Собрание стихотворений

229. ЗИМА

На зимнем окошке у Блока Хрустальная роза цвела, Орел над аптекой высоко Расправил два черных крыла. Прекрасная Дама смотрела Сквозь слезы на шедший с небес На снег бертолетово-белый, На черные ветви древес. Дымились над каждой квартирой Дымки благодетельных труб, В морозном лесу под секирой Звенел государственный дуб, Звенел на морозе столетий И медленно падал в сугроб, И топал, как в детском балете, Медведь косолапый: топ-топ. Но буря дохнула жестоко На льды фантастических зим — На зимнем окошке у Блока Растаяла роза, как дым. Париж. 1931

230. ДУША НА ВИНОГРАДНИКЕ

1

О муза, ты мнила Быть ангелом тут И вдруг полюбила Терпенье и труд. Стихи о пшенице, О тучных волах, О маленьких жницах И о пастухах, Влюбилась в амбары, Где хлеб, как свинец, В точила, в отары Курчавых овец. Но это обилье, И житницы, мед, И мельничьих крыльев Скрипучий полет, И сей виноградник — Нам только даны, Как сцена, как задник Богатой страны, Как мир декораций, В котором душа, Рукою горячей Снопы вороша, Живет и вздыхает, Обманутый Крез, Сквозь сон вспоминает Сиянье небес…

2

Твой образ пристрастный И бедный: пчела Над розой прекрасной. Любовь и дела, Волненье счастливых Трудов на земле. И трудолюбивой Все мало пчеле. Душа, как на праздник, Несла эту кладь И на виноградник Пришла погулять. И жители хижин Окрестных (вином Ведь край не обижен) Припомнят потом За чашей, как в крапе Веснушек и слез, В соломенной шляпе, Средь грядок и лоз, Ты жадно внимала Страданьям людским И как замирала Под солнцем земным.

231. ГОЛУБЫЕ ГУСАРЫ

На нас красотки все глядели, Когда под музыку и гром Мы шли в строю, когда гремели Литавры в небе голубом. Все — голубые доломаны! А у повесы на уме: Лишь приключенья и романы, Цветок, засушенный в письме, Балы, пирушки и свиданья, Потом разлука без труда, Звон шпор и сабель, обещанья, Что не забудет никогда. И снова встреча на дороге, Вновь роза из окна летит, А муж-медведь в своей берлоге Похрапывает, мирно спит… Вновь — марши, службы, кони в мыле… И, родственников командир Призвав до третьего колена, Орет: «На вас глядит весь мир!» ></emphasis > Шары летели с треском в лузы. Гремел в дыму майорский бас. Пылал на саблях пунш. И музы Делили пир, любили нас. И мы за чашей круговою Внимали пламенным стихам, Певцу с курчавой головою, И Лермонтов был братом нам. Ценили мы в своих поэтах Большое сердце пополам С уменьем бить из пистолета И пламень метких эпиграмм. ></emphasis > Но что сулит судьба гусару? Свинец в расцвете юных лет, И семиструнная гитара Все плакала: «Как скучен свет…» То смуглая цыганка, страсти, То пепел белокурых кос. И горькая усмешка власти Задолго до седых волос. И розоватым листопадом Летели на зеленый стол Охапки ассигнаций, градом Червонцы падали на пол. Все прахом — перстень иль именье, Дубы иль домик родовой, Все таяло, как сновиденье, Ребром последний золотой. ></emphasis > Но мир менялся под грозою. Выстраивался молча полк Перед атакой боевою, Мы понимали в этом толк. И все простилось нам: проказы, Словечки крепкие, грешки, Пиры, веселые рассказы, Звон шпор, армейские стишки — За то, что мы на поле брани, Летя карьером сквозь картечь, Средь грохота и восклицаний, На пушки, жаркие, как печь, От командира до солдата, Все до единого, легли, За друга друг и брат за брата В дыму пороховом, в пыли… С полковником и трубачами Мы — справа по три — всем полком, С обозом, с пегими конями, Вступили в рай, в небесный дом. И вахмистр, эскадрон ровняя, Шипел со страху на солдат: — Ну? Никогда не видел рая? Развесил… Осади назад! ></emphasis > Мы — грешники, кутилы, моты. Но что с гусара Богу взять? Картечь свела с душою счеты, Оплакала беспутных мать. Красавица, в часы печали Вздохни по нас, слезу пролей! Мы тоже некогда вздыхали По нежной красоте твоей…

232. «Атлантик пенит море…»

Атлантик пенит море. И голубой экспресс Летит, с пространством споря, Сквозь картпостальный лес. Закатные пожары Бледнеют за окном… Огромные сигары Дымятся за вином… В копеечном романе Герои так живут, Так в золотом тумане За днями дни текут. Ну что ж! Живи, пожалуй, Земля цветет, как сад, Смотри на эти скалы, На море, на закат. Но никогда из сада Не долетит до вас Вечерняя прохлада, Ни соловьиный глас, Ни голос человека О помощи средь гор, Ни гибельного века Высокий разговор. Не полон мир счастливых: Ведь с чем сравнят они В аркадиях, в оливах Свои пустые дни.

233. «Без роз и без приветствий…»

Без роз и без приветствий Отчаливаем мы В большое море бедствий В час непроглядной тьмы. Но жизненных трагедий Прекрасен воздух, чист. Он к неприступной леди Несет дубовый лист. Кружится в страшной буре Оторванный листок, Обугленный в лазури, И падает у ног. О, в громе потрясений Нам есть о чем вздыхать, Влача стихотворений Томительную кладь. Нам есть о чем — о многом Поплакать на суде, Под заключеньем строгим На хлебе и воде.

