Собрание сочинений в двух томах. Том I

99. Пустота

Вот в такие минуты совершаются темные вещи, И простор поднебесный вдруг тесней подземелья крота, Все слова безнадежней, все обиды старинные резче, И вокруг человека величаво растет пустота. Закричать? Но кричат лишь в театриках бедных кварталов. Убежать? Но — куда? Да и как от себя убежишь? День — не хуже других — бывших, будущих и небывалых… И вокруг — неизменный, равнодушно-веселый Париж.

II

100. Портрет

На рваном фоне серого Парижа И неразборчивых дождливых дней, Вы озарили — голубым и рыжим — Начало грустной осени моей. Вы населили нежностью и светом Громоздкий и запутанный пейзаж — Так, иногда, в газете стих поэта Вдруг засияет средь убийств и краж. Двусмысленные розовеют губы На ангельском застенчивом лице. Чуть низок лоб, но и таким мне люб он, — Свидетельствующий о мудреце. Здесь мудрость в дружбе с юностью и счастьем, А радость — не подруга слепоты. Горит на фоне городских ненастий Кристалл животворящей красоты.

101. Ночь

Как триста лет назад… Пустынных переулков Средневековый воздух и покой, Кривые фонари и стук шагов негулких, Печаль и сон пустыни городской. Глухие здания на старом звездном фоне… — Зайдем в кафе. (Не холодно тебе?) Там хриплый рваный голос в граммофоне Споет нам — не о нашей ли судьбе? Я знал тебя давно: предвидел и предслышал. Я знал, что ты придешь и улыбнешься мне Своей улыбкою (милее нет, ни — тише…) С таким доверием, как будто мы во сне. Знакомы мне твой грустный лоб, и плечи, И нежное дыхание твое, Я знал тебя до нашей странной встречи И полюбил тебя давно. Кругом все то же… Ночь, глухие зданья. На башне бьет как бы последний час. Но глаз твоих стыдливое сиянье, Но грусть — без дна — непримиримых глаз (О, гордое, мятежное бессилье…), Но грусть и страсть неукротимых глаз Все изменили, все преобразили, Все переплавили, освободили нас От мировой, от беспощадной власти — Для счастья краткой встречи городской, Для черного безвыходного счастья, Чреватого горячею тоской.

102. Встреча

Ничего не поймешь, ни о чем не расскажешь, Все пройдет, пропадет без следа. Но вернешься домой, но вернешься — и ляжешь, И поймешь: не забыть никогда. Я не помню, о чем мы с тобой говорили, Да и слов не ищу — не найду. Ни о чем не расскажешь… Пахло липой и пылью В бесприютном вокзальном саду. Но как будто мне было предсказано это, Будто были обещаны мне Кем-то (кем — я не помню…), когда-то и где-то — Этот вечер и встреча, пятна зыбкого света, Беспредельная ночь в вышине… Будто было когда-то обещано это: Ненасытные руки твои, Ветер, запах волос, запах позднего лета, Скорбный голос, любовною скорбью согретый, Темный воздух последней любви.

103. О любви, о судьбе…

Пыльный запах листвы, черный ствол над скамейкой зеленой. Крепким каменным сном спят уставшие за день дома. Нарастающей массой печали — и грустью огромной — Надвигается ночь, разливается серая тьма. В мире ходит беда, бродит ветер и зреют ненастья. Скорбь витает над миром и дышит на нас горячо. А в дрожащих руках бьется-бьется непрочное счастье, А в усталых руках — непосильное счастье мое. Как вчера, мы сегодня с тобою расстанемся скоро. И, слабея в борьбе с многоликой и темной судьбой, После дней и ночей — лжи, смиренья, труда и позора, Мы в назначенный вечер увидимся снова с тобой. А потом будет день (и, поверь, он придет, он настанет), День — такой, как другие (никто наших слез не поймет…), Когда я не приду или ты не придешь на свиданье, Когда кто-то уже никогда ни к кому не придет. И от наших речей, и от радости нашей жестокой, И от наших ночей — уцелеют, быть может, стихи, Только горсточка слов, старомодные стыдные строки О любви, о судьбе, о любви, о тебе, о любви.

104. Прогулка

Несложная мучительная повесть О деревенской ночи в сентябре: Ты рядом шла, моя живая совесть, Ты прижималась горестно ко мне. Светлела ночь, высокая, пустая… Ты шла со мной, и за тобою вслед Кружились — тайной и пугливой стаей — Безумье, грусть, какой-то дивный свет, Как будто слабый отблеск скорбных крыльев… Ты — рядом, ты, о, друг любимый мой… Мы молча шли. О страшное бессилье Затерянных в пустыне мировой… Два человека — в роковом круженьи Ночных всепожирающих стихий… И каждый вздох и каждое движенье — Любовь — любви — любовью — о любви. О, как любили мы, о, как жалели Всех обреченных гибели и тьме, И тех, что плакали, и тех, что пели, Тех, кто беспомощен, и тех, кто горд и смел. Убийц, сирот, и пасынков, и мачех, Всех радостных — в невинности своей, Всех одиноких, всех слепых и зрячих, И даже птиц, и камни, и зверей. …Вверху все те же трепетали звезды Над всем, что в мире надо пожалеть. Мы шли в ночи, торжественной и грозной, Хотелось жить, хотелось умереть.

