Собрание сочинений. Том 6

Во время холодной войны была парадоксальная ситуация. Наши власти неохотно давали разрешения на зарубежные поездки независимо мыслящим музыкантам, поэтам, художникам, а чаще вообще запрещали их. Но когда мы приезжали на Запад, нас обвиняли в том, что мы посланы советским правительством для пропаганды. Плеснули кислотой на фрак музыканта, высыпали мешок белых мышей под ноги балерины, мне сломали два ребра ботинками в Сан-Поле, штат Миннеаполис. А началось все с крови в офисе Сола – или, как ласково звали его мы, – Семенчика Юрока…

Богема

«Богема… Сплошная богема…» —за нашей усталой спиноймещане шипят автогенно,как пламенем, брызжа слюной.В шипении этом есть зависть,что тянется тайно к ножу,и чтобы они не терзались,я честно и грустно скажу:«Мы не доросли до богемы.Увязли в быту, как в дыре.Танцуем на левой ноге мы,а правой увязли в дерьме.Богема не пьянство с развратцем,как, видимо, кажется вам.Богема – сестринство и братство,где хлеб и цветы пополам.В прелестной эпохе пленэра,чьи краски и шарм не умрут,есть сладкая сила примера,как дружат пирушка и труд.И вызов свой миру кидали,нагие, с холстов озорныхлюбовницы, как маркитанткиискусства, воспевшего их.А кто ты сегодня, художник?Какою средой окружен?Нет жен, на любовниц похожих,любовниц, похожих на жен.Внутри мы трусливы, рутинны,а кистью творим антраша.Абстрактны не только картины —абстрактною стала душа.А кто виноват? Не мы ль сами?Нас жалкий кабак заманил,и муз голубятню – мансарду —гадюшничек нам заменил.Мы стопочники-угрюмцы.И, в пальцах неверных дрожа,тоскуют бокалы и рюмкипо музыке кутежа.Устал я от мелкого блуда.Любовь? Эта штука страшит.Какие-то возле ублюдки,пока мой бумажник шуршит.Какая-то возле мегера,с которой полжизни прожил…А вы говорите – богема.Спасибо, но не заслужил».Сан-Франциско, март 1972

Святые джаза

Играют святые джаза.Качается в такт седина,и старость, конечно, ужасна,но старость, как юность, одна.Грустна стариковская юркость,но юности старость юней,когда поумневшая юностьударит по клавишам в ней.Похожая на повариху,мулатка наперекосякстучит по рояльчику лихо,и пляшет он, черный толстяк.К зеленым юнцам не ревнуя,чудит на трубе старичок,и падает в кружку пивнуюотстегнутый воротничок.Сосед накренился недужно,но с хитрой шалавинкой глаз —как пышненькую хохотушку,пощипывает контрабас.Ударника руки балетны.Где старость в седом сорванце?Улыбка, как белая леди,танцует на черном лице.Их глотки и мысли осипли,а звуки свежи и юны —то медленны, как Миссисипи,то, как Ниагара, шальны.Ах, сколько наворовалиотсюда джазисты всех стран,но все-таки в Нью-Орлеанене вывелся Нью-Орлеан.Играют святые джаза —великие старики.Наш век-богохульник, ты сжалься, —хоть этих святых сбереги!На свете святого не густо,и если хватило на нас,то пусть это будет искусство —хотя бы, по крайности, джаз.Невольничий рынок эстрадыжесток, выжимая рабов,и если рабы староваты,их прячут в рояли гробов.Жизнь катится под гору юзом,но если уж выхода нет,то пусть она катится блюзом,закатно звеня напослед.Закат не конец для поэта,не смерть для тебя, музыкант.Есть вечная сила рассветав тебе, благородный закат.Нью-Орлеан, март 1 972

В лесу

Зимы последние кусочкичуть всхлипывают под ногой,и так смущенно дышат кочкинезащищенностью нагой.По колее, от хвои рыжей,плывет оттаявшим лескомобломок чьей-то детской лыжи,как туфля с загнутым носком.В лесу и грязь совсем иная,в лесу и сырость хороша,когда, последний снег вминая,идешь один и не спеша.Я, словно вол, в эпоху впрягся.Перенапрягся. Валит с ног.Искавший общий выход в братстве,как никогда я одинок.Со мной усталость и собака.Собаку что-то тянет вкось:там из-под снега так запахло,там прошлогодняя, но кость.Ну а меня давно не тянет,поддавшись запахам спроста,играть обманными костями,внутри которых – пустота.Моих иллюзий ржавых груданимало мне не дорога.И понял я, что зависть другастрашней, чем ненависть врага.Прощайте те, кто были милы,кому теперь, по их словам,я, как дубиною громилы,переизданий шрифт сломал.В ком злобы нет – тот из везушных.Мне сожалительно смешнаэпистолярных выяснюшеквоинственная слабина.Неплодотворно чувство мести:«Лягнул меня – тебя лягну».Хотя мы вряд ли будем вместе,я вас жалею и люблю.Прощаю вас, – без опасенья,что вновь обрушитесь, клеймя,и ради вашего спасеньяжелаю вам простить меня.Как хорошо в гостях у лесабрести тихонько по весне,не проявляя интересак самоубийственной возне!И, прикусив зубами почку,войдя в прозрачные кусты,найти единственную строчкувнутри зеленой горькоты.Март 1972

