Сочинения. В 2-х томах

211 Есть каменные небеса

Есть каменные небеса И сталактитовые люди, Их плоскогорья и леса Не переехать на верблюде. Гранитоглавый их король На плитняке законы пишет; Там день — песчаник, полночь — смоль, И утро киноварью дышит. Сова в бычачьем пузыре Туда поэта переносит, Но кто о каменной заре Косноязыкого расспросит? И кто уверится, что Ной Досель на дымном Арарате, И что когда-то посох мой Сразил египетские рати? Хитрец и двоедушный плут — Вот Боговидящему кличка… Для сталактитовых Иуд Не нужно красного яичка. Им тридцать сребренников дай, На плешь упроченные лавры; Не Моисею отчий край Забьет в хвалебные литавры. Увы, и шашель платяной Живет в порфирном горностае! Пророк, венчанный купиной, Опочивает на Синае. Каменнокрылый херувим Его окутал руд наносом, Чтоб мудрецам он был незрим, Простым же чудился утесом.

212. ТРУД

Свить сенный воз мудрее, чем создать «Войну и Мир», иль Шиллера балладу. Бредете вы по золотому саду, Не смея плод оброненный поднять. В нем ключ от врат в Украшенный Чертог, Где слово — жрец, а стих — раджа алмазный, Туда въезжают возы без дорог С билетом: Пот и Труд многообразный. Батрак, погонщик, плотник и кузнец Давно бессмертны и богам причастны: Вы оттого печальны и несчастны, Что под ярмо не нудили крестец. Что ваши груди, ягодицы, пятки Не случены с киркой, с лопатой, с хомутом. В воронку адскую стремяся без оглядки, Вы Детство и Любовь пугаете Трудом. Он с молотом в руках, в медвежьей дикой шкуре, Где заблудился вихрь, тысячелетий страх, Обвалы горные в его словах о буре, И кедровая глубь в дремучих волосах.

213 Громовые, владычные шаги,

Громовые, владычные шаги, Пята — гора, суставы — скал отроги, И вопль Земли: Всевышний, помоги! Грядет на ны Сын Бездны семирогий! Могильный бык, по озеру крыло, Ощерил пасть кромешнее пещеры: «Мне пойло — кровь, моя отрыжка — зло, Утроба — ночь, костяк же — камень серый». Лев четырех ветров залаял жалким псом: Увы! Увы! Разбиты семь печатей… И лишь в избе, в затишье вековом, Поет сверчок, и древен сон палатей. Заутра дед расскажет мудрый сон Про Светлый град, про Огненное древо, И будет строг высокий небосклон, Безмолвен труд, и зелены посевы. А ввечеру, когда тела без сил, Певуча кровь и сладкоустны братья, — Влетит в светелку ярый Гавриил Благословить безмужние зачатья.

214 Два юноши ко мне пришли

Два юноши ко мне пришли В Сентябрьский вечер листопадный, Их сердца стук, покой отрадный К порогу милому влекли. Я им писание открыл, Купели слез глагол высокий, «Мы приобщились к Богу сил» — Рекли пророческие строки. «Дела, которые творю, И вы, птенцы мои, — творите…» Один вскричал: «я возгорю», Другой аукнулся в зените. И долго я гостей искал: «Любовь, явись! Бессмертье, где ты?..» «В сердечных далях теплим светы» — Орган сладчайший заиграл. И понял я: зачну во чреве, И близнецов на свет рожу: Любовь отдам скопца ножу, Бессмертье ж излучу в напеве.

215 Братья, это корни жизни –

Братья, это корни жизни — Воскресные умытые руки, Чистая рубаха на отчизне, Петушиные, всемирные звуки! Дагестан кукарекнул Онеге, Литва аукнулась Якутке: На душистой, сеновозной телеге Отдохнет Россия за сутки. Стоголовые Дарьи, Демьяны Узрят Жизни алое древо: На листьях роса — океаны, И дупло — преисподнее чрево. В дупле столетья — гнилушки, Помет судьбы — слезной птицы. К валдайской нищей хлевушке Потянутся зебры, веприцы. На Таити брякнет подойник, Ольховый, с олонецкой резьбою, Петроград — благоразумный разбойник Вострубит архангельской трубою: «Помяни мя, Господи, Егда приидеши во Царствие Твоё!» В пестрядине и в серой поскони Ходят будни — народное житье. Будни угрюмы, вихрасты, С мозольным горбом, с матюгами., В понедельник звезды не часты, В субботу же расшиты шелками… Воскресенье — умытые руки, Земляничная, алая рубаха… Братья, корни жизни — не стуки, А за тихой куделью песня-пряха.

216 Миллионам ярых ртов,

Миллионам ярых ртов, Огневых, взалкавших глоток, Антидор моих стихов, Строки ярче косоплеток. Красный гром в моих крылах, Буруны в немолчном горле, И в родимых деревнях Знают лёт и клекот орлий. В черносошной глубине Есть блаженная дубрава, Там кручинятся по мне Две сестры: Любовь и Слава. И вселенский день придет, — Брак Любви с орлиным словом; Вещий, гусельный народ Опочиет по дубровам. Золотые дерева Свесят гроздьями созвучья, Алконостами слова Порассядутся на сучья. Будет птичница-душа Корм блюсти, стожары пуха, И виссонами шурша, Стих войдет в чертоги духа. Обезглавит карандаш Сводню старую — бумагу, И слетятся в мой шалаш Серафимы слушать сагу. Миллионы звездных ртов Взалчут песни-антидора… Я — полесник хвойных слов Из Олонецкого бора.

