Сочинения. В 2-х томах

IV В дни по Вознесении Христа

В дни по Вознесении Христа Пусто в горнице, прохладно, звонко, И как гробная прощальная иконка, Так мои зацелованы уста. По восхищении Христа Некому смять складок ризы. За окном, от утренника сизы, Обнялися два нагих куста. Виноградный Спас прости, прости. Сон веков, как смерть, не выпить горсткой. Кто косматой пятернею жесткой Остановит душу на пути? Мы Тебе лишь алчем вознести Жар очей, сосцов и губ купинных. В ландышевых горницах пустынных Хоть кровинку-б-цветик обрести. Обойти все горницы России С Соловков на дремлющий Памир, И познать, что оспенный трактир Для Христов усладнее Софии. Что как куща, веред-стол уютен, Гнойный чайник, человечий лай, И в церквах обугленный Распутин Продает сусальный, тусклый рай.

V Неугасимое пламя,

Неугасимое пламя, Неусыпающий червь… В адском, погибельном храме Вьется из грешников вервь. В совокупленьи геенском Корчится с отроком бес… Гласом рыдающе женским Кличет обугленный лес: Милый, приди! О, приди же… И, словно пасечный мед, Пес огнедышащий лижет Семени жгучий налет. Страсть многохоботным удом Множит пылающих чад, Мужа зовет Изумрудом, Женщину — Черный Агат. Сплав Изумруда с Агатом — Я не в аду, не в раю, — Жду солнцеликого брата Вызволить душу мою: Милый, явись, я — супруга, Ты же — сладчайший жених, С Севера, с ясного ль Юга Ждать поцелуев Твоих? Чрево мне выжгла геенна, Бесы гнездятся в костях. Птицей — волной белопенной Рею я в диких стихах. Гибнут под бурей крылатой Ад и страстей корабли… Выведи, Боже распятый, Из преисподней земли.

VI Мои уста — горючая пустыня,

Мои уста — горючая пустыня, Гортань — русло, где камни и песок, Сгораю я о Златоризном Сыне, Чьи кудри — запад, очи же — восток… О сыне мой, возлюбленное чадо, Не я ль тебя в вертепе породил… Твои стопы пьянее винограда, Веянье риз свежительней кропил. Испечены пять хлебов благодатных, Пять тысяч уст в пылающей алчбе, Кошница дев и сонм героев ратных В моих зрачках томятся по Тебе. Убелены мое жилье и ложе, Раздроблен агнец, целостно вино, Не на щеколде дверь… О стукни, Сыне Божий, Зиждительным перстом в Разумное окно! Я солнечно брадат, розовоух и нежен, Моя ладонь — тимпан, сосцы сладимей сот, Будь в ласках, как жена, в лобзании безбрежен, Раздвигни ложесна, войди в меня, как плод! Я вновь Тебя зачну, и муки роженицы, Грызь жил, последа жар стеня перетерплю… Как сердцевину червь, и как телков веприцы, Тебя, мое дитя, супруг и Бог — люблю.

VII Господи, опять звонят,

Господи, опять звонят, Вколачивают гвозди голгофские И Тобою попранный починяют ад Сытые кутейные московские! О душа, невидимкой прикинься, Притаись в ожирелых свечах, И увидишь, как Распутин на антиминсе Пляшет в жгучих, похотливых сапогах. Как в потире купаются бесенята, Надовратный голубь вороном стал, Чтобы выклевать у Тебя, Распятый, Сон ресниц и сердце-опал. Как же бежать из преисподней, Где стены из костей и своды из черепов? Ведь в белых яблонях без попов Совершается обряд Господний. Ведь пичужка с глазком васильковым Выше библий, тиар и порфир… Ждут пришельца в венце терновом Ад заводский и гиблый трактир. Он же, батюшка, в покойчике сосновом, У горбатой Домны в гостях, Всю деревню радует словом О грядущих золотых мирах. И деревня — Красная ляга Захмелела под звон берез… Знать, и смертная роспита баклага За Тебя, буревестный Христос.

