Собрание стихотворений и поэм

Все помнят лицейские своды От святости и до грехов. Друг другу, как в лучшие годы, Уж мы не читаем стихов.

И лихо не спорим, как прежде, И песен былых не поем. И недругов в дерзкой надежде Анафеме не предаем.

Где бедные наши пирушки, Где крылья за нашей спиной? Где милые наши подружки, Слова о любви под луной?

Прошлись, как по вешнему лугу, Глас неба в нас словно притих. Все меньше вопросов друг другу, Все реже ответы на них.

Есть в славе опасность недуга, Взошли на вершины одни, Читать недосуг им друг друга И тех, кто остался в тени.

Но мы пред собою не лживы И трезвым достигли умом: Не все, что живет, пока живы, Жить будет, когда мы умрем.

И часто мне снитесь не вы ли, Незримых достойные крыл, И те, кто меня позабыли, И те, кого я не забыл?

Иду вдоль бульвара Тверского, Плывет надо мною луна, И счастлив по-дружески снова Я ваши шептать имена.

Чингизу Айтматову

Даруй душа, устам всевластным слово, Налей-ка, кравчий, в кубок не кумыс. Прекрасна жизнь — в том убеждаюсь снова, Приветствую тебя, мой друг Чингиз!

На праздник твой сквозь дымчатые дали Слетелись мы, но в этот звездный час Я оттого не в силах скрыть печали. Что нет твоих родителей меж нас.

И мысленно склоняю я колени Пред матерью твоей. И не впервой С ней заодно и не в обличье тени Мне предстает отец погибший твой.

Сумел, Чингиз, порадовать ты маму И не подвел отца наверняка Тем, что когда взошел на Фудзияму, Ни на кого не глянул свысока.

Шипучий дар играет в кубке, пенясь, Пью за тебя до дна, названый брат, Мой именитый полуевропеец, Мой знаменитый полуазиат.

И как бы волны ни метались шало И челны ни менялись в свой черед, Но в гавани всего земного шара Входил и входит белый пароход.

Ты не суди Гамзатова Расула, Завидует тебе он с той поры, Как Джамиля аварского аула Платком венчала шею Пульсары.

Скачи, наездник, на коня надеясь, Касайся неба и не знай преград, Мой именитый полуевропеец, Мой знаменитый полуазиат.

К Отечеству в любви мы все едины, И в том твоя заслуга велика, Что сделались киргизские вершины Во много раз видней издалека.

Ответ Ираклию Андроникову на приглашение с группой поэтов поехать в Михайловское

Благодарю, Ираклий, что меня По старой дружбе ты не забываешь И к Пушкину поехать приглашаешь По случаю торжественного дня.

Но стоит ли, Ираклий, для речей Врываться нам в Михайловское с шумом, Где он творил, где предавался думам, Где в тишине был слышен треск свечей?

Хозяин дома окна закрывал, Чтоб слуха не тревожили сороки, Когда роиться начинали строки И с неба ангел стремя подавал.

Со школьных лет до роковой черты Весь век стихами Пушкина мы бредим. Давай с тобой вдвоем к нему поедем, Служенье муз не терпит суеты.

Не знаешь ли, Ираклий, почему Я вспоминаю нынче постоянно О том, как Пущин тихо и нежданно Примчался на свидание к нему?

Давай с тобою Пушкина почтим И, не сказавши женам и соседям, В Михайловское тайно мы уедем И головы седые преклоним.

***

К. И. Чуковскому

I

Причастный к событиям многим, Судьбою ты был возносим, Как мудрость над знаньем убогим, Как совесть над словом кривым.

И мир с четырьмя сторонами К тебе незабвенно привык. И вновь ты беседуешь с нами, Бедовый и вещий Старик.

И высятся гордые сосны Над этой беседой вокруг, Связуя зеленые весны И время клубящихся вьюг.

На посох слегка опираясь, Ты бродишь со мной дотемна, Иным из ушедших на зависть, Связуя собой времена.

II

Ровесник разных поколений, Среди других ты и меня Почтил вниманьем, добрый гений, Вблизи очажного огня.

И я познал страстей пучину, Куда давно себя ты вверг, И на тебя, как на вершину, Всегда смотрел я снизу вверх.

И всякий раз при нашей встрече Сходились, как в былые дни, Мои великие предтечи, Друзья старинные твои.

И не меня ль на перевале Венчал ты, будто бы Казбек, Рукой, которую пожали Минувший и двадцатый век.

Костер Твардовского

Полуопавшею листвой Окрест кровоточили дали, Когда с тобою мы лежали В одной больнице под Москвой.

Тех дней душа забыть не в силе, Все было, кажется, вчера. Дожди, я помню, зарядили, Шла поздней осени пора.

В лес, покидаемый грачами, Нередко за полдень, до тьмы, На разрешенную врачами Прогулку выходили мы.

Вставали ельнику на смену Там чернолесия кусты. И властно раздвигал их стену Рукою бережною ты.

И на тропу, что ведал ране, Вступал, чуть голову клоня, И к полюбившейся поляне Привычно выводил меня.

Вздыхал, закуривал и хворость Благоговейно забывал, Когда опавший лист и хворост Неспешно в кучу собирал.

И я включался в это дело, И вспоминаю до сих пор, Как в дни ненастья ты умело Мог вестовой разжечь костер.

Дым улетал к другим планетам, Свиваясь в горькое кольцо. И золотой огонь при этом Твое подсвечивал лицо.

Ты любовался поединком Огня и ветра, щуря взор. Манил бродивших по тропинкам Иных больных к себе костер.

И жаждущие утешенья Среди казенного двора, Они просили разрешенья Побыть у твоего костра.

И, всласть вдыхая воздух дымный, Готовы были до утра Внимать тебе, гостеприимный Хозяин вольного костра.

И в том была твоя заслуга, Что всякий раз наперекор Грозе смертельного недуга Ты вел о жизни разговор.

И откровенный норов слога, Как чистой совести сестра. Тобой взлелеянная строго, Являла правда у костра.

В ее удаче не изверясь, Желал ты ближнему добра. И походил костер на ересь Среди больничного двора.

И вот однажды не печальник, Чей искони приветлив лик, А местный сумрачный начальник Перед костром твоим возник.

И заявил: — Больной Твардовский, Я отвечаю за надзор. И вы, коль есть запрет таковский, Извольте погасить костер!

Но ты в пожаре листопада Ему достойный дал отпор: — Ступайте прочь! Вам знать бы надо, Что мой неугасим костер!..

Когда несли тебя к могиле, Шел снег. Печаль была остра. Молюсь, как годы мне сулили, На пламень твоего костра.

И у свободы он в почете, И не подвластен никому, И ложь в сусальной позолоте Не смеет подступить к нему!