Сомнительная версия

— Что ж, придется, как видно, отбыть по-английски, ни с кем не прощаясь. «Историю» я оставил Коптякову, аванс получен, а остального после решения собрания мне уже не выбить. Пусть зачтут как дар от меня колхозу. Я не мелочен, да и нервы все же дороже денег. Решено, ровно в десять буду на берегу. Этот Микеша человек надежный, не подведет?

— Уж плохого я бы вам не присоветовала. Доставит в целости и сохранности, — заверила его Дашутка и опрометью выскочила из номера.

Оставшись один, Куковеров предался раздумьям: кто и зачем его может разыскивать? Ну получил он не так давно три тысячи от одного из северных колхозов на Летнем берегу в Приморском районе, так криминала в этом никакого нет. Работу сдал по договору, тамошний председатель остался доволен. Не придерется ни один прокурор… Конечно, неприятно будет, если установят, что он больше года нигде не работает в штате… Но ведь есть копии договоров, что ездил по Орловщине и Брянщине, писал «истории» колхозов. В тунеядстве не упрекнешь. Человек творческий! А сопоставлять написанные «истории» никому и в голову не придет.

…Деревня уже спала, когда Куковеров, кутаясь в плащ, быстро прошел по улицам и свернул узким проулком в сторону амбара.

Вечерний воздух был тяжело неподвижен и густо напоен сыростью. Небо бледно синело вдали, где околица выходила пологим скатом к реке.

«Цезарь бежал под покровом ночи, без свиты и охраны!» — вспомнились строки из прочтенного когда-то романа. «Что ж, прощайте, доверчивые чигряне, и вы, ушлый патриот колхоза гражданин Коптяков. В своих мемуарах я вас не забуду, когда предамся воспоминаниям на старости лет, как отвергнутый всеми Джакомо Казанова».

…Где-то неподалеку тронули тишину звуки музыки, они доносились все явственней, и вскоре в туманном воздухе обозначились три силуэта. Кто-то пел тягучим тенором:

Зачем меня забрали из весны, Мне так тогда хотелось тишины… И вот опять вагоны, перегоны, перегоны И стыки рельс отсчитывают пульс. А за окном зеленым березки да клены Как будто говорят: не позабудь!

— Товарищ Куковеров! — тихо позвал его кто-то. Низкорослая фигура отделилась от стены амбара и направилась к нему. — Идите сюда! Осторожней спускайтесь по доске в лодку. Пора отчаливать. Скоро начнется отлив, а нам надо проскочить пороги у Истоминского ручья.

— Вы и есть Микеша? — оглядел Куковеров с нескрываемым любопытством нахохлившегося парня в надвинутой по самые уши мохнатой кепке неопределенного цвета.

— Микеша, Микеша, — кивнул тот, осклабив крупный рот до коралловых десен. — Проходите, устраивайтесь на передней банке. Там лежит под брезентом старый кожушок, так вы накиньте, а то на реке может часом прохватить. Добираться нам долгенько придется.

— Спасибо, любезный, спасибо за трогательную заботу, — проговорил Куковеров, поеживаясь от ночной сырости…

Микеша несколько секунд колдовал над мотором, потом резко рванул заводной шнур. За кормой тотчас взъярилась, заклокотала вода у винта. Лодка с мягким толчком устремилась от вязкого берега к середине реки. Поплыли мимо избы с запотелыми окнами, задернутыми занавесками, тяжело уткнувшиеся разлатыми носами в глинистый откос карбасы. На чьем-то огороде заполошно залаяла собака…

Микеша надвинул еще глубже козырек кепки, прибавил оборотов, и лодка побежала шибче. Мелкие брызги от форштевня радужно и весело взблескивали над бортами, секли лицо.

Минут через десять миновали излучину реки. Чигра осталась далеко позади расплывчатым туманным пятном среди тундры.

— Ну как вам понравилось у нас? — спросил Микеша, тяготясь молчанием своего непростого спутника.

