Собрание сочинений в двух томах. Том I

2. «Путь мой тверд и превосходен жребий…»

Путь мой тверд и превосходен жребий, И рука ведущая легка: Хорошо гулять в блаженном небе, Бережно ступать по облакам. Растворяясь в благодати милой, Шлю привет тебе, моя земля. Ты меня поила и кормила, В сонме звезд вращаясь и пыля. Легок путь и благотворен жребий: Вот я вновь на маленькой земле, Вот я вновь в любви — и в трудном хлебе, Вновь хожу в непостижимой мгле. И когда отчаянью и тлену Весело противостану я — Это в сердце бьет прибой вселенной, Музыка могучая моя.

26. «Исполнятся поставленные сроки…»

Исполнятся поставленные сроки — Мы отлетим беспечною гурьбой Туда, где счастья трудного уроки Окажутся младенческой игрой. Мы пролетим сквозь бездны и созвездья В обещанный божественный приют Принять за все достойное возмездье — За нашу горечь, мужество и блуд. Но знаю я: не хватит сил у сердца, Уже не помнящего ни о чем, Понять, что будет и без нас вертеться Земной — убогий — драгоценный ком. Там, в холодке сладчайшего эфира, Следя за глыбой, тонущей вдали, Мы обожжемся памятью о сиром, Тяжеловесном счастии земли. Мы вдруг поймем: сияющего неба, Пустыни серебристо-голубой Дороже нам кусок земного хлеба И пыль земли, невзрачной и рябой. И благородство гордого пейзажа — Пространств и звезд, горящих как заря, Нам не заменит яблони, ни — даже! — Кривого городского фонаря. И мы попросим набожно и страстно О древней сладостной животной мгле, О новой жизни, бедной и прекрасной, На милой, на мучительной земле. Мне думается: позови нас Боже За семь небес, в простор блаженный свой, Мы даже там — прости — вздохнем, быть может, По той тщете, что мы зовем землей.

27. Благодарность

Смиренномудро отвращаю слух От неба, что мне ангелы раскрыли. Мне ль, недостойному, вдруг возвестит петух Огонь и пенье лучезарных крылий! Благодарю Тебя за все: за хлеб, За пыль и жар моей дороги скудной, За то, что я не навсегда ослеп Для радости, отчаянной и трудной. За эту плоть, Тобою обреченную Вину и хлебу, букве и жене. За сердце, древним сном отягощенное, За жизнь и смерть, доверенные мне. За то, что с детства слышал в небе трубы я И видел перст, суровый и большой. За то, что тело, бедное и грубое, Ты посолил веселою душой.

28. «Здесь человек живет — гуляет, ест, и пишет…»

Здесь человек живет — гуляет, ест, и пишет, И руки жмет знакомым и родным… Здесь человек живет и благодарно дышит Прекрасным, вкусным воздухом земным. И облачко его веселого дыханья, Легко летя в родные небеса, Проходит древний путь горений и блужданий И падает на землю, как роса. И вспоминает он свой лет, свое вращенье В космической таинственной пыли, И холода высот, и пламя очищенья, И все дороги неба и земли. Веселию, любви и радости послушный, Он в мужественной вере одолел Соблазны пустоты и скуки малодушной Бесславный, унизительный удел. Пусть нищий маловер злословит и клевещет, Здесь ходит некто, счастья не тая, И жадно трогает рукой земные вещи Свидетелей отрады бытия. Здесь человек живет и благодарно дышит. Он все простил в стремлении — понять. И, слушая себя, Его дыханье слышит, И жизнь ему любовница и мать.

29. «Лежу на грубом берегу…»

Лежу на грубом берегу, Соленым воздухом согретый, И жизнь любовно берегу, Дар многой радости и света. И сердце солнцем прокалив, Его очистив от желаний, Я слышу царственный прилив Невозмутимого сиянья. Так, омываемый волной В веках испытанного счастья, Я принимаю труд и зной И предвкушаю хлеб земной, Как набожное сопричастье Вселенной, трудной и благой.

30. «Пусть жизнь становится мутней и непролазней…»

Пусть жизнь становится мутней и непролазней, Пусть трудно с человеком говорить, Пусть все бесплодней труд и несуразней, Благодарю Тебя за право: жить. Пусть шаткие и гибельные годы Качают нас в туманах и дыму, Как утлые речные пароходы, Плывя в океаническую тьму — Воистину, ничтожна эта плата: Слеза и вздох — за степь, за песнь вдали, За милый голос, за глаза собрата, За воздух жизнерадостной земли.

