Собрание сочинений. Том 3

В ЗАЩИТУ ФОРМАЛИЗМА

Не упрекай их в формализме,В любви к уловкам ремесла.Двояковыпуклая линзаЧудес немало принесла.И их игрушечные стекла,Ребячий тот калейдоскоп —Соединял в одном биноклеИ телескоп и микроскоп.И их юродство — не уродство,А только сердца прямота,И на родство и на господствоРассвирепевшая мечта.Отлично знает вся отчизна,Что ни один еще поэтНе умирал от формализма —Таких примеров вовсе нет.То просто ветряная оспаИ струп болезни коревой.Она не сдерживает роста:Живым останется живой.Зато другие есть примеры,Примеры мщенья высших силТем, кто без совести и верыЧужому Богу послужил.Кто, пораженный немотою,Хватался вдруг за пистолет,Чтоб доказать, чего б он стоил,Когда б он был еще поэт.Тот, кто хотел на путь поэтаСебя вернуть в конце концов,Бегун кровавой эстафетыИзвестных русских мертвецов.Но рассудительные БогиНе принимают смерть таких.И им нужна не кровь двуногих,А лишь с живою кровью стих…

СИНТАКСИЧЕСКИЕ РАЗДУМЬЯ

Немало надобно вниманья,Чтобы постичь накороткеЗначенье знаков препинаньяВ великом русском языке.Любая птичка-невеличкаУмела истово, впопадСажать привычные кавычкиВокруг зазубренных цитат.И нас сажали в одиночки,И на местах, почти пустых,Нас заставляли ставить точкиВзамен наивных запятых.И, не моргнув подбитым глазом,Не веря дедам и отцам,Мы рвали слог короткой фразойПо европейским образцам.Как ни чужда такая формаСудьбе родного языка,В нее влюбились непритворноИ вознесли за облака.Бедна, должно быть, наша вераИль просто память коротка,Когда флоберовская мераНам оказалась велика.Тогда слова дышали в строчкеЗапасом воздуха в груди,Тогда естественная точкаНас ожидала впереди.И был период двухсотлетний,Когда периодов длинуЛюбили вовсе не за сплетни,За чувств и мыслей глубину.Но страстный слог витиеватыйДавно уж нам не по нутру,Слова пророков бесноватыхДавно мы предали костру.Скучна, скучна нам речь Толстого,Где двоеточий и не счесть,Где позади любого словаЗнак препинанья может влезть.Любой из нас был слишком робок,Чтоб повести такую речь,Где, обойдясь совсем без скобок,Он мог бы всех предостеречь,Чтобы в российской речи топкойНе поскользнуться, не упасть,Не очутиться бы за скобкой,Под двоеточье не попасть.Ехидно сеющий сомненьяЗнак вопросительный таков,Что вызывает размышленьяУ мудрецов и дураков.Зато в обилье восклицанийВся наша доблесть, наша честь.Мы не заслужим порицанийЗа восклицательную лесть.И вот без страха и сомненьяМы возвели глаза гореИ заменили разъясненьяМногозначительным тире.По указующему знакуИмперативного перстаМы повели слова в атаку,И это было неспроста.Нам лишь бы думать покороче,Нам лишь бы в святочный рассказНе высыпались многоточьяНа полдороге наших фраз.А что касается подтекстаИ лицемерных прочих штук,То мы от них пускались в бегство,Теряя перышки из рук.А как же быть в двадцатом векеС архивной «точкой с запятой»?Ведь не найдется человека,Кому она не «звук пустой».Ведь дидактическая прозаНе любит «точки с запятой»,Ею заученная позаВсегда кичится простотой,Той простотой, что, как известно,Бывает хуже воровства,Что оскопила даже песнюВо имя дружбы и родства.И ни к чему ей философский,Живущий двойственностью знак,И в современный слог московскийНам не ввести его никак…Литературного сознаньяОсуществленный идеалНаходит в знаках препинаньяКонсервативный материал.

* * *

Любой бы кинулся в ГомерыИли в Шекспирово родство,Но там не выручат размерыИ не поможет мастерство.За лиру платят чистой кровью,И, задыхаясь в хрипоте,Гомеры жертвуют здоровьемВ своем служении мечте.Они, как жизнь, всегда слепыеИ сочиняют наугад,Ведя сказания любыеБез поощрений и наград.И разве зренье — поощренье,Когда открылся горний мир?Когда вселенная в движеньиНа струнах этих старых лир?Высокопарность этой фразыГомерам нашим не под стать —Им ни единого алмазаИз темной шахты не достать.Алмазы там еще не блещут,Не излучают лунный свет,И кайла попусту скрежещут,Не добиваются побед.Дрожи г рука, немеет тело,И кровь колотится в виски,Когда старательское делоГотово вылиться в стихи.И побегут слова навстречу,И отогнать их не успеть,И надо многих искалечить,Чтобы одно заставить петь.И суть не в том, что наш старательС лотком поэзии в руках —Обыкновенный обывательИ только служит в горняках.В руках-то он не может развеЛоток как следует держать?Он просто золота от грязиНе научился отличав.Ведь это просто неуместно,Недопустимо наконец,Когда лирическую песнюНам о любви поет скопец.И разве это не нелепость,Что приглашаются юнцыВести тетрадь с названьем «Эпос»,Где пишут только мудрецы.