— Милая деревенька, и народ замечательный, — ответил, прервав раздумья, Куковеров. — Только живете немного скучновато…

— Дак нет, не скучно у нас, — улыбнулся с виноватым видом Микеша и покачал головой. — А только нужно понять… Житуха у нас важнецкая, особливо если любишь охоту и рыбалку. Вот достигнем тайболы, дак поглядите, сколь тут кругом всякого зверья. Медведи, дак те и вовсе не пугаются человека. Потешные они, когда рыбу ловят. Погодите, насмотритесь еще разных прелестей… Заберемся в самые дремучие места, а там — где волоком, где под мотором — выйдем к Сояне, притоку Кулоя. Судоходная, большая река, рыбная… Нынче заночуем в моей охотничьей избушке. Можно будет, ежели желаете, в баньке с веничком попариться. — Он немного помолчал и добавил: — Дашутка сказывала: вы страсть какой любитель до путешествий, потому и напросились со мной…

— Да уж, — ответил с насмешливой снисходительностью Куковеров. — Спасибо, что уважил. Меня хоть хлебом не корми, только дай побродить по дремучим лесам. Я, брат, с детства мечтал стать географом и путешественником, зачитывался взахлеб Жюль Верном… Да вот судьба-злодейка распорядилась иначе… Кидала она меня в один конец, в другой и десятый, била о подводные рифы…

— Жюль Верна у нас в библиотеке нет, а вот Франса, Теккерея и Доде я проштудировал. И еще Золя. Докладывал тут как-то давеча про них на читательской конференции. Дашутка поручила. Собранные сочинения во всех томах одолел. Теперь вот везу Диккенса с Голсуорси…

— Миленькая у нас компания собралась, — хмыкнул Куковеров.

— Писучие были прежде классики, — заметил уважительно Микеша и покачал головой. — Это ж надо — тридцатку полную томов отмахать… И как только мозги за разум не забегали? Я вот сидел кумекал и прикинул, между прочим: ежели просто от руки переписать этого Диккенса — года три-четыре надо, не меньше. А у вас, товарищ Куковеров, личные авторские книжки имеются? Аль пробавляетесь только передовицами в газетах?

— А ты малый не промах, — ответил с мутной улыбкой Куковеров. — Дашутка говорила мне, что простой охотник… Видишь ли, братец, как тебе доходчивей объяснить… Я пишу на злобу дня. В отличие от Диккенса, задачи несколько иного рода. Да и материальные обстоятельства, надо заметить, не те. Он творил, можно сказать, для вечности, а лично я стараюсь ради того, чтоб люди видели, как им хорошо живется на белом свете… Но могло бы быть еще лучше… Должен же кто-то пропагандировать передовые идеи, повышать духовное сознание масс. Человеку нужно дать понять, отчетливо почувствовать, что он счастлив. Дикарь не мог это осознать, пока не пришли миссионеры, не открыв ему глаза на суть вещей…

— А как вы сами для себя понимаете счастье? — спросил Микеша, несколько озадаченный таким расплывчатым объяснением.

— Счастье? — покривил скептически губы Куковеров. — Если уж говорить откровенно, счастье — это своего рода мираж. Им можно любоваться только издали, в мечтах, а стоит приблизиться — и этот красивый мираж исчезнет черт знает куда… Мы мучаем себя для увеличения нашего счастья и тем самым частенько превращаем его в ничтожество. Да-да, мы сами привыкли обманывать себя, сами его разрушители, потому что, как правило, желаем большего, чем можем достигнуть, — раздумчиво протянул он и замолчал, глядя рассеянно куда-то вдаль.

— А вот у нас в Чигре старик древний был, родом из Макарьевских выселок, так он мне, помню, втемяшивал, когда лодку у меня угнало паводком: «Ты, Микеша, не бери это в толк; что бы ни случилось в жизни — спеши обрадоваться… Лодку угнало — так и быть тому предопределено. Может, потонул бы на ней». Чудной был старик. Тоже философ, как и вы. Спрашивает меня как-то: «Кто страшнее — совершивший один большой грех аль те, кто всю жизнь совершают мелкие грешки?»

— Ну и что же ты ему ответил? — полюбопытствовал Куковеров.

— Я так мерекаю: один большой грех совершить труднее, а мелкие грешки, дак они застят друг дружку; о прежних-то и не вспомнишь опосля, — ответил Микеша. — Я вот клад отыскал как-то в порушенной избенке, сдал в сельсовет, а книга там еще была старинная, дак себе оставил. Много чудного там писано, только разбирать трудно: вязью все изложено… Дак писано там, что один покаявшийся грешник стоит десяти праведников.

— Вознаграждение за клад дали? — спросил Куковеров.

— А я и не ходил не просил. Мне ни к чему, — небрежно проронил Микеша.