VIII Войти в Твои раны — в живую купель,

Войти в Твои раны — в живую купель, И там убедиться, как вербный Апрель, В сердечном саду винограда вкусить, Поющею кровью уста опалить. Распяться на древе — с Тобою, в Тебе, И жил тростники уподобить трубе, Взыграть на суставах: Или — Элои, И семенем брызнуть в утробу Земли: Зачни, благодатная, пламенный плод, — Стокрылое племя, громовый народ, Сладчайшее Чадо в моря спеленай, На очапе радуги зыбку качай! Я в пупе Христовом, в пробитом ребре, Сгораю о Сыне — крылатом царе, В пяте Иисусовой ложе стелю, Гвоздиною кровью Орленка кормлю. Пожри меня, Чадо, до ада проклюй, Геенское пламя крылами задуй, И выведи Разум и Деву Любовь Из чревных глубин на зеленую новь! О Сын мой, краснейшая гроздь и супруг, Конь — тело мое не ослабит подпруг. Воссядь на него, натяни удила, И шпорами нудь, как когтями орла, Об адские камни копыта сломай, До верного шляха в сияющий рай! Уплыть в Твои раны, как в омут речной, Насытиться тайною, глубью живой, Достать жемчугов, золотого песка, Стать торжником светлым, чья щедра рука. Купите, о други, поддонный товар — Жемчужину-солнце, песчинку-пожар! Мой стих — зазыватель в Христовы ряды — Охрип под туманами зла и беды, Но пуст мой прилавок, лишь Дева-Любовь Купила повязку — терновую кровь, Придачей покупке, на вес не дробя, Улыбчивой гостье я отдал себя.

249. ПОДДОННЫЙ ПСАЛОМ

Что напишу и что реку, о Господи! Как лист осиновый все писания, Все книги и начертания: Нет слова неприточного, По звуку неложного, непорочного; Тяжелы душе писанья видимые, И железо живет в буквах библий! О душа моя — чудище поддонное, Стоглавое, многохвостое, тысячепудовое, Прозри и виждь: свет брезжит! Раскрылась лилия, что шире неба, И колесница Зари Прощения Гремит по камням небесным! О ясли рождества моего. Теплая зыбка младенчества, Ясная келья отрочества, Дуб, юность мою осеняющий, Дом крепкий, пространный и убранный, Училище красоты простой И слова воздушного, — Как табун белых коней в тумане, О родина моя земная, Русь буреприимная! Ты прими поклон мой вечный, родимая, Свечу мою, бисер слов любви неподкупной, Как гора необхватной, Свежительной и мягкой, Как хвойные омуты кедрового моря! Вижу тебя не женой, одетой в солнце, Не схимницей, возлюбившей гроб и шорохи часов безмолвия. Но бабой-хозяйкой, домовитой и яснозубой С бедрами, как суслон овсяный, С льняным ароматом от одежды… Тебе только тридцать три года — Возраст Христов лебединый, Возраст чайки озерной, Век березы, полной ярого, сладкого сока!.. Твоя изба рудожелта, Крепко срублена, смольностенна, С духом семги и меда от печи, С балагуром-котом на лежанке И с парчевою сказкой за пряжей. Двор твой светл и скотинушкой тучек, Как холстами укладка невесты; У коров сытно-мерная жвачка, Липки, сахарно-белы удои, Шерсть в черед с роговицей линяет, А в глазах человеческий разум; Тишиною вспоенные овцы Шелковистее ветра лесного; Сыты кони овсяной молитвой И подкованы веры железом; Ель Покоя жилье осеняет, А в ветвях ее Сирин гнездится; Учит тайнам глубинным хозяйку, — Как взмесить нежных красок опару; Дрожжи звуков всевышних не сквасить, Чтобы выпечь животные хлебы, Пищу жизни, вселенское брашно… Побывал я под чудною елью И отведал животного хлеба, Видел горницу с полкой божничной, Где лежат два ключа золотые: Первый ключ от Могущества Двери, А другой — от Ворот Воскрешенья… Боже, сколько алчущих скрипа петель, Взмаха створов дверных и воротных, Миллионы веков у порога, Как туманов полки над поморьем, Как за полночью лед ледовитый!.. Есть вода черноводнее вара, Липче смол и трескового клея, И недвижней стопы Саваофа: От земли, словно искра из горна, Как с болот цвет тресты пуховейной, Возлетает душевное тело, Чтоб низринуться в черные воды — В те моря без теченья и ряби; Бьется тело воздушное в черни, Словно в ивовой верше лососка; По борьбе же и смертном биеньи От души лоскутами спадает. Дух же — светлую рыбью чешуйку, Паутинку луча золотого — Держит вар безмаячного моря: Под пятой невесомой не гнется И блуждает он, сушей болея… Но едва материк долгожданный Как слеза за ресницей забрезжит — Дух становится сохлым скелетом, Хрупче мела, трухлявее трута, С серым коршуном-страхом в глазницах, Смерть вторую нежданно вкушая. Боже, сколько умерших миров, Безымянных вселенских гробов! Аз Бог Ведаю Глагол Добра — Пять знаков чище серебра; За ними вслед: Есть Жизнь Земли — Три буквы — с златом корабли, И напоследки знак вита — Змея без жала и хвоста… О Боже сладостный, ужель я в малый миг Родимой речи таинство постиг. Прозрел, что в языке поруганном моем Живет Синайский глас и вышний трубный гром; Что песню мужика: «Во зеленых лузях» Создать понудил звук, и тайнозренья страх?! По Морю морей плывут корабли с золотом: Они причалят к пристани того, кто братом зовет Сущего, Кто, претерпев телом своим страдание, Все телесное спасет от гибели И явится Спасителем мира. Приложитесь ко мне, братья, К язвам рук моих и ног: Боль духовного зачатья Рождеством я перемог! Он родился — цветик алый, Долгочаемый младень! Серый камень, сук опалый Залазурились как день. Снова голубь Иорданский Над землею воспарил: В зыбке липовой крестьянской Сын спасенья опочил. Бельте, девушки, холстины. Печь топите для ковриг; Легче отблеска лучины К нам слетит Архистратиг. Пир мужицкий свят и мирен В хлебном Спасовом раю, Запоет на ели Сирин: Баю-баюшки-баю. От звезды до малой рыбки Все возжаждет ярых крыл, И на скрип вселенской зыбки Выйдут деды из могил. Станет радуга лампадой, Море — складнем золотым, Горн потухнувшего ада — Полем ораным мирским. По тому ли хлебоборью Мы, как изморозь весной, Канем в Спасово поморье Пестрядинною волной. Красный рык

