Сочинения. В 2-х томах

233. ПУТЕШЕСТВИЕ

«Я здесь», — ответило мне тело, — Ладони, бедра, голова, — Моей страны осиротелой Материки и острова. И, парус солнечный завидя, Возликовало Сердце-мыс: «В моем лазоревом Мадриде Цветут миндаль и кипарис». Аорты устьем красноводным Плывет Владычная Ладья; Во мгле, по выступам бесплодным Мерцают мхи да ягеля. Вот остров Печень. Небесами Нам ним раскинулся Крестец. В долинах с желчными лугами Отары пожранных овец. На деревах тетерки, куры, И души проса, пухлых реп. Там солнце — пуп, и воздух бурый К лучам бесчувственен и слеп. Но дальше путь, за круг полярный, В края Желудка и Кишек, Где полыхает ад угарный Из огнедышащих молок. Где салотопни и толкуши, Дубильни, свалки нечистот, И населяет гребни суши Крылатый, яростный народ. О, шготяные Печенеги, Не ваш я гость! Плыви ладья К материку любви и неги, Чей берег ладан и кутья." Лобок — сжигающий Марокко, Где под смоковницей фонтан Мурлычет песенку востока Про Магометов караван. Как звездотечностью пустыни Везли семь солнц — пророка жен — От младшей Евы, в Месяц Скиний, Род человеческий рожден. Здесь Зороастр, Христос и Брама Вспахали ниву ярых уд, И ядра — два подземных храма Их плуг алмазный стерегут. Но и для солнечного мага Сокрыта тайна алтарем… Вздыхает судоржно бумага Под ясновидящим пером. И возвратясь из далей тела, Душа, как ласточка в прилет, В созвучий домик опустелый Пушинку первую несет.

234 Звук ангелу собрат, бесплотному лучу,

Звук ангелу собрат, бесплотному лучу, И недруг топору, потемкам и сычу. В предсмертном «ы-ы-ы!..» таится полузвук — Он каплей и цветком уловится, как стук, — Сорвется капля вниз и вострепещет цвет, Но трепет не глагол, и в срыве звука нет. Потемки с топором и правнук ночи, сыч, В обители лесов подымут хищный клич, Древесной крови дух дойдет до Божьих звезд, И сирины в раю слетят с алмазных гнезд; Но крик железа глух и тяжек, как валун, Ему не свить гнезда в блаженной роще струн. Над зыбкой, при свече, старуха запоет: Дитя, как злак росу, впивает певчий мед, Но древний рыбарь-сон, чтоб лову не скудеть, В затоне тишины созвучьям ставит сеть. В бору, где каждый сук — моленная свеча, Где хвойный херувим льет чашу из луча, Чтоб приобщить того, кто голос уловил Кормилицы мирской и пестуньи могил, — Там отроку-цветку лобзание даря, Я слышал, как заре откликнулась заря, Как вспел петух громов и в вихре крыл возник Подобно рою звезд, многоочитый лик… Миг выткал пелену, видение темня, Но некая свирель томит с тех пор меня; Я видел звука лик и музыку постиг, Даря уста цветку, без ваших ржавых книг!

(1917)

235 Мужицкий лапоть свят, свят, свят!

Мужицкий лапоть свят, свят, свят! Взывает облако, кукушка, И чародейнее чем клад, Мирская потная полушка. Горыныч, Сирин, Царь Кащей, — Всё явь родимая, простая, И в онемелости вещей Гнездится птица золотая. В телеге туч неровный бег, В метелке — лик метлы небесной. Пусть черен хлеб, и сумрак пег, — Есть вехи в родине безвестной. Есть мед и хмель в насущной ржи, За лаптевязьем дум ловитва. «Вселися в ны и обожи» — Медвежья умная молитва.

236 Где пахнет кумачом — там бабьи посиделки,

Где пахнет кумачом — там бабьи посиделки, Медынью и сурьмой — девичий городок… Как пряжа мерен день, и солнечные белки, Покинув райский бор, уселись на шесток. Беседная изба — подобие вселенной: В ней шолом — небеса, палати — млечный путь, Где кормчему уму, душе многоплачевной, Под веретенный клир усладно отдохнуть. Неизреченен Дух и несказанна тайна Двух чаш, двух свеч, шести очей и крыл! Беседная изба на свете не случайна, Она Судьбы лицо, преддверие могил. Мужицкая душа, как кедр зеленотемный, Причастье Божьих рос неутолимо пьет; О радость быть простым, носить кафтан посконный И тельник на груди, сладимей диких сот! Индийская земля, Египет, Палестина — Как олово в сосуд, отлились в наши сны. Мы братья облакам, и савана холстина — Наш верный поводырь в обитель тишины.

(1917)

237 У розвальней — норов, в телеге же — ум,

У розвальней — норов, в телеге же — ум, У карего много невыржанных дум. Их ведает стойло, да дед дворовик, Что кажет лишь твари мерцающий лик. За скотьей вечерней в потемках хлева, Плачевнее ветра овечья молва. Вздыхает каурый, как грешный мытарь: «В лугах Твоих буду ли, Отче и Царь? Свершатся ль мои подъяремные сны, И, взвихрен, напьюсь ли небесной волны?..» За конскою думой кому уследить? Она тишиною спрядается в нить. Из нити же время прядет невода, Чтоб выловить жребий, что светел всегда. Прообраз всевышних, крылатых коней Смиренный коняга, страж жизни моей. С ним радостней труд, благодатней посев, И смотрит ковчегом распахнутый хлев. Взыграет прибой и помчится ковчег Под парусом ясным, как тундровый снег. Орлом огнезобым взметнется мой конь, И сбудется дедов дремучая сонь!

