Собрание сочинений. Том 6

8

Первый полицейский кордон:«Мистер Скотт?! Не узнали… Пардон!»Второй полицейский кордон:Дэйв сует им какой-то картон.Изучают… «Поздненько…» — изрекполицейский, но под козырек.Третий полицейский кордон.Здесь — уже непохожий тон.Вроде — сделать нельзя ничего:«Пропуск только на одного».Полицейского взгляд косоват,ну а Дейв — начальственно, властно:«Это — будущий космонавт,только сверхзасекреченный… Ясно?»«Ясно…»Магия сверхзасекреченности,ты сработала, не подвела.Тайный гриф особой отмеченностиощущаю. Такие дела!(Так сказал бы Курт Воннегут,если был бы со мною тут.)

9

Что морочит людей, как детей?Наши детские игры во взрослость.Ну и вдруг не ошибся ты, Дэйв,и взлечу я когда-нибудь в космос?Я бы там ощутил, как в степи,чувство вечности, чувство млечностии читал и читал бы стихи,только сразу — всему человечеству.

10

Четвертый полицейский кордон.Я застыл с пересохшим ртом.В горле – тоже горячая сухость.А ракета, метрах в двухстах,замерла, на цыпочки встав,к рыжим звездам тревожно принюхиваясь.И стояла ракета,молода и свежа,ожидая рассвета,чуть – под кожей – дрожа.И опорная башня,сдув с нее воронье,чтобы не было страшно,обнимала ее.Обнимала с тревогой,как сестренку сестра,перед дальней дорогойиз родного села.Что-то грузное, крабьебыло в красных клешняхи крестьянское, бабье:жалость, нежность и страх.Мир – большая деревня,и за столько вековбабам так надоелидраки их мужиков.С бомбой страшной, кистеннойу соломенных крышв драке стенка на стенкуничего не решишь.Есть в деревне придурки,куркули и шпана,потаскухи и урки,но деревня одна.Это счастье, даренье,это мука моя —быть поэтом деревнипод названьем Земля.А ракета гляделасьв лица дальних планет,а ракета оделасьв прожекторный свет.Уходя в бесконечность,тихо пели лучи.Человечность и вечностьобнимались в ночи.Мыс Кеннеди – Коктебель, апрель – май 1972

Бродвейский цыган

Цыган и цыганщина – разные вещи.Цыганщина, ты на цыгана клевещешь,когда преподносишь его плясуном,вертящимся, словно волчок, очумело,мешающим пьяно под крики «Чавелла!»крепленые слезы с крепленым вином.Цыган – это не семиструнные страсти,а тысячеструнные. Как ни прикрасьтецыгана судьбу – в ней трагедии боль.Страны под названьем Цыгания нету,но в поисках бродят цыгане по свету.Цыган – это тайна, а вовсе не роль.По несуществующему ностальгия,наверно, больней, чем все боли другие.Дыра в одеяле лоскутном всех стран.Бродвей. На душе у меня так погано,когда с отвращеньем под образ цыганана сцене подделывается цыган.Нью-Йорк, апрель – май 1972

Кто ты, Гранд Каньон?

