Мир скуднее и скуднее,Всё невзрачнее с лица,Но во всех вещах яснееЗвезды сизые – сердца.Там в аорте, в ртутной пене,Розою расцвел зрачок…Ты уходишь в сердце, зренье?Но оставь хоть чуть, клочок…Пусть хотя нетвердый очерк —Моря сверток, неба лук;Пусть хоть oтсвет в плитах отчихНа восток бегущих букв;Эту вязнущую моросьВ невской стреляной волне;Эту мертвенную поросльМолний в выпухшем окне;Эти в зеркалах раскосыхОскудевшие черты…Этот гаснущий набросокТьму цедящей наготы…1987
Октябрь
…да, у садов у оборванцевСовсем не стало на рукахСыро-шуршащих
…из всей земли могу назвать своимКвадратный метр в искривленной ограде,Где нищий камень слякотью гноимИ смертный сон прерывист, смерти ради;Где отлетают и душа и страхИ в черных разделяются вершинах,Где снова праху возвращают прахВ проклятых глазурованных кувшинах; —Здесь, только здесь, где русской нет земли,Где только прах под непокрытой клеткой,Где нашей плотью сосны возросли,Где воздух бьется нашей кровью редкой,Я чувствую ту лучевую нить,Которая – хоть чуть – меня и нyдитСвязующую точку охранить.Но знаю я, что и ее не будет.Но знаю я, что и сюда придут —Свернут ограды и надгробья сроютИ, совершая обыдённый труд,Могилы под квартирки перестроят.1987
Александрийская песня
Узелков мне не надо скользких,Чтоб казаться себе счастливей,И, в какую иглу не вденьте,Уже не извиться кротко: —От семи пирамид московскихПо реке перегнивших жнивийК каменеющей в небе ДельтеОпять привезла меня лодка.Весь осел опустелый город,Пересеянный пылью плоской,Шелковинке не спрыгнуть с ветра! —Что чернеется? Форт ли, Фарос?И, ко рту притянувши ворот,Я свечу себе папироскойВ море, где ни конца, ни верха…Господи, хоть бы парус!Хорошо ли я жил, нетвердый,Но не винный в грехе Филона(Я лишь жил и ниточкой вечнойСкоротленный строчил папирус)?– Хорошо. Я еще не мертвый.Так еще я смотрю влюбленноВ этот каменный и калечныйМир, где родился и вырос.1987
Стихи о небесном наборе
В сердце будет долго дергать холостой курок —В стеках меда невский деготь, мертвого снежка творог Расклиняющая площадь света полоса,Норовящая уплощить впалый оттиск колеса. Разве что-то еще значит и сейчас, и здесь?Все кратчайшее оплачет оплывающая взвесь. Твой хоть ход, да юзом, юзом… как сойти с аза,Заслезить навстречу музам эти толстые глаза? Думал, я всецело соткан Божьим паукомС этим страшным и коротким, с этим русским языком — Оказалось: только сверху паутинка, связь,А внутри проходят сверку оттиск-свет и оттиск-грязь. Не проденешь к сизым звездам мреющую нить:Разворот навеки сверстан, ни строки не изменить: Там, в обратных начертаньях, в паровом свинцеВсё. И лучше перестань их проверять – они в конце. Ну а ты – листок всего лишь, пробная печать.Что ж ты сам себя неволишь знак за знаком различать? Что ж ты сам себя морочишь, корчишь немо рот? —Ничего ты не рассрочишь, лишь испортишь разворот. А когда настанут сроки падать небесам,Не сойдутся эти строки: что ты есть и что ты сам, И тогда в беззвездной хмари, тьме повременной,Память об исчезшей твари, о невнятице земной, О питье прогорклом невском, о златом столбеСтанет мучить. Только не с кем будет вспоминать тебе.1987
Воспоминание о юге II
Ты, предательская сладостьМелкозерных десен белых…Две волны, в разлете сладясь,Двуударно бьются в берег.Суша спит, раскинув ноги,В женской ночи запустеньяИ, свои покинув норки,Вышли на берег растенья —Стрекоча листвой дрожащей,Поглядеть, закинув лица,Как под поднебесной чащейСвет качающийся мглится.Лестница грудей зеленыхПотускнела в лунном дыме,Бьется море, в беглых лонахНе смоловшее твердыни —Нет зачатья и рожденьяВ треске камешков подталых,В женской ночи униженья,Принятого как подарок.1988