250. ПЕСНЬ СОЛНЦЕНОСЦА

Три огненных дуба на пупе земном, От них мы три жолудя-солнца возьмем; Лазоревым — облачный хворост спалим, Павлиньим — грядущего даль озарим, А красное солнце — мильонами рук Подымем над Миром печали и мук. Пылающий кит взбороздит океан, Звонарь преисподний ударит в Монблан; То колокол наш — непомерный язык. Из рек бичеву свил Архангелов лик. На каменный зык отзовутся Миры И демоны выйдут из адской норы, В потир отольются металлов пласты, Чтоб солнца вкусили народы-Христы. О Демоны-братья, отпейте и вы Громовых сердец, поцелуйной молвы! Мы, рать солнценосцев, на пупе земном Воздвигнем стобашенный, пламенный дом; Китай и Европа, и Север, и Юг Сойдутся в чертог хороводом подруг, Чтобы Бездну с Зенитом в одно сочетать: Им Бог — восприемник, Россия же — мать. Из пупа вселенной три дуба растут: Премудрость, Любовь и волхвующий Труд… О, молот-ведун, чудотворец-верстак. Вам ладан стиха, в сердце сорванный мак; В ваш яростный ум, в многострунный язык, Я пчелкою-рифмой, как в улей, проник, Дышу восковиной, медынью цветов, Сжигающих Индий и Волжских лугов!.. Верстак — Назарет, наковальня — Немврод, Их слил в песнозвучье родимый народ: «Вставай, подымайся» и «Зелен мой сад» — В кровавом окопе и в поле звучат… «Вставай, подымайся» — старуха поет, В потемках телега и петли ворот; За ставней береза и ветер в трубе Гадают о вещей народной судьбе… Три жулудя-солнца досталися нам — Засевный подарок взалкавшим полям: Свобода и Равенство, Братства венец — Живительный выгон для ярых сердец; Тучнейте, отары голодных умов, Прозрений телицы и кони стихов! В лесах диких грив, звездных рун и вымян Крылатые боги раскинут свой стан, По струнным лугам потечет молоко И певчей калиткою стукнет Садко: «Пустите Баяна — Рублевскую Русь, Я Тайной умоюсь, а Песней утрусь, Почестному пиру отвешу поклон, Румянее яблонь и краше икон»: «Здравствуешь, Волюшка-мать, Божьей Земли благодать, Белая Меря, Сибирь, Ладоги хлябкая ширь. Здравствуйте, Волхов-гусляр, Степи Великих Бухар, Синий Моздокский туман, Волга и Стенькин курган! Чай стосковались по мне, Красной поддонной весне, Думали — злой водяник Выщербил песенный лик? Я же — в избе и в хлеву Ткал золотую молву, Сирин мне вести носил С плах и бескрестных могил. Рушайте ж лебедь-судьбу, В звон осластите губу, Киева сполох-уста Пусть воссияют, где Мета. Чмок городов и племен В лике моем воплощен, Я — песноводный жених, Русский, яровчатый стих!»