Что-то слоящееся, двоящееся,что-то само от себя таящееся,собственной тяжести страшной боящееся,душу свою от туристов, как ящерицу,прячущее под камень.Что-то совсем немыслимолетнее,что-то первичное, что-то последнее,что-то, в чем – Авель и Каин.Матка веков, наизнанку вывернутая,сфинкс, чья загадка, временем выветренная,нами не выведанная, канет.Тело истории, но не по главкам —с маху разрубленное томагавкомвместе с кишками и калом.Айсбергов красных гранитные сэндвичи,словно всю кровь убиенных, как семечки,в жмых спрессовали по каплям.Складки, как будто бы собраны вечностьювместе морщины всего человечества.…Кто ты, Гранд Каньон?Кто ты, Гранд Каньон? Чего тебе надо?Ты — это круги Дантова ада.Ноев ковчег. Вавилон. Эллада.Римские цирки — тиранов усладана аризонском песке.В каждой твоей раскаленной песчинкеспрятаны гунны, ацтеки, инки,будто огонь в угольке.Эти утесы — вожди краснокожие,копьями мысли свои осторожныепомешивающие в костерке.Ты — это всех пирамид средостенье,это кремлевские стены с теньюИвана Грозного в клобуке.Кто ты, Гранд Каньон?С ответом туго.Борются камни. Каждый хитрюга.Камни хотят придавить друг друга,но победителей нет:все в результате борьбой поврежденные,все побежденные,все пригвожденныетяжестью лет.Камни в борьбе бессмысленной маются.После друг к другу они прижимаются,и обнимаются,и ломаются,что-то хрипя напослед.Те, что величественно государили:все Македонские, Ксерксы и Дарий,в душу вселявшие страх, —блохи, казавшиеся великанами, —чем они стали сегодня в Гранд Каньоне?Красною пылью у мула в ноздрях.Жалкий, как Наполеон в Египте,я закричу вот-вот: «Помогите!» —перед лицом бессмертия встав.Где императорская треуголка?Будто бы в стоге сена иголка,в рыжих пластах.Вижу – торчит в базальтовой толщеусиков Гитлера щеточка тощая, —мулу сжевать ее – это пустяк.Всех, кто больны гигантизмом, — в Гранд КаньонБыстренько карлик поймет, что он карлик, —у пропастей в гостях.Кто ты, Гранд Каньон? Напластованиянеобъяснимого существования —словно тома на тома.Нету здесь горок мирка диснейлендского.Полным собранием Достоевскогогоры страданий,горы ума!Рядом газеты окаменевшие,но, к сожалению, не поумневшие, —горы дерьма.Кто ты, Гранд Каньон? Ты – как Революция.Буйны твои водопады ревущие,словно восстание Спартака.Над колорадскими перекатамискалы — парижскими баррикадами —делают юным тебя, старика.Ты над бушующими потокамигордо плывешь броненосцем «Потемкиным»,увековечившим имя князька.Спутник во мгле, что чернее вара,словно фонарик ручной Че Гевара,где-то скрывающегося пока.Кто ты, Гранд Каньон? Образ Америки.Тропы как жилы рабочие, фермерские, —хоть в президенты тебя выбирай!Воздух уитменовский, роберт-фростовский,но оглядишься — пропасть за пропастью.Ястребы в небе, вороний грай,кланы деревьев, над пропастью выросших, —это потомки семян, эмигрировавших,но не забывших свой край.Ветер — молитвенный хор мормонов.Кактусы — хиппи небритые склонов.Черные бездны — гарлемский «рай».Словно студенты, внезапны обвалы.Как большинство молчаливое, скалы —крепок на лбах ледяной припай.Сделан, Гранд Каньон, ты не по правилам.Ты – небоскреб, только внутрь направленныйКаменный яблочный пай.Ты переполнен, Гранд Каньон, химерами,словно Notre-Dame de Paris of America,и барахлом, как сарай.Ты, как Америка, неприкаян,ты, как она, разнослоен, Гранд Каньон,ты, как она, — вразнобой и враздрай.Но и расколотый даже, ты целостен —так тебя выстроил с дьявольской смелостьюБог, словно Фрэнк Ллойд Райт.Кто ты, Гранд Каньон? Ты – людям награда.Девочка сходит к реке Колорадо.Ей лет шестнадцать. Она так рада,и раскладушка торчит в рюкзаке.Девочка смотрит нездешне, небесно.Тянет ее по краешку бездныпес на спасательном поводке.Чуточку странная эта туристка:нет в ней боязни смертельного риска,нет в ней желанья держаться в тени.Странно идет, осторожно ступая.Вздрогни, Гранд Каньон: ОНА СЛЕПАЯ.Ты ее камешком вниз не столкни.Тихо идет с поводком над рекою,трогая небо свободной рукою,облака нежно касаясь щекою,девочка в утренний час.Что-то в ней есть от походки старушек,но на лице ее столько веснушек —детских всевидящих глаз.С жадностью воздух вбирая глотками,кожею видит она Гранд Каньон,чудо его красоты,и, красотой исцеляюще ранена,девочка эта слепая в Гранд Каньоневыше, Гранд Каньон, чем ты.Гранд Каньон, Аризона, апрель – май 1972