Луна-голубка и обратный Арарат
Прыщавой
зелени проказа площаднаяИ сушь одревесневшей крови – сучья…Луна-голубушка, воскрылие пятная,Все ищет Тартар-Арарат, но… суша, суша,Переминающая волны скользких зданийИ пену глиняную лиственных отребий…Уже не полюбить мне эту тьму гаданий,Уже не целовать мне этот горький жребий:Земля, привставшая (вся в этих лунных пятнах)На обмякающие цыпочки соцветий,Вестей обратных ждет. Но нет вестей обратныхКовчегу, пущенному пo суху столетий.1988
«Ничего я слышать не хочу…»
Ничего я слышать не хочуНи из света, ни из тьмы, ни изПляшущей на пальцах по лучуБлескотни, обсеявшей карниз.Ктo здесь, рассыпающийся в прах,Через фортку ходит по домам?Чeм звенит снаружи старый мрак,Превращаясь в кованый туман?(Этот вечер жизнь свою прожилИ осел на острые кусты,И безокой ночью сторожилСтекла золотые пустоты.)– Перестань, я слышать не могуЭтот скрип, и шорох, и свистки…Что ж с того, что хочется врагуБлестким снегом натирать виски?Что с того, что растворенный стражПропускает воздух из окна?Что с того, что входит на этажСерая, сухая тишина?1988
(Щелыково, Костромская область)
1. Русские звезды
Русские звезды в дымнойЗавесе до исподлобьяОставляют без сердца,Легкого сердца не злобя —Легкое сердце в подвздошьеЕдет на слабой резине:Или сорвется напрочь,Иль возвратится к разине,Эдак неспешно дощелкнувДо зашумевшего горла,Где тишина речная —Сладостная – прогоркла…Чьи же твердые слезы(Зрачки равнодушно-вoстры)Смотрят черно и мимо?– ВАШИ, РУССКИЕ ЗВЕЗДЫ.
2. Вечер
Я ищу уходящий светИ незапный его оборот,И раскалывающийся сверкПо-над лесом, раскрывшим рот.В черном озере встало дно,Корнем каменным разветвясь,Черным пламенем вея – ноНЕМИНУЕМА МРАКА ВЯЗЬ.
3. Какие здесь живут зверьки
Какие здесь живут зверьки,Свистя горошинками в горлах…Глаза их вoстры и горьки,И тлеет блеск в подглазьях голых,И треугольничком зрачки.Внизу бесстрастная возня:Чужая жизнь, касанья, тени…Кто ж молвит, волосы склоняВ двоякоплоские колени:«С собой возьми, возьми меня…»?А наверху – под край небес,Под облачный их обод ломкий,Уставлен бездыханный лесСвоей железною бахромкой.Никто не молвит. МИР ИСЧЕЗ.
4. Непогода
Страшны у деревьев зеленые лица,Когда каждый мускул на них шевелитсяИ шелест становится взрыдом.– И, кажется, я себя выдам —Раскрылась ветров разъяренная роза,И воздуха заскрипела вискоза,И светлые нити потускли,И речка наморщилась в русле…Замолкшие люди помятую кожуПрижали засохшими складками к ложу,Как будто их тяжкая силаВ природу ушла и застылаВ недвижном движенье шумящих растений,В неслышном стяженье тлеющих теней,В почти человеческом скрипе —В сосне, и в березе, и в липе…Но если услышишь сквозь хрип непогодыКакие-то странные рваные всходыКакого-то звука иного(А может быть, даже и слова),И сердце рвануться захочет к родному,Не радуйся – говорит по-иномуИной, но не дружеский идол.– И, КАЖЕТСЯ, Я СЕБЯ ВЫДАЛ —1988
The messenger
Там чье же лицо чумноеПод кущами косм небесных?Зачем в стеклеющем гноеЗаплылся несчастный бездух?И чьи там губы над миромКосятся с осклабом тайным(Над этим дрожащим, сирым,Чуть дышащим лепетаньем)?Чья сверху сыплется перхотьНа край поднебесной чаши?К чему мне, скажите, ехатьСквозь желтый аквариум чащи?И кем я, скажите, посланС надеждой – той, безвозвратной —По этим равнинам поздним,По этой земле квадратной…А купы в протертой кожеЗаглазной звякают медью…И кто только вздумал, Боже,Меня посылать за смертью?1988