Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения

Из волн выходишь, греешься на камне, Как никогда, свежа и хороша. И на тебя, таясь за облаками, Подолгу смотрит солнце не дыша! 1967

* * *

— Согрей меня, милый, Словами, руками, дыханьем, Полой пиджака, Новой песней, Своими стихами! Чего ты молчишь? Расскажи мне Хорошую сказку О том, как царевна Ходила к простому подпаску. Костер разжигала И кашу варила из гречи, Трубила в рожок, убегала, Кричала: «До встречи!» А то приходи! Усыплю приворотников зельем, Мы царскую трапезу Вместе с тобою разделим. А чтобы ты мог понарядней Одеться, убраться, Кафтан с сапогами Спрошу у любимого братца. На шапку нашью тебе звездочку Я для начала, Чтоб ночью ты шел, А она тебе путь освещала. — А где тот царевич? — Да вот он! Да ты это, Кто же еще-то?.. — Светает. Кричит коростель. Белым куревом курит болото. 1967

Гроза в Гаграх

С гор шла гроза и вовсю бушевала, Молнии прыгали в море, как мяч. Не закрывалась всю ночь душевая Для эвкалиптов, деревьев и дач. С треском сухим разрывались раскаты, Робость и оторопь сердце брала. Море накатывало накаты, Бешеный берег грыз удила. Всхлипывал ливень, как в ссоре два любящих, Как схоронившая мужа вдова. Ветер раскачивал нищенку в рубищах, Это плакучая ива была. Я на балконе сказал: — Громовержец, Чуть осторожней бы — милая спит! Мне говорили — ты можешь быть вежлив. — Это не я, это сын мой гремит. Эй, постреленок, а ну-ка потише, Нет у тебя полномочий таких! — Дождь стал ходить осторожней по крыше, Ветер рванул еще раз и затих. Море умаялось, и укачалось, И повернуло от берега вспять. Сколько шуметь ему предназначалось, Столько оно прошумело и — спать. Утром сказала ты: — Пальмы помылись! С радостью бросились в солнце и зной. Как они, бедные, месяц томились, Ждали свиданья с дождем и грозой! 1967

Утешение

На деревьях не иней, А белая грусть. Ты не плачь, дорогая, Я скоро вернусь. Ты не плачь, Я твою горевую слезу Через дальние дали С собой увезу. Успокойся! Мы любим: Мы живы. Мы — мы, Две снежинки На черных ресницах зимы. 1968

* * *

Вернуться бы в лето. Да только возможно ли это? В туманы над озером, В звонкое пенье кукушки. В зарю, что уселась На самой высокой верхушке. Вернуться бы в шелест Уснувшей осоки прибрежной, Прислушаться к пению пеночки нежной, К рассветному, тихому Плеску сазанов, К природе, К ее молчаливым сказаньям. А надо ли в лето, Когда я с зимою взаимен? Скрипят мои лыжи, Лыжня голубеет за ними, И друг догоняет И просит: — Пойдем по раздолью! — И алый румянец играет Под черною-черною смолью! 1969

ТРИ ТРАВЫ

Улица Асеева

Шел по Москве задумчиво, рассеянно, Не видя и не слыша никого, И вдруг читаю — улица Асеева, И оживился — я ведь знал его! Он посвящал мне строчки нежные, Беседой продолжительной дарил, За рифмы выговаривал небрежные, За смелость и за образы хвалил. — Вы, батенька, большою дверью хлопнули, Когда вошли решительно в наш цех, Пробились к солнцу сквозь туманы плотные, Вам нелегко достался ваш успех! Все существо его стихами грезило. О, как любил он пушкинскую речь! Он старился, но только тронь поэзию — Он рыцарь, и в руках сверкает меч! А улица его лежит у рынка, Прислушиваясь к разным голосам, В том уголке, где старая старинка Дала дорогу новым корпусам. На улице его не умолкает Живая речь, живой поток людей. Асеев понемногу привыкает К новорожденной улице своей! 1967

В послевоенном селе

Сердце сжало мне чувство мгновенное, Как увидел я послевоенное, Исковерканное село, Слезы брызнули, скулы свело. Добрый аист над крышей соломенной, Попаданьем снаряда проломленной, Затевает гнездо и семью И зовет меня: — Сядь на скамью! А скамья оказалась нетронута, Несмотря на наличие фронта, На губительную шрапнель И еще кой-чего пострашней. Сел, гляжу, а крылечко обуглено, Рядом яблоня грубо погублена, Уцелевший притынный репей Говорит: — Мне не страшно теперь! Со столба раздается вещание, Добрый диктор дает обещание — Жизнь наладить, поднять из руин, Чтоб дышалось просторам равнин. К танку колосом рожь прикасается, Говорю я: — Он здесь не останется, С поля мы его уберем, На турбину для ГЭС перельем.