31. «Да, я повинен в непомерном счастьи…»

Да, я повинен в непомерном счастьи — И в простоте своей ликую я. Я утверждаю — самовольной властью — Досмысленную радость бытия. Трудна судьба: средь грузных и бескрылых О легкости, о небе говорить, Средь полумертвых, лживых и унылых Бороться, верить, радоваться, быть. Я вас зову в сообщники и братья, Не презирая вашей слепоты, Услышьте же дыханье благодати Над этим миром трудной суеты. Настойчиво спасая вас от смерти, Я вас прошу: для вас — и для меня — Предайтесь мне и голосу поверьте Утерянной отрады бытия.

32. «Розовеет гранит в нежной стали тяжелого моря…»

Розовеет гранит в нежной стали тяжелого моря. В небе медленно плавится радостный облачный снег. На нагретой скале, позабыв про удачу и горе, На вершине ее — одиноко лежит человек. Человек — это я. Незаметный и будто ненужный, Я лежу на скале, никуда — ни на что — не смотря… Слышу соль и простор, и с волною заранее дружный, Я лежу, как тюлень, я дышу — и как будто бы зря! Он огромен, мой труд. Беззаботный, но опытный мастер, Я себя научил неустанно и верно хранить Память древней земли, плотный свет безусловного счастья, Ненасытную жажду: ходить, воплощаться, любить.

33. «Я вышел. Вкруг меня, как по приказу…»

Я вышел. Вкруг меня, как по приказу, Восстала жизнь, оформилось ничто. Гудя, ревя, мыча — рванулись сразу Стада людей, трамваев и авто. Я в центре возникающего мира. По радиусам от меня бегут Деревья, камни, храмы и трактиры, Где суетятся смерть, любовь и труд. Мир призраков, свободный и безбрежный, Вдруг воплотился, ожил и живет, И, повинуясь воле центробежной, Встает и крепнет, ширится, растет. Мне каждый шаг являет воплощенье: Вот дом возник из дыма и песка, Взглянул — и вот, в невероятной лени, Катятся голубые облака… Моим хотеньем, чувственным и грубым, Рожден пленительный и сложный мир: Летит авто, дымятся в небе трубы, И реют звуки еле слышных лир.

34. «Из моего окна гляжу глубоко вниз…»

Из моего окна гляжу глубоко вниз. Мне многое видней с моей высокой крыши. Качает небеса голубоватый бриз. Рождаются слова. Мы скоро их запишем. Дрожит мой старый дом. Он стар, мохнат, но тверд, И не его страшит ветров непостоянство. Мы скоро поплывем в небесный тихий порт, На звездные огни, в чистейшие пространства. Мой дом отчаливает. Глуше бьет прибой. Мы погружаемся в морской неверный вечер. Неведомых друзей приветствую рукой: Прощайте, милые, до скорой братской встречи. Прощайте, милые, я покидаю вас И в этот строгий час, глухонемой, суровый, Вам тороплюсь сказать в последний раз Простосердечное и дружеское слово: Я видел много бед и всяческого зла, Тщету людской судьбы, затейливой и нищей, Я знал живых людей, обугленных до тла, И слышал голоса лежащих на кладбище. Я видел, как весной здоровый человек, Среди веселого земного изобилья, Стоял и каменел, не поднимая век, И каменно рыдал от страха и бессилья. Как человек бросал жену свою и мать И уходил блуждать, от скуки безумея, И было нечем — незачем — дышать, И воздух был ему гранита тяжелее. Я слышал вой в ночи — нечеловечий зык, Отчаянье живых пред гибелью бесцельной. Таких не знает слов ни мой, ни ваш язык, Чтоб рассказать об этой скорби беспредельной. …И все же, уходя в поля иных времен, Пред непроглядной мглой блужданий и открытий, Всем знанием моим нелегким укреплен, Вам говорю, друзья: живите и живите. Воздайте Господу великую хвалу, Закрыв сердца хуле, сомненью, укоризне, За колыбель и гроб, за свет дневной и мглу, За хор пленительный многоголосой жизни.

35. «В дремучей скуке жизни бесполезной…»

В дремучей скуке жизни бесполезной Блюсти закон и ежедневный блуд, Работать, есть и спать почти над бездной — Вот праведный и мужественный труд. Жить полной волей, страстной и упрямой, В однообразьи оловянных дней. Ходить упруго, весело и прямо Навстречу верной гибели своей. Нет подвига достойнее и выше: Так жить, чтоб ничего не отдавать Ни за бессмертье, что порой предслышим, Ни за прошедших жизней благодать.