234. ЯБЛОНЯ В ЦВЕТУ

Все реже высокое небо Волнует сердца и умы, И хижины бедных без хлеба Во время суровой зимы. В холодной и белой больнице, Вступив с лихорадкой в игру, Больной на постели томится, Вздыхает и бредит в жару. Идет на базар за покупкой С корзиной жена бедняка, Цепляются дети за юбку, А денег — два-три медяка. На узкой скамейке бродяжка, Оборванный, пьяный, как дым, И легкий, как в бурю бумажка, Дрожит под пальтишком своим. Швея до зари за копейки Слепит голубые глаза, На жердочке спит канарейка, И платье шумит, как гроза. Шарманщик приносит шарманку За валиком валик разбит, Пародией на итальянку Механика эта хрипит. И вдруг за окошком стеклянным, Земной вопреки суете, Весна расцветает туманно В прелестной своей красоте, Вдруг яблоня нежным виденьем Слетает к лачуге с небес, К больнице летит с утешеньем, Заглядывает под навес. И к ней похудевшие руки Протягивает человек, В больничной тревоге и скуке Иной начинается век. Вдруг вспомнил бродяга с бульвара О сельских дорогах в тиши, О милых ночлегах в амбарах, В кустах, в деревенской глуши. И женщина в бедной лачуге, Забыв хоть на миг про беду, В своем заколдованном круге Всплеснула руками в чаду. Ей сверху веселая швейка Исколотой машет рукой, Распелась вовсю канарейка, И солнце играет иглой. Всем кажутся вопли шарманки, Как по мановенью руки, Грудным голоском итальянки, Летят старику медяки. Так несколько яблонь в цветеньи Весь мир изменяют к весне, — Небесных садов утешенье В холодной и скучной стране.

235. У ОКНА

Тебе не быть счастливой никогда, Здесь слишком много бедных и бездомных, Чтоб можно быть счастливым без труда, И трудно петь рабу в каменоломнях. Здесь слишком много вздохов, пеней, слез, Медлительных надгробных причитаний, Воспоминаний до седых волос, Больших разлук и горьких расставаний. Вот почему ты маешься, не спишь И вянешь, как цветок в тюрьме хрустальной, Луной плывешь над черным царством крыш И ангелом над хижиной печальной. И рано утром, подойдя к окну, Глядишь на город утренний сквозь слезы, На эту городскую тишину, Надым восторженного паровоза. Ведь там, куда летит он, — мир, холмы, Быть может, виноградник или море, Смолистый воздух кораблей, дымы Пастушьих хижин, пастухи и горы… Но даже ради этой красоты, Журчащих ручейков, олив, идиллий, Утешиться не пожелаешь ты. Так неутешны люди в церкви были, Когда им пели там о небесах, И о потерянном навеки рае, О бедных галилейских рыбаках, О мрежах и о голубиной стае…

236. «Печально склоненная ива…»

Печально склоненная ива И выстрел во мраке ночном, Иль червь гробовой торопливый И сей погребальный псалом, Иль даже твоя восковая И ангельская красота И эта тревога земная, Сошедшая к нам неспроста, Все — смертному напоминанье, О том, как прекрасно во зле Непрочное существованье На маленькой скучной земле. Мой ангел! Из дали лазурной Зачем ты на землю слетел? Зачем на печальной и курной Планете о рае нам пел? Мы слушаем голос небесный, Слетевший к хибарке с вершин, Томимся в темнице телесной И плачем потом без причин. Мильоны, мильоны влюбленных. Вот так же, при бедной луне, Вот так же, под ивой склоненной В такой же печальной стране…

237. НА ЗЕМЛЕ

Метафорическое море И розовые облака. Европа в шумном разговоре Навек забыла небеса. Еще в Кастилии гитары, А в Лондоне туман, как дым, И северное солнце шаром Восходит средь печальных зим. То лунных сталактитов слезы, То африканской страсти зной, И надают тихонько розы На пир из ночи ледяной. И говорит, вздымая руки, Суровый гневный человек: — Невыносимы арфы звуки В такой жестокий, черный век. Кому еще нужны на свете Все эти «розы», ветерок Балетных штучек на паркете И музыка бесплодных строк? Голодный о насущном хлебе Вздыхает — на замке амбар, А вы лепечете о небе, Ловя души бессмертный пар. Хромает время, как колеса, Для упоительных стишков, Пещера каменного века, Готовится для облаков. В метафорическом тумане, С небесной синей высоты Услышать надо в дальних странах Прекрасный голос нищеты.

238. «Ревут быки на бойне…»

Ревут быки на бойне В смертельной жажде жить. Храпит мясник спокойно. Но как соединить Колбасы и котлеты И этих воплей ад Со всем, о чем поэты Волнуясь говорят, — С туманными мечтами, С Бетховеном, с луной, И с посвященной Даме Любовью неземной? О, смертницы коровы! Как страшно ждать, вопя, Когда придет сурово Последняя заря! Закрыть глаза и уши, Не знать, покинув мир, Чтоб не глядеть на туши, На тучных и на жир, Что складками, пластами Закрыл от нас навек Биенье сердца в драме, Где гибнет человек. Шел тихий снег… Овчарки Загнали в хлев овец. Пастух в свой домик жаркий Вернулся наконец. Торжественно вздыхали Над яслями волы. Над миром пролетали Три ангела средь мглы.