Сократ

Критий перевел взгляд туда же, куда смотрел отравитель, и процедил сквозь зубы:

– Другого способа не знаешь?

Отравитель промолчал.

Критий двинулся к выходу. Поняв, что это означает для него, отравитель быстро выговорил:

– Душить...

Перед тюрьмой - толпа. Страшные длинные ящики, в них всегда тишина, наводящая ужас: у тех, кого привозят сюда, во рту кляп; тем же, кого отсюда увозят, кляп уже не нужен. Страшный караван носильщиков смерти проходит через шеренги стражей.

Голоса:

– Послушали б Алкивиада, победили бы мы у Эгос-Потамов!

– Был бы Алкивиад в Афинах - такая бойня была бы невозможна!

– Вместо слез текло бы вино!

Алкивиад! Таинственным эхом отдается это имя по всему городу.

Помощник отравителя принимает у носильщиков очередную жертву.

Отравитель разглядывает человека - как всех до него. Видимо, осужденный защищался. Он весь в крови. И все же палач узнает его, и у него вырывается:

– О всемогущий Зевс! Ты ли это, господин?! Ферамен?

Ферамен не отвечает. У него кляп во рту.

Но отравитель продолжает, обращаясь к нему:

– Ужасно! Вы уже и друг друга отправляете к Аиду! А впрочем, что я говорю! Что тут ужасного?

Помощник шепчет палачу:

– Ты сказал - теперь моя очередь душить, но этого я не могу, этого ты сам...

Отравитель засмеялся:

– Успокойся - ни один из нас к нему не притронется. Он получит питье, сколько бы времени это ни заняло...

5

Ранними утрами Сократ прогуливался по берегу Илисса - там, где юношей ходил на встречи с Анаксагором и на свидания с Коринной.

Возвращаясь, останавливался в тени пиний неподалеку от домика, в котором жил с семьей внук великого государственного мужа Аристида, прозванного Справедливейшим из людей.

Внук Аристида выходил из дому только по утрам - продать свои изделия. Во времена такой дороговизны трудно было прокормить себя, жену, детей да еще сестру Мирто плетением лыковых корзин и кошелок.

Мирто ела скудную пищу, выслушивая грубости брата и язвительные замечания невестки. По утрам, когда брат с женой отправлялись на рынок с товаром, Мирто выходила в неогороженный садик, брала кифару и пела песни - и всем известные, и свои, сочиняя слова и мелодию. Она знала - под пиниями стоит Сократ. Стоял он там и сегодня.

Но сегодня он подошел к ней и заговорил:

– Ты внучка Аристида?

– Да, Сократ. Я Мирто.

– Часто слушаю твое пение.

– Я всегда пою для тебя, когда ты стоишь под пиниями.

– Мне приятно слушать тебя, смотреть на тебя.
– Он легонько приподнял ей голову.
– Ты плачешь?

Она рассказала ему о своей печальной доле. Сократ задумался. По его просьбе Критон, конечно, возьмет Мирто в свой богатый дом. Но тут же в нем взыграла ревность - с какой стати этому прелестному созданию жить вблизи от Критона! Удивился своему чувству, попытался прогнать его - не получилось. Громко засмеялся.

– Могу я узнать, чему ты смеешься, Сократ?

– Себе и другим я внушаю: познай самого себя! А все еще сам себя не узнал. Более того, в себе, в своей душе нахожу такие уголки, которые клянусь псом!
– вовсе и не мои!
– Он погладил девушку по желтым волосам. Такая красавица - и не замужем?

– Нет у меня приданого. Ни обола. Да и мне не всякий подходит...

– Из-за нескольких драхм отнята у тебя часть жизни! Да это беда всеобщая наша беда...

– Тяжело мне. В доме брата каждый кусок становится поперек горла, как подумаю, что объедаю его детей... И ту же мысль читаю в глазах брата и его жены...

– Попробую, Мирто, что-нибудь сделать для тебя.

В последнее время Ксантиппе нездоровилось. Она обрадовалась тому, что Мирто сможет помогать ей по дому, даже заменить ее. И Ксантиппа сама отправилась к Мирто и предложила ей прибежище у себя.

– Только знай - ты переходишь из нужды в нужду. Мы бедны...

– Зато ласковы и приветливы. А это больше чем богатство.

Мирто перешла не только из нужды в нужду, но и из безопасного места туда, где грозит опасность.

Он сидит на бортике бассейна, окруженный юношами и взрослыми.

Людям так нужен светлый взгляд на жизнь - и они собираются вокруг Сократа, слова которого хоть немного рассеивают мрак этих времен убийств и грабежей.

– Ты учишь молодежь вопреки запрету Тридцати лучших? Нарушаешь закон, Сократ?
– раздается голос Анофелеса, который незаметно затесался в кружок друзей.

– О нет, милый Анофелес, я не нарушаю закон. Ты только хорошенько прочти его текст, вывешенный на пританее. Там написано, что я не имею права обучать юношество искусству риторики, но ни словом не сказано, что мне запрещают с кем-либо беседовать, а этим я сейчас и занимаюсь. Я ведь никого из вас не учу, друзья мои. Вот вы собрались тут все, с кем я часто беседую. Скажите: взял ли я с кого-нибудь из вас плату, как подобает учителю? Хоть обол? Нет. Видишь, милый друг! А рот мне закон не зашил.

Смех, рукоплескания.

Ученики уводят своего наставника в дальний уголок палестры, надеясь, что будут там с ним без посторонних. Это приятное местечко, здесь пахнет тимьяном и тихонько журчит ручей, облизывая выступающие из воды камни. Над ручьем носятся стрекозы.

– Когда-то я говорил вам, каким должен быть хороший правитель, - начал Сократ.
– Тогда со мною были Алкивиад и Критий - правда, Критон? Но Ксенофонта, Аполлодора, Анита и тебя, Платон, тогда еще не было с нами. Сегодня я расскажу и вам.

– Ты хочешь говорить об этом здесь?
– спросил, озираясь, Критон.

– Об этом я хочу говорить везде, - спокойно ответил Сократ.

И он стал рассказывать, отлично заметив, что в ручей соскользнул Анофелес - видно, тоже хотел поучиться.

– Я упомянул Алкивиада и Крития. Да, с ними обоими беседовал я о том, сколь почетна и благородна задача - править своей страной. Искусство правителя - самое сложное из всех человеческих занятий. Человек, поставленный на первое место в общине, обязан многое знать, уметь, быть рассудительным и отважным, и надо, чтобы в разуме его и в сердце была гармония добра и красоты.

Можно ли научиться искусству правления? Я убежден, что - да. Сегодня судите сами! Вы, вероятно, скажете, что правитель прежде всего должен быть справедливым. Легко ли это? Добро не птица, летающая в небе; то, что добро для одного дела, может оказаться злом для другого. Точно так же и справедливость. Ее тоже нужно рассмотреть со всех сторон прежде, чем определить - на чьей стороне, за какими людьми должна она стоять, чтоб называться справедливостью...

Платон пристально, с лицом, все более серьезным, смотрит на Сократа, который в своих рассуждениях подходит к самым опасным границам. Его поняли все. То, что справедливо для всех граждан, не может быть справедливым для Крития.