(1918)

251. КРАСНАЯ ПЕСНЯ

Распахнитесь, орлиные крылья, Бей набат и гремите, грома, — Оборвалися цепи насилья И разрушена жизни тюрьма! Широки Черноморские степи, Буйна Волга, Урал златоруд, — Сгинь, кровавая плаха и цепи, Каземат и неправедный суд! За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой Идем мы на битву с врагами, — Довольно им властвовать нами! На бой, на бой! Пролетела над Русью жар-птица, Ярый гнев зажигая в груди… Богородица наша Землица, — Вольный хлеб мужику уроди! Сбылись думы и давние слухи, — Пробудился народ-Свято гор; Будет мед на домашней краюхе, И на скатерти ярок узор. За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой Идем мы на битву с врагами, — Довольно им властвовать нами! На бой, на бой! Хлеб да соль, Костромич и Волынец, Олончанин, Москвич, Сибиряк! Наша Волюшка — Божий гостинец, — Человечеству светлый маяк! От Байкала до теплого Крыма Расплеснется ржаной океан… Ослепительней риз серафима Заревой Святогоров кафтан. За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой Идем мы на битву с врагами, — Довольно им властвовать нами! На бой, на бой! Ставьте ж свечи мужицкому Спасу! Знанье — брат и Наука — сестра, — Лик пшеничный, с брадой солнцевласой, — Воплощенье любви и добра! Оку Спасову сумрак несносен, Ненавистен телец золотой; Китеж-град, ладан Саровских сосен — Вот наш рай вожделенный, родной. За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой Идем мы на битву с врагами, — Довольно им властвовать нами! На бой, на бой! Верьте ж, братья, за черным ненастьем Блещет солнце — Господне окно; Чашу с кровью — всемирным причастьем Нам испить до конца суждено. За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой Идем мы на битву с врагами, — Довольно им властвовать нами! На бой, на бой!

1917

252. ФЕВРАЛЬ

Двенадцать месяцев в году, Посланец бурь — Февраль; Он полуночную звезду Перековал на сталь. И сталь поет ясна, остра, Как половодный лед. Не самоцветов ли гора Из сумрака встает? То огнепальное чело, Очей грозовый пыл Того, кто адское жерло Слезою угасил. Чей крестный пот и серый кус Лучистей купины. Он воскрешенный Иисус, Народ родной страны. Трепещет ад гвоздиных ран, Тернового чела… В глухой степи, где синь-туман, Пылают купола. То кровью выкупленный край, Земли и Воли град, Многоплеменный каравай Поделят с братом брат: Литва — с кряжистым Пермяком, С Карелою — Туркмен; Не сломят штык, чугунный гром Ржаного Града стен, Не осквернят палящий лик Свободы буревой… Красноголосый вечевик, Ликуй, народ родной! Алмазный плуг подымет ярь Волхвующих борозд. Овин — пшеничный государь В венце из хлебных звезд. Его сермяжный манифест — Предвечности строка… Кто пал, неся кровавый крест, Земля тому легка. Тому овинная свеча, Как Спасу, зажжена… Моря мирского калача Без берега и дна. В них погибают корабли: Неволя, лихо, сглаз, — То Царь Морской — Душа Земли — Свершает брачный пляс.

1917

253 Солнце Осьмнадцатого года,

Солнце Осьмнадцатого года, Не забудь наши песни, дерзновенные кудри. Славяно-персидская природа Взрастила злаки и розы в тундре. Солнце Пламенеющего лета, Не забудь наши раны и угли-кровинки, Как старого мира скрипучая карета Увязла по дышло в могильном суглинке. Солнце Ослепительного века, Не забудь Праздника великой коммуны… В чертоге и в хижине дровосека Поют огнеперые Гамаюны. О шапке Мономаха, о царьградских бармах Их песня? О, солнце, — скажи!.. В багряном заводе и в красных казармах Роятся созвучья-стрижи. Словить бы звенящих в построчные сети, Бураны из крыльев запречь в корабли… Мы — кормчие мира, мы — боги и дети, В пурпурный октябрь повернули рули. Плывем в огнецвет, где багрец и рябина, Чтоб ран глубину с океанами слить; Суровая пряха — бессмертных судьбина — Вручает лишь Солнцу горящую нить.

1918

254. ПУЛЕМЕТ

Пулемет… Окончание — мед. Видно сладостен он для охочих Пробуравить свинцом народ — Непомерные, звездные очи. Ранить Глубь, на божнице вербу, Белый сон купальских березок. Погляди за суслонов гурьбу: Сколько в поле крылатых повозок. То летучий Христов Лазарет Совершает Земли врачеванье, И как няня, небесный кларнет Напевает седое сказанье: «Утолятся твои вереда, Раны, пролежни, злые отеки; Неневестная, будь же тверда До гремящей звезды на востоке! Под Лучом заскулит пулемет, Сбросит когти и кожу стальную…» Неспроста буреломный народ Уповает на песню родную.