическом големе, Руте не по себе.

– Ладно-ладно, сейчас. Только знаешь же, как у нас мало осталось...

Бочка из камнестали выкрашена в яркий голубой цвет - откидывает крышку, зачёрпывает, даёт кружку Урсуле:

– Вот, держи.

Та жадно пьёт, захлёбывается, но вдруг отбрасывает кружку, вопит:

– Что ты мне налила, курва? Опять это дерьмо оранжевое!..

Поражённая, Рута отступает на шаг, из-под лежанки, разбуженные криком, выкатываются пушистики, звонко тявкают.

– Что ты несёшь, плесень?
– удивление сменяется яростью, Рута до боли стискивает кулаки.

– Прости, - по лицу старухи проходят волны, будто стекает ртуть, - я... я не хотела...

– Ах, не хотела!..

Рута подхватывает кружку, бьёт, куда придётся, звук такой, как если бы стучала по бочке. Потом они плачут, обнявшись, Урсула рассказывает:

– Используют нас, пока ресурс свой не выработаем, а потом сюда вот, на свалку, мусор к мусору... Гордилась, что порна, а не простуха какая-нибудь, не ходила - носила себя. И заведение не какое-нибудь, а закрытого типа, для избранных. Хозяина раз только и видела, но запомнила хорошо: толстый, что твой "левиафан", глаза разные, а улыбка широкая такая, до самых ушей. Эх, сюда бы мне его, в эти руки...
– сжала пальцы-крючья, со скрежетом.

– Кажется, и я его видела...
– тихо говорит Рута.
– А как заведение называлось?

– Хо-хо, название с умыслом, "Апельсиновый сад". На оранжевой "радуге" всё было замешано, в три круга, с размахом. На первой ступени иголочки, на второй пьёшь особым образом приготовленный раствор, на третьей в ванне с этим самым раствором принимаешь. Третья ступень - самое страшное, потому что пик наслаждения длится не миг, не минуту, а словно бы останавливается, пойманный в сети "радуги". Сначала поднимаешься в небо, сияешь как Игнифер, только оранжевым светом, затем взрываешься, разлетаешься на осколки, и падаешь, падаешь, падаешь прямо в Дыру...

Урсула умолкает, Рута боится пошевелиться, слышно, как работают артефакты Ветра, забирая воздух плохой, рождая воздух хороший.

– Металлик у тебя после тех ванн, так?
– спрашивает наконец Рута.

– Нет, от ванн голос, и вот, борода. Женщин тот раствор делает мужеподобными, мужчинам придаёт черты женщин, такой вот эффект.

Снова молчание, только урчат пушистики, свернувшиеся клубками подле Руты.

– Мне тоже есть, что рассказать, - говорит она, - выслушаешь?

– Конечно, - голос Урсулы со щелчками и скрипами, - почему нет?

И Рута говорит, изливает, потеряв ощущение времени. Угасают всполохи на западном краю неба, вместе с ними угасают и искорки жизни в Урсуле. Старуха больше не бренчит, не щёлкает, будто окончился завод в механизме. Волчок начинает тихонько поскуливать, Чистюля с Грязнулей подхватывают - лишь это вынуждает Руту остановиться, опомниться.

– Нет, - трясёт головой, взглянув на Урсулу, - не уходи...

Душит сухой плач, но Рута быстро берёт себя в руки, преображается.

– Хватит, - слова падают ледяными глыбами, - не могу больше здесь!

Утром она сооружает волокуши, отвозит тело Урсулы к отстойнику, предаёт огню. С виду инферны похожи на пушистиков, но тела у них из лавы, вместо шерсти - шлейф пламени. Плоть Урсулы вмиг обращается пеплом, пепел возносится к небу...

– Прощай, - тихо говорит Рута, - спасибо за всё, особенно за последний наш разговор.

Собирается не торопясь, но и не медля, к полудню на квадрате её уже нет, к вечеру выбирается с чистилки. Пушистики, понятное дело, катятся впереди.

[

Год

тридцатый

]

Третий радующийся

Играгуд, город Крюлод

[1]

Из семи алей эвтаназиума больше всего Руте нравится Зелёная, с яблонями и грушами. Дорожка выложена кристальными плитами, по сторонам уютные скамейки из волшебного дерева, а в самом конце, на возвышении, большой ледяной экран. Прогуливаются они вместе с Лурией, белой проксимой; Рута и не знала, что такие бывают, пока не попала в эвтаназиум. От вопроса, понятное дело, не удержалась:

– А те, которые в проксимариях, получается, чёрные?

– Да, - последовал короткий ответ. Голосок у Лурии хрупкий, и сама тоже хрупкая, кожа будто просвечивает.

– Ну, будем знакомы, сестрёнка, я аккурат из тех самых, из чёрных...

Уйти с чистилки было легко, но что делать дальше, Рута представляла слабо. В конце концов решила отправиться по магистрали на запад, а там насколько сил хватит - до Ивинги, так до Ивинги, до Внешнего кольца, так до Внешнего кольца. Выброс за выбросом смерть приближалась к Руте, сдирала заживо кожу, однако чувствовалось, что не простой она человек, а проксима, пусть и бывшая. Вспомнить Примулу - за год стратилась, тогда как Рута уже четвёртый держится, торосом стоит под напором волшебной воды. В дороге ни она, ни пушистики не голодали: с выходом на магистраль артефакт-кухня сама собой починилась, выдавала теперь весь перечень блюд. Ночевали на станциях, расставленных по магистрали как раз с таким расчётом, что от одной до другой - дневной переход. Подобных ей путников было то густо, то пусто, Рута ни с кем не сближалась, ледяной покров отлично помогал в том, чтобы и у других не возникало желания сблизиться.

Расправив белоснежные одеяния, Лурия устраивается на скамейке, Рута занимает место рядом. Головы поворачивают в сторону экрана, вид там всегда один и тот же: излучина Ивинги. От одного края ледяного прямоугольника к другому проходят большие торговые суда, юркие сопровождающие.

– Только сейчас поняла, как Горячая с Ивингой похожи, - восклицает вдруг Рута, - ведь и текут в одном направлении, и волшебные обе!

Лурия не отвечает, но Руте ответ и не нужен. "Если так разобраться, - думает она, - всю жизнь только и делала, что от Горячей бежала, и от Хребтов, взявших друг друга за руки, и от Дыры. Да только к Дыре и вернулась - замкнулся круг, ухватился амфисбен одной пастью за другую..."

Пушистикам того, что готовила волшебная кухня, было мало - охотились в придорожных лесах. Волчок, неугомонный, дальше всех в дебри забирался, так и пропал. Потерю Рута тяжело переживала, будто не питомца лишилась, а ребёнка, на Чистюлю с Грязнулей так и накидывалась:

– Всё, от меня ни на шаг больше! Никакого вам леса!

Уж с чем-чем, а с сообразительностью у этих ребят был полный порядок - в сторону красно-рыжих зарослей перестали даже смотреть. Да только что толку, если Грязнулю смерть поджидала с другой стороны? Заигравшись с бабочкой, выкатился на магистраль, скользящий шар, пролетевший стрелой, раскатал в кровавый блин. Чистюля, звонко тявкая, едва следом не выкатился, Рута в последний момент удержала.