Солнышкин у динозавра

— Какие-то викинги!

Но всё это только прибавляло команде гордости и самоуважения.

Курс на карте был уже проложен. Рубку заливало встречное тёплое солнце, и настроение у штурмана Солнышкина было самое солнечное.

Ещё бы! Динозавра уберегли! Людей от возможного рабства спасли. Были участниками стольких, можно сказать, международных событий! И кажется, сделали ещё некоторые неплохие дела. Ведь если одним хорошим человеком на земле стало больше, то одним плохим меньше!

Солнышкину приятно было смотреть, как внизу, дружно покряхтывая, драили палубу Стёпка, Хапкинс и помогавший им Петькин.

Федькин, тренируя своё колоратурное сопрано, подкрашивал кисточкой буквы на спасательных кругах. А Матрёшкина то протирала тряпочкой кости динозавру, то готовила к новому походу байдарку. И независимо от того, пела она или нет, Солнышкину слышалось:

«А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер».

Конечно, он сейчас с удовольствием бы старался рядом с ней. Но они и так проводили вдвоём все вечера на краешке трюма под динозавром. Во-первых, потому, что один из них уступил свою каюту Сладкоежкиной и её матрасу. А во-вторых, им было очень хорошо строить под звёздами морские планы, рассказывать друг другу разные интересные истории и смотреть, как, дружно взлетая над волнами, тянутся к горизонту Землячок и его Сынок.

Солнышкин снова проверял курс: норд- норд-ост, измеряя циркулем пройденные мили, и улыбался, слушая доносившиеся из рубки препирательства:

— Слушай, Перчиков, ну передай моё письмо президенту...

— Отстань, Пионерчиков! Вот лучше возьми свою «три плюс пять»

— Ну хотя бы вице-президенту!

— Послушай, от твоих писем толку, как от китайского тысяча первого предупреждения. Пока ты письмо писал, Солнышкин вон заворачивал какими делами! Негритёнка спас, Стёпку, кажется, человеком сделал!

— А я зато увидел и снял живых динозавров!

— Вот если бы ты их ещё выловил!

— А давайте организуем экспедицию! Чего тебе зря мотаться в космос?

Друзья спорили. Волны сверкали. Свер- кали солнечными крыльями летучие рыбы, и ничто не могло испортить команде этого солнечного настроения. Даже возмутивший

многих момент скорее только прибавил всем веселья.

СОВСЕМ МАЛЕНЬКИЙ МОМЕНТ

С помощью Мишкина доктор Челкашкин устроил по бортам парохода хитроумный мусорозахватчик. И если за другими судами тянулись по океану полосы грязи, то за нашим пароходом оставалась лента удивительной чистоты!

Однажды утром, вытряхивая очередной улов в мусорный контейнер, Челкашкин обнаружил сброшенную с самолёта газету «Хапкинс ньюс», в которой с юмором рассказывалось о событиях на острове Тариора!

Там говорилось о том, как господин Хапкинс, конечно, первым увидел вдали айсберг и бросился с мужественными Джеками выручать дядюшку, проведшего с приятелем в айсберге десять лет. Но на них напало вооружённое динозавром судно, и прикинувшиеся моряками пираты не только увезли дядюшку, но и своими дикими танцами утопили прекрасный остров...

— Вы это слышали? Вы это читали? — воскликнул чуть не лопнувший от смеха Челкашкин. — Не читали, так прочтите!

— Значит, мы пираты! — захохотал Мишкин. — А главный пират, конечно, Солнышкин.

Захохотали все. Борщик захлопал ресницами, а маленький поварёнок Том закачал головой:

— Солнышкин не пират. Пират Бобби Хапкинс! Айсберг увидел я, а он увёз мою премию.

Стоявший на трюме мистер Хапкинс произнёс:

— Ты прав, мальчик. И свою премию — все сто тысяч — ты получишь сполна! Все сто тысяч!

Услышав о долларах, сдавший Морякову вахту Солнышкин вспомнил, что надо подсчитать всю тариорскую выручку.

Он уселся на скамейке у стола, на котором в хорошие времена команда забивала «козла», вытащил из пляжной сумки брошенные как попало в суматохе купюры и, разглаживая их, стал считать.

Команда с любопытством обступила штурмана и тоже помогала на все голоса:

— Так. Десять...

— Двадцать...

— Сто.

— Сто пятьдесят!

— Тысяча!

— Десять тысяч...

— Сто! Сто!!! Двести!

— Ну работнули!

Тут-то сбоку от Солнышкина и послышалось давно забытое:

— Хе-хе!

И хотя произнесено оно было прямо-таки обворожительным голоском, все, даже Стёпа, вздрогнули. Ведь было решено: никаких хе-хе!

— Хе-хе! — прозвучало ещё раз вкрадчиво, но настойчиво. — А нельзя ли, чтобы из этих «зелёненьких» что-то перепало и нам? — Это с улыбочкой, переминаясь с ноги на ногу, спрашивала Сладкоежкина. — Может быть, их прямо сейчас и разделить? Каждому своё? — добавила она.

—А вам-то за что?! — удивился Челкашкин.

— Ну, хе-хе, я вроде бы команде подарила парус! — довольно нагловато, к общему онемению, произнесла Сладкоежкина. — Ведь без моей иголочки как-нибудь тоже не обошлось!

— Так, может быть, это всё ваше? Чего ж тогда делить? — спросил Солнышкин.

— Ну вы тоже не такой уж хороший! — сказала почему-то Сладкоежкина. — Если б нашли втихаря где-нибудь «зелёненькую», уж как-нибудь делить не стали!

— Я? — удивился Солнышкин. — Я? — Да все видели, как он спасал журавлей, бросая все свои заработанные!

Верный зарычал.

— Ну, ты чего? — отскочила Сладкоежкина.

А Солнышкин вдруг отстранился, сделал

огромные глаза и произнёс:

— А ведь точно! Я бы хапанул! Хоп — и всё, потому что я — ХАП! И плохой. Оч-чень плохой человек. Это я из-за жадности посадил Стёпку в лёд! Это я загипнотизировал Пионерчикова так, что он лаял Бобиком! Я посадил «Даёшь» на мель — я! Чуть не продал Борщика за сосиску, а Челкашкина за сардельку — я! И на матрасике, когда все работали, задрав ноги, лежал тоже я, я, я! Очень плохой, завистливый, жадный Бобик.

Кое-кто рассмеялся, кое-кто покраснел, но Том подбежал и крикнул:

— Солнышкин — вери гуд!

А Челкашкин отрезал:

— Брось валять дурака, Солнышкин!

— А я не валяю дурака! Я, может быть, паршивая собака, но терпеть не могу, когда люди из-за «зелёненьких» становятся синенькими!

— А я пока что не синенькая! — краснея, возразила Сладкоежкина. — Вы всё преувеличиваете...

— Нет, не преувеличиваю! — возразил Солнышкин и загнул палец. — На ремонт парохода кое-что надо?