Собрание сочинений. Том 1

Но главное потрясение было впереди.

Через дортмундского Гангнуса я узнал, что есть и другие, австрийские, Гангнусы – потомки родного брата моего дедушки Рудольфа, банковского служащего Зигфрида, сразу после начала войны перебравшегося из Риги на родину «Сказок венского леса».

Я шел на встречу с неизвестной мне родней в старинном венском кафе с опасениями – ведь они могли оказаться или не очень хорошими, или неплохими, но смертельно скучными людьми, с которыми не о чем разговаривать. К счастью, они мне очень понравились – это были интеллигентные люди, но не снобистского склада, – фармацевт, медсестра, инженер-строитель, который, кстати, как две капли воды был похож на моего сводного брата Володю, только чуть располневшего и поседевшего.

Все они читали «Маму и нейтронную бомбу», откуда и узнали о судьбе русских Гангнусов и о моем существовании.

Разумеется, при встрече мы показывали друг другу наши семейные фотографии. Глава клана австрийских Гангнусов восьмидесятилетняя Эрмина Гангнус – вдова брата моего дедушки Рудольфа – вздохнула:

– Жаль, что Зигфрид не дожил до этого дня и не познакомился с тобой – вы бы подружились. Он был очаровательным карикатуристом, прекрасным резчиком по дереву, и, вообще, у него была такая артистичная натура…

Всплакнув, она протянула мне фотографию моего двоюродного дедушки.

Я остолбенел.

С фотографии на меня смотрел стройный офицер гитлеровского вермахта с веткой сирени в руке и приветливо, хотя несколько извинительно, мне улыбался, как будто хотел сказать глазами: «Ну вот мы наконец и познакомились. Мог ли ты представить во время войны, что у тебя есть такой родственник?»

Чуть запоздало, но поняв мои чувства, Эрмина, смущенно убрав фотографию, быстро заговорила:

– Он так переживал, когда его мобилизовали… А что он мог поделать! Но, слава богу, его направили не в Россию, а в Италию. Ему там так понравилось – особенно во Флоренции. Его нельзя было вытащить из галереи Уффици… Он даже начал изучать итальянский язык…

В этом венском кафе я подумал, что когда-то на земле было совсем мало людей, с которых мы все начались, и, наверно, мы все – не найденные друг другом родственники, и любая война – это война гражданская, братоубийственная.

Как нырнуть внутрь хрустального шара родословной и коснуться кончиками пальцев его дна?

Да и может ли быть у него дно?

…Когда харьковчане выдвинули меня в 1989 году кандидатом в народные депутаты СССР, моя мама сказала:

– Кстати, попробуй найти в Харькове особняк своей двоюродной прабабки на бывшей Миллионной улице. Кажется, сейчас это улица Ленина…

Я так и обмер.

– Какой еще особняк? Какой прабабки?

– Четырехэтажный… Она когда-то жила там совсем одна с двумя сотнями кошек…

– Постой, мама… Ты же сама рассказывала, что твои предки в конце девятнадцатого века были сосланы из Житомирской губернии в Сибирь на станцию Зима за крестьянский бунт. Откуда же у простой крестьянки четырехэтажный особняк да еще и две сотни кошек? Зачем же ты мне сказки сказывала и про «красного петуха», пущенного помещику, и про то, как до станции Зима наши предки добирались пешком, в кандалах? – растерянно, оторопело бормотал я.

– Все правда – и «красный петух», и кандалы… – частично успокоила меня мама. – Только прапрадед твой, Иосиф Байковский, никакой не крестьянин. Он был польский шляхтич, управляющий помещичьим имением, но возглавил крестьянский бунт. Голубая кровь ему не помогла – кандалы на всех были одинаковые.

Итак, легенда о моем рабоче-крестьянском происхождении с треском разваливалась. Оказалось, что я и со стороны моего прадедушки Василия Плотникова, и со стороны прадедушки Иосифа Байковского – дворянин. Вот уж не думал – не гадал…

Жена Иосифа Байковского, вместе с ним отправившаяся в Сибирь, была украинка.

Их дочери – Ядвига и Мария – дома говорили между собой не только по-русски, но и по-польски, и по-украински. В детстве вместе со стихами Пушкина я слышал от них Шевченко и Мицкевича в оригинале. Сестры были полной противоположностью друг другу.

Ядвига Иосифовна, вышедшая замуж за русского сибиряка слесаря Ивана Дубинина, была небольшого роста, с почти неслышной походкой и всегда защищала меня в детстве от справедливой, но безжалостной палки своей суровой могучей сестры, от которой я спасался, забираясь на самую верхушку столба ворот нашего дома.

Высокая, прямая, неулыбчивая Мария Иосифовна – будущая мать моей матери – стала женой белоруса Ермолая Наумовича Евтушенко, сначала дважды георгиевского кавалера, затем красного командира с двумя ромбами, затем «врага народа».

Так кто же я?

Я русский поэт, а не русскоязычный.

Я русский человек по самосознанию.

Самосознание и есть национальность.

Мои мать и отец любили друг друга недолго, но я их люблю всегда.

Я люблю всех женщин, которых я когда-то любил.

Я люблю свою жену Машу.

Я люблю всех своих пятерых сыновей.

Я люблю Пушкина и Володю Соколова, Шостаковича и Булата Окуджаву, Петрова-Водкина и Олега Целкова, великого сибирского шофера моего дядю Андрея Дубинина и великого футболиста Всеволода Боброва.

Я люблю станцию Зима, Переделкино, Гульрипш, где сейчас от моего сожженного дома остался только пепел.

Я люблю скрип саней по снегу, баню с березовыми вениками, сало с черным хлебом, малосольного омуля, моченые антоновские яблоки.

Я, правда, почти не пью водки, потому что она убивает память, но водка незаменима на поминках, а мне на них приходится сиживать все чаще и чаще, как будто все они сливаются в одни Большие Поминки по той Большой Стране, в которой я родился и которой уже нет и никогда не будет.

Но я люблю и другую – Самую Большую Страну – человечество.

Я люблю Гранд-Каньон не меньше, чем Байкал.

Я люблю «Девочку на шаре» Пикассо не меньше, чем «Тройку» Перова.

Я люблю Эдит Пиаф и Жака Бреля не меньше, чем Русланову и Высоцкого.

Я люблю Габриэля Гарсиа Маркеса не меньше, чем Андрея Платонова. Я люблю фильм «Похитители велосипедов» не меньше, чем «Летят журавли».

Я люблю гениев дружбы – грузина Джумбера Беташвили, убитого во время абхазско-грузинской бойни, американца Альберта Тодда, австралийца Джеффри Даттона, шведа Пера Гедина, итальянку Эвелину Паскуччи, с которыми мы сразу начали понимать друг друга с полуслова, люблю их не меньше, чем моего школьного кореша электромонтажника Лешу Чиненкова, чем Леню Шинкарева, с которым мы прошли семь сибирских рек, чем евтушенковеда № 1 подводника Юру Нехорошева, редактора этого собрания сочинений.