Сочинения. В 2-х томах

1918

II Братья, сегодня наша малиновая свадьба –

Братья, сегодня наша малиновая свадьба — Брак с Землей и с орлиной Волей! Костоедой обглоданы церковь и усадьба, Но ядрено и здраво мужицкое поле. Не жалейте же семени для плода мирскова, Разнежьте ядра и случкой китовьей Порадуйте Бога — старого рыболова, Чтоб закинул он уду в кипяток нашей крови! Сладко Божью наживку чуять в заводях тела, У крестца, под сосцами, в палящей мошонке: Чаял Ветхий, что выловит Кострому да иконки, Ан леса, как наяда, бурунами запела. Принапружь, ветробрадый, судьбу-удилище! Клев удачен, на уде молот-рыба и кит. На китовьей губе гаги-песни гнездище, И пята мирозданья — поддонный гранит. Братья, слышите гулы, океанские храпы! (Подавился Монбланом земледержец титан) Это выловлен мир — искрометные лапы, Буйно-радостный львенок народов и стран. Оглянитесь, не небо над нами, а грива, Ядра львиные — солнце с луной!.. Восшумит баобабом карельская нива, И взрастет тамарис над капустной грядой. С Пустозерска пригонят стада бедуины, Караванный привал узрят Кемь и Валдай, И с железным Верхарном сказитель Рябинин Воспоет пламенеющий ленинский рай. Ленин, лев, лунный лен, лучезарье: Буква «Люди» — как сад, как очаг в декабре… Есть чугунное в Пуде, вифанское в Марье, Но Христово лишь в язве, в пробитом ребре. Есть в истории рана всех слав величавей, — Миллионами губ зацелованный плат… Это было в Москве, в человечьей дубраве, Где идей буреломы и слов листопад. Это было в Москве… Недосказ и молчанье — В океанах киты, погруженные в сон. Ленин — Красный олень, в новобрачном сказаньи, Он пасется меж строк, пьет малиновый звон. Обожимся же, братья, на яростной свадьбе Всенародного сердца с Октябрьской грозой, Пусть на полке Тургенев грустит об усадьбе, Исходя потихоньку бумажной слезой.

III Смольный, — в кожаной куртке, с загаром на лбу,

Смольный, — в кожаной куртке, с загаром на лбу, Юный шкипер глядится в туманы-судьбу… Чу! Кричит буревестник… К Гороховой 2 Душегубных пучин докатилась молва. Вот всплеснула акула, и пролежни губ Поглотили, как чайку, Урицкого труп. Браунинговый чех всколыхнул океан, — Это ранен в крыло альбатрос-капитан. Кровь коралловой пеной бурлит за рулем — Знак, что близится берег — лазоревый дом, Где столетия-угли поют в очаге О космической буре и черном враге. Где привратники — Радий, плечистый Магнит Провожают пришельцев за полюсный щит; Там долина Титанов, и яственный стол Водрузил меж рогов Электричество-вол. Он мычит Ниагарой, в ноздрях Ливерпуль, А в зрачках петроградский хрустальный Июль, Рог — подпора, чтоб ветхую твердь поддержать, Где живет на покое Вселенская мать. На ущербе у мамушки лунный клубок Довязать краснозубому внуку чулок, Он в истории Лениным звался, никак, Над пучиной столетий воздвигши маяк.

IV Багряного Льва предтечи

Багряного Льва предтечи Слух-упырь и ворон-молва. Есть Слово — змея по плечи И схимника голова. В поддевке синей, пурговой, В испепеляющих сапогах, Пред троном плясало Слово, На гибель и черный страх. По совиному желтоглазо Щурилось солнце с высоты, И, штопая саван, Проказа Сидела у Врат Красоты. Царскосельские помнят липы Окаянный хохот пурги; Стоголовые Дарьи, Архипы Молились Авось и Низги. Авось и Низги — наши боги С отмычкой, с кривым ножом; И въехали гробные дроги В мертвый Романовский дом. По козьи рогат возница, На запятках Предсмертный час. Это геенская страница, Мужицкого Слова пляс. В Багряного Льва Ворота Стучится пляшущий рок… Книга «Ленин» — жила болота, Стихотворной Волги исток.

V Октябрьские рассветки и сумерки

Октябрьские рассветки и сумерки С ледовитым гайтаном зари, Бог предзимний, пушистый Ай-кюмерки, Запевает над чумом: фью-ри. Хорошо в теплых пимах и малице Слышать мысль — горностая в силке; Не ужиться с веснянкой-комарницей Эскимосской, пустынной тоске. Мир — не чум, не лосиное пастбище, Есть Москва — золотая башка; Ледяное полярное кладбище Зацветет голубей василька. Лев грядет. От мамонтовых залежей Тянет жвачкой, молочным теплом, Кашалоты резвятся, и плеск моржей, Как тальянка помора «в ночном». На поморские мхи олениха-молва Ронит шерсть и чешуйки с рогов… Глядь, к тресковому чуму, примчалась Москва Табунами газетных листов! Скрежет биржи, Словаки и пушечный рык, Перед сполохом красным трепещут враги, Но в душе осетром плещет Ленина лик, Множа строки — морские круги.