Дом Волка

1

Домом Волка Джек Лондон прозвал этот дом,горько видя последнее логово в нем,убегая от славы,словно волк от облавы.И Джек Лондон бы мог прохрипеть, зарыдав,тайным страхом пронизан до самых костей:«Мне на плечи бросается век-волкодав,но не волк я по крови своей».Страх планировал спальни, столовую, кухню и ниши для книг.Страх наметил бассейн и каминные трубы воздвиг,но входящий без стука, затянутый в черное страх —твой бессмертный посол, человеческий крах.А кого же боялся хозяин? Боялся поддельных страстей,потому что когда-то он знал настоящую страсть,и боялся гостей, потому что любил он гостей,но не тех, кто к нему приходили по крохам судьбу его красть.И еще он боялся плохих новостей,а хороших не ждал — эти карты предчувствиям были не в масть.Если б море когда-нибудь в гости пришло,то, наверное, не было б так тяжело,только море не ходит в гости,а играет с матросами в кости…Пострашнее безвестности, Мартин Иден,если ты для кого-то языческий идол.Пострашнее всех прачечных, Мартин Иден,если ты любопытным до прыщика виден.Пострашней поножовщины, Мартин Иден,если стал твой успех незавидный завиден.

2

В том обществе, где слава — яд,литература — странный ад,где среди гомона и визгаподжаривает брата братна постном масле гуманизма.В этом странном адукое-кто так поставил задачу:помогать — лишь попавшим в беду,загрызать — всех попавших в удачу.Злобный взгляд подлеца необиден.Зависть друга страшна, Мартин Иден.Крикнуть хочется, чуть не плача:разве слава — это удача?!

3

Хмуро мучишь мелом кий,пьяный, над столом.Ты обложен, миленький,с четырех сторон.Если хочешь скрыть свой след,то гласит давнобеглых каторжников сленг:«Залегай на дно».Но, как близкий человек,шепчет льстивый черт:«Должен быть, мой Фауст-Джек,и на дне комфорт».И ты строил свое дно,как попутал бес,чтобы высилось онодо самых небес.И проекты дна-дворца,сметы, котловануничтожили творца.Черт – он хитрован.Дом сгорел – пусть сгинет он,но хрипит зола:«Домом собственным сожженгений, и – дотла».

4

В старом фильме «Гражданин Кейн»есть дворец. Там на лакее – лакей.Вазы севрские, саксонский фарфор,ну а этот гражданин — высокий вор.Свою нацию он ловко ввел в обман:честь ее он положил себе в карман,и поймал его не кто-то, а пожар:он, рыча, по гобеленам побежал,и все то, что было вроде на века,черным дымом, чадным дымом — в облака…Так кончается любой хапеж:это самовозгорается ложь.

5

Но ты не был, Джек Лондон, вором —бескорыстьем ты всех поражал.Почему же таким приговоромосудил тебя тоже пожар?Ты влеплял, как пощечину, честностьворовскому трусливому сброду,но на бирже, где вор на воре, —самого себя погубя,ты украл у себя неизвестность,означающую свободу,ты украл у себя море,означающее тебя.И пожар, словно меч Дамокла,над твоей головой висел.И он съел сначала Дом Волка,а потом и хозяина съел.Есть в пожаре самом — воровское.Он сожрет и безвинный кров,но порой удивляюсь, какоеу огня есть чутье на воров.

6

Добро пожаловать в Дом Волка!Стучать не тщись.В руинах скрыта недомолвка.Доскажет жизнь.Как оправданье бренной славы,за столько летдавно заполонили травывесь кабинет.Хвоща зеленая метелка,усы овса…Добро пожаловать в Дом Волка,заблудшая овца!Не щелкнет весело щеколда,не скрипнет дом,и не встряхнет в руках Джек Лондонкоктейль со льдом.На братьев Кеннеди похожий,он под норд-вествновь не подставит острый ежик.На прошлом – крест.В туманах суши сбился с галсаего штурвал.Джек просто слишком надорвалсяи – «подорвал».Как Джонни в поезде забылся,он в уголокмогилы собственной забился,«на дно залег».Но даже в смерти нету смысла,когда никак,и умерев, не можешь смытьсяот куч зевак.Туристы, вам руины рады,рад мертвый волк.Нацельте фотоаппаратыи разом – шелк!Добро пожаловать на пепелчужих надежд!Здесь ни дверей, ни даже петель,но стены — те ж.Предупреждаю: осторожно,скользнув бочком,но все же их пощупать можномизинчиком.О, как ты щупать любишь, мелочь,величья прах,как будто ты себя изменишь,его поправ,и лишь, пугая люд беспечный,издалеканад пепелищем слышен вечныйвой Белого Клыка.Лунная Долина, Калифорния – Москва, апрель – август 1972