(1917)

238 Плач дитяти через поле и реку,

Плач дитяти через поле и реку, Петушиный крик, как боль, за версты, И паучью поступь, как тоску, Слышу я сквозь наросты коросты. Острупела мать-сыра-земля, Загноились ландыши и арфы, Нет Марии и вифанской Марфы Отряхнуть пушинки с ковыля, — Чтоб постлать Возлюбленному ложе Пыльный луч лозою затенить. Распростерлось небо рваной кожей, — Где ж игла и штопальная нить? Род людской и шила недомыслил, Чтоб заплатать бездну или ночь; Он песчинки по Сахарам числил, До цветистых выдумок охоч. Но цветы, как время, облетели. Пляшет сталь и рыкает чугун. И на дымно закоптелой ели Оглушенный плачет Гамаюн.

239 Где рай финифтяный и Сирин

Где рай финифтяный и Сирин Поет на ветке расписной, Где Пушкин говором просвирен Питает дух высокий свой, Где Мей яровчатый, Никитин, Велесов первенец Кольцов, Туда бреду я, ликом скрытен, Под ношей варварских стихов. Когда сложу свою вязанку Сосновых слов, медвежьих дум? «К костру готовьтесь спозаранку» — Гремел мой прадед — Аввакум. Сгореть в мятельном Пустозерске Или в чернилах утонуть? Словопоклонник богомерзкий, Не знаю я, где орлий путь. Поет мне Сирин издалеча: «Люби, и звезды над тобой Заполыхают красным вечем, Где сердце — колокол живой». Набат сердечный чует Пушкин — Предвечных сладостей поэт… Как Яблоновые макушки, Благоухает звукоцвет. Он в белой букве, в алой строчке, В фазаньи-пестрой запятой. Моя душа, как мох на кочке, Пригрета пушкинской весной. И под лучом кудряво-смуглым Дремуча глубь торфяников. В мозгу же, росчерком округлым, Станицы тянутся стихов.

240 Оскал Февральского окна

Оскал Февральского окна Глотает залпы, космы дыма… В углу убитая жена Лежит строга и недвижима. Толпятся тени у стены, Зловеще отблески маячат… В полях неведомой страны Наездник с пленницею скачет. Хватают косы ковыли, Как стебли свесилися руки, А конь летит в огне, в пыли, И за погоню нет поруки. Прости, прости! В ковыль и мглу Тебя умчал ездок крылатый… Как воры, шепчутся в углу Кирка с могильною лопатой.

(1913)

241-248. СПАС

I Вышел лен из мочища

Вышел лен из мочища На заезженный ток — Нет вернее жилища, Чем косой солнопек. Обсушусь и провею, После в мяло пойду, На порты Еремею С миткалем на ряду. Будет малец Ерема Как олень, белоног — По опушку — истома, После — сладкий горох. Волосок подколенный, Кресцовой, паховой, До одежды нетленной Обручатся со мной. У мужицкого Спаса Крылья в ярых кресцах, В пупе перьев запасы, Чтоб парить в небесах. Он есть Альфа, Омега, Шамаим и Серис, Где с Ефратом Онега Поцелуйно слились. В ком Коран и Минея, Вавилон и Сэров Пляшут пляскою змея Под цевницу веков. Плоти громной, Господней, На порты я взращен, Чтоб Земля с Преисподней Убедились как лен. Чтоб из Спасова чрева Воспарил об-он-пол Сын праматери Евы — Шестикрылый Орел.

II Я родил Эммануила –

Я родил Эммануила — Загуменного Христа, Он стоокий, громокрылый, Кудри — буря, меч — уста. Искуплением заклятый, Он мужицкий принял зрак; На одежине заплаты, Речь — авось, да кое-как. Спас за сошенькой-горбушей Потом праведным потел, Бабьи, дедовские души Возносил от бренных тел. С белопахой коровенкой Разговор потайный вел, Что над русскою сторонкой Судный ставится престол. Что за мать, пред звездной книгой, На слезинках творена, Черносошная коврига В оправданье подана. Питер злой, железногрудый Иисусе посетил, Песен китежских причуды Погибающим открыл. Петропавловских курантов Слушал сумеречный звон, И Привал Комедиантов За бесплодье проклял Он. Не нашел светлей, пригоже Загуменного бытья… О мой сын, — Всепетый Боже, Что прекрасно без Тебя? И над Тятькиной могилой Ты начертишь: пел и жил. Кто родил Эммануила, Тот не умер, но почил.

III Я родился в вертепе,

Я родился в вертепе, В овчем, теплом хлеву, Помню синие степи И ягнячью молву. По отцу-древоделу Я грущу посейчас — Часто в горенке белой Посещал кто-то нас. Гость крылатый, безвестный, Непостижный уму, — Здравствуй, тятенька крестный, Лепетал я ему. Гасли годы, всё реже Чаровала волшба, Под лесной гул и скрежет Сиротела изба. Стали цепче тревоги, Нестерпимее страх, Дьявол злой, тонконогий Объявился в лесах. Он списал на холстину Ель, кремли облаков; И познал я кончину Громных отрочьих снов. Лес, как призрак, заплавал, Умер агнчий закат, И увел меня дьявол В смрадный, каменный ад. Там газеты-блудницы, Души книг, души струн… Где ты, гость светлолицый, Крестный мой — Гамаюн? Взвыли грешные тени: Он бумажный, он наш… Но прозрел я ступени В Божий певчий шалаш. Вновь молюсь я, как ране, Тишине избяной, И к шестку и к лохани Припадаю щекой: О, простите, примите В рай запечный меня! Вяжут алые нити Зори — дщери огня. Древодельные стружки Точат ладанный сок, И мурлычит в хлевушке Гамаюнов рожок.