Написано после прочтения двух писем оскорбленных соавторов одного халтурного пародийно-детективного романа, слишком нервозно отреагировавших на мою шутливую рецензию. Слава Богу, мы сейчас снова разговариваем по-дружески.

От желанья к желанью

Хане Сард

1

Я бродяга Джонни Батлер — бывший циник, бывший бабник.Я стихами не умею. За меня скажи в стихахо могучем океане, о моей любимой – Хане,о моих грехах греховных и безгрешнейших грехах.Мой медовый месяц странный — был он радостью и раной.Сладость меда, тяжесть меда в теле загнанном моем.Мой медовый месяц горький сумасшедшею был гонкойот желания к желанью — и желанье – за рулем.Исполнение желанья — это часто смерть желанья,а потом пустыня в теле, если, в общем, все равно,чье с тобою рядом тело, то, что тоже опустело,и лежат два потных трупа… Сколько раз так было, – но…

2

Со мной сполна за все мои обидыжизнь расплатилась звездами Флориды,бесстыдством детским твоих губ Лолитыи чистотою Золушкиных глаз.Когда в душе расчетливая трезвость,то даже поцелуй — разврат и мерзость.В любви разрешена любая дерзость,разрешено бесстыдство без прикрас.И мы любили так, как получалось:желание в слова не облачалось,исполнившись, желанье не кончалось,желание в глазах у нас качалось,желание из кожи излучалось,желание само желало нас.

3

Любовь двух движущихся трупов,одетых в голые слова,при изощренности всех трюков —она мертва, мертва, мертва.Любовь — она тогда живая,любовь людей, а не зверья,когда тебе в глаза, желая,глядит желанная твоя.

4

Бродяги на автомобиле,мы останавливались ибезостановочно любилипо разрешению любви.Любовь — лицензия великаянам на отстрел инстинктов темных,всех обездоленных религияи партия всех угнетенных.И сквозь Америку летело,сквозь чуингамное жеванье,как Богородицыно тело,неутоленное желанье.Визжали виражи смертельные,кричал неон, скрипели пристани,шептались библии мотельные,дыханьем нашим перелистываемые.Косились леди элегантные,как обнимались мы, но все-такинас понимали аллигаторыглазами добрыми, отцовскими.Шли предварительные выборы,продажа, купля, заваруха,а нам такое счастье выпало:мы просто выбрали друг друга.

5

И в звездном сумраке стрекочущем,как светлячок сквозь ужас мира,тлел огонек на остром кончикесухого прутика жасмина,и как жасмин благоуханна,была ты, Хана.Был горек мед от непреложноститого, что выскользнешь, растаешьили как прутик переломишься,собою пахнуть перестанешь.Но мед бродил во мне тягуче,и медом все вознаграждалось,и ослепительно и жгучевнутри опять звезда рождалась.И каждым утром, ранней ранью,нас пробуждал нетерпеливо,качая синий мед желанья,рев Мексиканского залива.Проблемы стирки и починкивсе залил мед. Шли первым планомтвои веснушки, как песчинки,прилепленные океаном.И меду суток было мало.Желанье тлело сквозь ресничины,и на груди твоей вздымалодве сан-луисские брусничины.

6

Когда не любим, как гнусно, тошнобыть вместе, рядом — хоть плачь навзрыдно.Когда мы любим, ничто не пошло,когда мы любим, ничто не стыдно.Когда мы любим, внутри свобода,что из неволи нас вызволяет,и запах меда, и запах медавсе извиняет, все позволяет.Когда мы любим, мы неповинны,что жажда меда танцует в горле,и все, кто любят, — Гекльберри Финныс усами меда, который сперли.

7

Несчастны те, чье телос душой разведено.Любить – как сделать дело:вот все, что им дано.Быть бабником – скучища.Кто Дон Жуан? Кастрат.Монахом быть не чище.Монахом быть – разврат.А мы грешили смело,грешили, не греша.Была душа как телои тело как душа.Ресницами в ресницы,и мед сквозь них густой,и не было границымеж телом и душой.

8

Любите друг друга под душем,любите друг друга под душем,любите друг друга под душемв дарованный Господом час,как будто стоите под медом,как будто стоите под медом,как будто стоите под медом,усталость смывающим с вас.

9