VI Стада носорогов в глухом Заонежьи,

Стада носорогов в глухом Заонежьи, Бизоний телок в ярославском хлеву… Я вижу деревни седые, медвежьи, Где Скрябин расставил силки на молву. Бесценна добыча: лебяжьи отлеты, Мереж осетровых звенящая рябь. Зурна с тамбурином вселились в ворота, Чтоб множились плеск и воздушная хлябь. Удойны коровы, в кокосовых кринках Живет Парсифаля молочная бель. К Пришествию Льва василек и коринка Осыпали цвет — луговую постель. У пудожской печи хлопочет феллашка, И в красном углу медноликий Будда. Люба австралийцу московка-фуражка: То близится Лев — голубая звезда. В желтухе Царь-град, в огневице Калуга, Покинули Кремль Гермоген и Филипп, Чтоб тигровым солнцам лопарского юга Сердца врачевать и молебственный хрип. К Кронштадтскому молу причалили струги, — То Разин бурунный с персидской красой… Отмерили год циферблатные круги, Как Лев обручился с родимой землей. Сегодня крестины. — Приплод солнцеглавый У мамки-Истории спит на руках. Спеваются горы для ленинской славы, И грохот обвала роится в стихах.

VII Нора лебединого отлета,

Нора лебединого отлета, Киноварно-брусничные дни, В краснолесьи рысья охота, И у лыж обнова — ремни. В чуме гарь, сладимость морошки, Смоляной канатной пеньки, На гусином сале лепешки Из оленьей костной муки. Сны о шхуне, песне матросов Про «последний решительный бой», У пингвинных, лысых утесов Собирались певцы гурьбой. Океану махали флагом, (По-лопарски флаг — «юйнаши») Косолапым пингвинам и гагам Примерещился Нил, камыши. От Великого Сфинкса к тундре Докатилась волна лучей, И на полюсе сосны Умбрий Приютили красных грачей. От Печоры слоновье стадо Потянулось на водопой… В очаге допели цикады, Обернулася сказка мглой. Дымен чум и пустынны дюны, Только, знак брусничной поры — На скале задремали руны: Люди с Естью, Наш, Иже, Еры.

VIII Октябрь — месяц просини, листопада,

Октябрь — месяц просини, листопада, Тресковой солки и рябиновых бус. Беломорское, Камское сердце-громада — Всенародная руга — малиновый кус. Кус принесен тебе, ягелей володыка, Ледовитой зари краснозубый телок; Над тобой кашалот чертит ластами Ни-Ка, За ресницей моржи вскипятили белок. Ты последыш медвежий, росток китобойца, (Есть в сутулости плеч недолет гарпуна, За жилетной морщинкой просветы оконца, Где стада оленят сторожит Глубина). Ленин — тундровой Руси горячая печень, Золотые молоки, жестокий крестец, Будь трикраты здоров и трикраты же вечен, Как сомовья уха, как песцовый выжлец! Эскимосскую кличку запомнит гагара; На заре океан плещет «Ленин» скалам, Лебединая матка, драчлива и яра, Очарована плеском, гогочет: «он-сам». Жизни ухо подслушало «Люди» и «Енин». В этот миг я сохатую матку доил, — Вижу кровь в молоке, и подойник мой пенен, — Так рождается Слово — биение жил. Так рождается Слово. И пуля в лопатке — Двоеточье в строке, вестовые Конца… Осыпайся, Октябрь, и в тресковые кадки Брызни кровью стиха — голубого песца.

IX. ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ

Я построил воздушный корабль, Где на парусе Огненный лик. Слышу гомон отлетных цапль, [2] Лебединый хрустальный крик. По кошачьи белый медведь, Слюня лапу, моет скулу… Стихотворная, трубная медь Оглашает журнальную мглу. Я под Смольным стихами трубил, Но рубиново-красный солдат Белой нежности чайку убил Пулеметно-суровым «назад». Половецкий привратный костер, Как в степи, озарял часовых. Здесь презрен ягелевый узор, Глубь строки и капель запятых. С книжной выручки Бедный Демьян Подавился кумачным хи-хи… Уплывает в родимый туман Мой корабль — буревые стихи. Только с паруса Ленина лик С укоризной на Смольный глядит, Где брошюрное море на миг Потревожил поэзии кит.

2

Моя вольность (примечание автора).

X. ПОСОЛ ОТ МЕДВЕДЯ

Я — посол от медведя К пурпурно-горящему Льву; Малиновой китежской медью Скупаю родную молву. Китеж, Тайна, Финифтяный рай, И меж них ураганное слово: Ленин — кедрово-таежный май, Где и солнце, как воин, сурово. Это слово кровями купить, Чтоб оно обернулось павлином… Я — посол от медведя, он хочет любить, Стать со Львом песнозвучьем единым.