105. Сон

В зеленой комнате, в неясном освещеньи, Под граммофонный голос неземной, Под граммофонное прилипчивое пенье, Мои друзья шумели, и со мной — Царица тайная бессмысленного пира — Сидела ты, дышала рядом ты. (Всю негу, мудрость, грусть и прелесть мира Являли мне нежнейшие черты.) Ничто не дрогнуло в моем лице суровом, Когда я понял: ты моя, моя. Я слышал ласку голоса родного, И подползало счастье, как змея. О, как ужалило! На жизнь. Я встал неспешно, Чтобы сказать товарищам моим, Что я люблю тебя — любовью неутешной, Что я тобой — по гроб, по смерть — любим. — Друзья, товарищи!.. — Умолкли споры, хохот. — Друзья, — сказал я, побледнев чуть-чуть… Но в тесной комнате вдруг прокатился грохот, Сверкнул огонь — и, пораженный в грудь, Проснулся сразу я… Еще дрожал от звона, Еще гремел будильник на столе. А за окном моим — над облаком зеленым — Вставало солнце в предрассветной мгле. То — был лишь сон. Напрасны, о, напрасны Вся скорбь, и боль, и мужество, и жар. Над сном развеянным — надменно и бесстрастно — Вставал кровавый, равнодушный шар. Так наша жизнь пройдет. Кому-то снится это, Но все пройдет, когда проснется он. Совсем как в жалобах бесхитростных поэта: Как снег, как дым, как след, как пыль и сон.

106. Счастье

Незаметно наступили годы, Когда радость глуше и трудней. Отшумели дни моей свободы, Беззаконной юности моей. Помню небо в сумасшедших звездах, Помню ночи в первобытных снах, Помню смуглый сладкий южный воздух, У калитки — липу на часах. Мир ночной, что счастье мне пророчил, Древней мукой сердце теребя; Помню все, что бессарабской ночью Предвещало Бога и тебя. Ты пришла — и счастье чуть беднее, Ты со мною, но не слышен Бог, Ты моя — что может быть грустнее!.. Ты моя — и жребий мой жесток. Эта грусть всем любящим знакома. Эта боль — во всех живых сердцах. Ты моя — и не покинет дома Счастие, похожее на страх, Счастие, что человека гложет, Счастие, что человека жжет. Счастие, что миру не поможет, Но и нас от мира не спасет.

107. Письмо

Ты меня никогда не забудешь, И не властны над встречей из встреч Ни соблазны, ни время, ни люди, Ни томленье надгробное свеч. В этом мире, где камни непрочны, Где святые и ангелы лгут, Я тебе обещаю бессрочный, Нерушимый и нежный приют — В твоем сердце — любви незабвенной, В твоем теле — последней любви, Кровожадной, бесстыдной, смиренной И упрямой, как губы твои. Ты забудешь — над чем горевала, С кем встречала в России весну, Копоть, смрад и лотки у вокзала (Где мой полк уходил на войну)… Ты забудешь родных и знакомых И любимые колокола, Даже номер счастливого дома… Ты забудешь, зачем ты жила, Все отдашь. Только память о чуде Наших встреч — навсегда сбережешь. Будешь помнить, как скудные будни Озарила любовная ложь. Будешь помнить дремучие сферы, Где восторженно слушала ты, Как кружились над счастьем без меры Ветры гибели и пустоты.

108. Страна

Заходит солнце над той страной, Где мы с тобой так свято жили. Еще ты рядом, друг родной, Но ты ли это, подруга, ты ли? Уж я не верю — не узнаю Знакомой нежности, пугливой, — Незаменимую мою — И ласк тревожных, и ласк тоскливых… Сереет небо, пустеет мир (Печаль веков над миром реет…), И ночь пустынна, и день мой сир, Беднеет сердце мое, беднеет. Заходит солнце… Как ты бледна. Поплачь о счастьи незабытом. Прощай, погибшая страна Души бездомной, любви несытой…

109. Измена

По твоим виновато-веселым глазам, По улыбке твоей воровато-невинной, По твоим — постаревшим мгновенно — губам, По испуганным пальцам, прелестным и длинным, Задрожавшим чуть-чуть в моей твердой руке, По сердечному, острому, краткому стуку, По мгновенной, смертельно-блаженной тоске (Когда я целовал замиравшую руку) Я узнал обо всем. Я все понял, мой друг. Я воочию видел — обманут и предан. И ушел. И вступил в очистительный круг Одиночества, грусти, свободы, победы.