217 По Керженской игуменьи Манефе,

По Керженской игуменьи Манефе, По рассказам Мельникова-Печерского Всплакнулось душеньке, как дрохве В зоологическом, близ моржа Пустозерского. Потянуло в мир лестовок, часословов заплаканных, В град из титл, где врата киноварные… Много дум, недомолвок каляканных Знают звезды и травы цитварные! Повесть дней моих ведают заводи, Бугорок на погосте родительский; Я родился не в башне, не в пагоде, А в лугу, где овчарник обительский. Помню Боженьку, небо первачное, Облака из ковриг, солнце щаное, В пеклеванных селениях брачное Пенье ангелов: «чадо желанное». На загнетке соборы святителей, В кашных ризах, в подрясниках маковых, И в творожных венцах небожителей По укладкам келарника Якова. Помню столб с проволокой гнусавою, Бритолицых табашников-нехристей; С «Днесь весна» и с «Всемирною славою» Распростился я, сгинувши без вести. Столб-кудесник, тропа проволочная, — Низвели меня в ад электрический… Я поэт — одалиска восточная На пирушке бесстыдно языческой. Надо мною толпа улюлюкает, Ад зияет в гусаре и в патере, Пусть же Керженский ветер баюкает Голубец над могилою матери.

218 Я — древо, а сердце — дупло,

Я — древо, а сердце — дупло, Где сирина-птицы зимовье, Поет он — и сени светло, Умолкнет — заплачется кровью. Пустынею глянет земля, Золой власяничное солнце, И умной листвой шевеля, Я слушаю тяжкое донце. То смерть за кромешным станком Вдевает в усновище пряжу, Чтоб выткать карающий гром — На грешные спины поклажу. Бередят глухие листы; В них оцет, анчарные соки, Но небо затеплит кресты — Сыновности отблеск далекий. И птица в сердечном дупле Заквохчет, как дрозд на отлете, О жертвенной, красной земле, Где камни — взалкавшие плоти. Где Музыка в струнном шатре Томится печалью блаженной О древе — глубинной заре, С листвою яровчато-пенной. Невеста, я древо твое, В тени моей песни-олени; Лишь браком святится жилье, Где сиринный пух по колени. Явися, и в дебрях возляг, Окутайся тайной громовой, Чтоб плод мой созрел и отмяг — Микулово, бездное слово!

219 Есть горькая супесь, глухой чернозем,

Есть горькая супесь, глухой чернозем, Смиренная глина и щебень с песком, Окунья земля, травяная медынь, И пегая охра, жилица пустынь. Меж тучных, глухих и скудельных земель Есть Матерь-земля, бытия колыбель, Ей пестун Судьба, вертоградарь же Бог, И в сумерках жизни к ней нету дорог. Лишь дочь ее, Нива, в часы бороньбы, Как свиток являет глаголы Судьбы, — Читает их пахарь, с ним некто Другой, Кто правит огнем и мужицкой душой. Мы внуки земли и огню родичи, Нам радостны зори и пламя свечи, Язвит нас железо, одежд чернота, — И в памяти нашей лишь радуг цвета. В кручине по крыльям, пригожих лицом Мы «соколом ясным» и «павой» зовем. Узнайте же ныне: на кровле конек Есть знак молчаливый, что путь наш далек. Изба — колесница, колеса — углы, Слетят серафимы из облачной мглы, И Русь избяная — несметный обоз! — Вспарит на распутья взывающих гроз… Сметутся народы, иссякнут моря, Но будет шелками расшита заря, — То девушки наши, в поминок векам, Расстелют ширинки по райским лугам.

(1917)

220 Как гроб епископа, где ладан и парча

Как гроб епископа, где ладан и парча Полуистлевшие смешались с гнилью трупной, Земные осени. Бурее кирпича Осиновая глушь. Как склеп, ворам доступный, Зияют небеса. Там муть, могильный сор, И ветра-ключаря гнусавый разговор: «Украден омофор, червонное кадило, Навек осквернена святейшая могила: Вот митра — грязи кус, лохмотья орлеца…» Земные осени унылы без конца. Они живой зарок, что мира пышный склеп Раскраден будет весь, и без замков и скреп Лишь смерти-ключарю достанется в удел. Дух взломщика, Господь, и туки наших тел Смиряешь Ты огнем и ранами войны, Но струпья вновь мягчишь бальзамами весны, Пугая осенью, как грозною вехой, На росстани миров, где сумрак гробовой!

221 Счастье бывает и у кошки –

Счастье бывает и у кошки — Котеночек — пух медовый, Солнопек в зализанной плошке, Где звенит пчелой душа коровы. Радостью полнится и рябка, Яйцом в пеклеванной соломе, И веселым лаем Арапка В своей конуре — песьем доме. Горем седеет и муха — Одиночкой за зимней рамой… Песнописцу в буквенное брюхо Низвергают воды Ганг и Кама. И внимая трубам вод всемирных, Рад поэт словесной бурной пене, — То прибой, поход на ювелирных Мастерочков рифм — собак на сене. Гам, гам, гам, — скулят газеты, книги, Магазины Вольфа и Попова… Нужны ль вам мои стихи-ковриги, Фолиант сермяжный и сосновый? Расцветает скука беленою На страницах песьих, на мольбертах; Зарождать жар-птицу, роха, сою Я учусь у рябки, а не в Дерптах. Нежит солнце киску и Арапка, Прививает оспу умной твари; Под лучами пучится, как шапка, Мякоть мысли. Зреет гуд комарий. Треснет тишь — булыжная скорлупка, И стихи, как выводок фрегатов, Вспенят глубь, где звукоцвета губка Тянет стебель к радугам закатов… Счастье быть коровой, мудрой кошкой, В молоке ловить улыбки солнца… Погрусти, мой друг, еще немножко У земного, тусклого оконца.