* * *

Мне жизнь с лицом ее подвижнымБывает больше дорога,Чем косность речи этой книжной,Ее бумажная пурга.И я гляжу в черты живыеИздалека, издалекаГлухие дали снеговыеМеня лишили языка.Я из семейства теплокровных,Я не амфибия, не гад,Мои рефлексы — безусловны,Когда меня уводят в ад.Ни вдохновительный звоночек,Ни лицемерный метрономНе извлекут слюны из строчек,Привыкших думать о живом.

МАРТ

То притворится январем,Звеня, шурша, хрустя,И льдом заклеивает дом,Нисколько не шутя.То он в обличье февраля,Закутанный в пургу,Свистя, выходит на поля,И вся земля в снегу.То вдруг зазвякает капельСреди коньков и лыжКак будто падает апрель,Соскальзывая с крыш.Нет, нам не открывает картИгра календаря.Таким ли здесь встречала мартМосковская заря?

* * *

Я падаю — канатоходец,С небес сорвавшийся циркач,Безвестный публике уродец,Уже не сдерживая плач.Но смерть на сцене — случай редкий,Меня спасет и оттолкнетПредохранительная сеткаМеридианов и широт.И до земли не доставаяИ твердо веря в чудеса,Моя судьба, еще живая,Взлетает снова в небеса.

* * * [70]

Она никогда не случайна —Речная полночная речь.Тебе доверяется тайна,Которую надо сберечь.Укрыть ее в склепе бумажном,В рассказы, заметки, стихи,Хранящие тайну отважноДо самой последней строки.Но это еще не открытье,Оно драгоценно тогда,Когда им взрывают событья,Как вешняя злая вода.Когда из-под льда, из-под спуда,Меняя рельеф берегов,Вода набегает, как чудоРасплавленных солнцем снегов.

70

Стихотворение написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради».

* * *

Кто верит правде горных далей,Уже укрывшихся во мгле,Он видит были до деталейВ увеличительном стекле.И в смертных датах, в грустных числахСквозь камень, будто сквозь стекло,Он ищет хоть бы каплю смысла,Каким оправдывалось зло.И щеголяет отщепенством,Прикрыв полою пиджакаТетрадку, где с таким блаженствомЕго свирепствует тоска.

* * *

Зачем я рвал меридианы?К какой стремился широте?Тесны полуночные страныОкрепшей в холоде мечте.Я снова здесь. Но нет охотыТому, кто видел горный край,Считать московские долготыЗа чье-то счастье, чей-то рай…

* * *

От солнца рукою глаза затеня,Седые поэты читают меня.Ну что же — теперь отступать невозможно.Я строки, как струны, настроил тревожно.И тонут в лирическом грозном потоке,И тянут на дно эти темные строки…И, кажется, не было сердцу милейСожженных моих кораблей…

1940–1956 СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В « КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ »

* * * [71]

Модница ты, модница,Где ты теперь?Как живется, ходится,Гуляется тебе?По волнам бегущаяЧерез все моря,Любимая, лучшая,Милая моя.В море ли, на острове,В горе ли, в беде —Платья твои пестрыеВидятся везде.Следом горностаевымПрыгаешь в снегах,Со снежинкой, тающейНа сухих губах.Брезгуя столицами,В летнюю грозуСкачешь синей птицеюПо ветвям в лесу.И на перьях радуга,И в слезах глаза…Повидаться надо быДонельзя — нельзя!

71

Комментарий автора: «Модница» датирована 1940 годом, но это — датировка условная.

Я уехал из Москвы в 1937 году, а получил возможность одиночества — главного условия творческой работы — лишь в 1949 году. Все написанное мною до того времени не записано. Были ли отдельные строфы, строки стихами я сказать не могу. Я пытался кое-что заучить, запомнить, но оказалось, что это — напряженная работа, ничего в памяти не осталось. Все было тут же стерто более важными для меня, более яркими впечатлениями, при встрече с которыми искусство отходило на второй план, не могло укрепиться в мозгу. Иногда в памяти кое-что воскресало, после 1949 года. Воскресли стихотворения «Игрою детской увлеченный.» и «Модница», которую я очень приблизительно отношу к 1940 год. От этих четырнадцати лет осталось несколько десятков стихотворений, может быть, сотня, не более. Мне было бы крайне любопытно — не важно, а любопытно — перечесть эти стихи, но сделать это — невозможно. Все безнадежно утрачено и никогда не воскреснет.

* * * [72]

Игрою детской увлеченный,Я наблюдаю много лет,Как одноногие девчонкиЗа стеклышками скачут вслед.Мальчишки с ними не играют,А лишь восторженно галдят,Когда такая вместо раяВдруг попадает прямо в ад.И неудачнице вдогонкуГрозятся бросить кирпичом.На то она ведь и девчонка,Им все, девчонкам, нипочем.

72

Записано в 1949 году на ключе Дусканья в первую же тетрадку, которую я сшил из оберточной бумаги. Но написано несколько лет ранее и случайно хранилось в памяти — утратилось другое бесследно, гораздо более важное, значительное и дорогое для меня — так мне это запомнилось при забывании, при потере на снегу. Где было потеряно, что потеряно? На эти вопросы ответить нельзя. А потеряно — безвозвратно. Поднять те пласты, где все это находилось и терялось, — у меня нет сил.

А вот «Игрою детской увлеченный…» — слабое по существу стихотворение — в памяти почему-то осталось. И важности для меня эго стихотворение не представляло и не представляет. А заглянул я в свои «Колымские тетради», вывезенные с Дальнего Севера таким чудесным образом в 1951 году, — «Игрою детской увлеченный…» там есть.