1918–1919.

289. МЕДНЫЙ КИТ

Объявится Арахлин-град, Украшенный ясписом и сардисом, Станет подорожник кипарисом, И кукуший лен обернется в сад. Братья, это наша крестьянская красная культура, Где звукоангелы сопостники людских пабедок и просонок! Карнаухий кот мудрей, чем Лемура, И мозг Эдиссона унавозил в веках поросенок. Бодожёк Каргопольского Бегуна — коромысло весов вселенной, И бабкино веретено сучит бороду самого Бога. Кто беременен соломой, — родит сено, Чтоб не пустовали ясли Мира — Великого Единорога. Чтобы мерна была жвачка Гималайнозубых полушарий, (Она живет в очапе и в ткацком донце.) Много на Руси уездных Татарии От тоски, что нельзя опохмелиться солнцем. Что луну не запечь, как палтосу, в тесто, И Тихий океан не влить в самовар. Не величайте революцию невестой, Она только сваха, принесшая дар — В кумачном платочке яичко и свечка, (Газеты пищат, что грядет Пролеткульт.) Изба — Карфаген, арсеналы же — печка, По зорким печуркам не счесть катапульт. Спешите, враги — легионы чернильниц, Горбатых вопросов, поджарых тире, Развеяться прахом у пахотных крылец, Где Радужный Всадник и конь в серебре! Где тропка лапотная — план мирозданья, Зарубки ступеней — укрепы земли, Там в бухтах сосновых от бурь и скитанья Укрылись родной красоты корабли. Вон песни баркас — пламенеющий парус, Ладья поговорок, расшива былин… Увы! Оборвался Дивеевский гарус, Увял Серафима Саровского крин. На дух мироварниц не выйдет Топтыгин, Не выловит чайка леща на уху… Я верю вам, братья Есенин, Чапыгин, — Трущобным рассказам и ветру-стиху: Инония-град, Белый скит — не Почаев, Они — наши уды, Почаев же — трость. Вписать в житие Аввакумов, Мамаев, Чтоб Бог не забыл черносошную кость. И вспомнил Вселюбящий, снял семь печатей С громовых страниц, с ураганных миней, И Спас Ярославский на солнечном плате Развеял браду смертоноснее змей: — Скуратовы очи, татарские скулы, Путина к Царьграду — лукавый пробор… О горе! В потире ныряют акулы, Тела пожирая и жертвенный сор. Всепетая Матерь сбежала с иконы, Чтоб вьюгой на Марсовом поле рыдать И с Псковскою Ольгой, за желтые боны, Усатым мадьярам себя продавать. О горе, Микола и светлый Егорий С поличным попались: отмычка и нож… Смердят облака, прокаженные зори — На Божьей косице стоногая вошь. И вошь — наша гибель. Завшивело солнце, И яростно чешет затылок луна. Рубите ж Судьбину на баню с оконцем, За ним присносущных небес глубина! Глядите в глубинность, там рощи-смарагды, Из ясписа даль, избяные коньки, — То новая Русь — совладелица ада, Где скованы дьявол и Ангел Тоски. Вперяйтесь в глубинность, там нищие в бармах И с девушкой пляшет Кумачневый Спас. Не в книгах дозреет, а в Красных Казармах Адамотворящий, космический час. Погибла Россия — с опарой макитра, Черница-Калуга, перинный Устюг! И новый Рублев, океаны — палитра, Над Ликом возводит стоярусный круг — То символы тверди плененной и сотой (Девятое небо пошло на плакат), По горним проселкам, крылатою ротой Спешат серафимы в Святой Петроград. На Марсовом Поле сегодня обедня На тысяче красных, живых просфорах, Матросская песня канонов победней, И брезжат лампадки в рабочих штыках. Матросы, матросы, матросы, матросы — Соленое слово, в нем глубь и коралл; Мы родим моря, золотые утесы, Где гаги — слова для ловцов — Калевал. Прости, Кострома в душегрейке шептухи! За бурей «прости» словно саван шуршит. Нас вывезет к солнцу во Славе и Духе Наядообразный, пылающий кит.

ВАРИАНТЫ, РАЗНОЧТЕНИЯ, ПРИМЕЧАНИЯ

В 1954 году, в издательстве имени Чехова, в Нью Йорке, вышло под ред. Бориса Филиппова «Полное собрание сочинений» Николая Клюева в двух томах. Названо «полным» оно было издательством, хотя сам редактор указывал на неполноту этого собрания — в предисловии к первому тому. Но, конечно, это было наиболее полное собрание произведений Клюева из всех, к тому времени вышедших: оно включало в себя и впервые в нем опубликованную поэму «Погорельщина», и много стихотворений, не входивших ни в один из сборников Клюева. Был и еще один изъян в чеховском собрании произведений Клюева: редакторы издательства исключили несколько строк Клюева — по соображениям моральным.