Сон № 9
Шрифт:
– Ага! Ты дома, вор! Сию же минуту отдай мне мой манускрипт!
– А не пошел бы ты на
– Воды и мыла! – потребовала госпожа Хохлатка.
Литературный Козлик опустил рога:
– Я бы попросил! При дамах!
Из норы высунулась крошечная лапка с оттопыренным средним пальцем.
– Если эта хилая цыпа – дама, то я
– А, ты взываешь к закону?! Ну-ну. Весьма щекотливый вопрос. Ты проник в наш досточтимый дилижанс, украл занзибарские копчушки и м-мою несказанно сказочную сказку! К тому же, клянусь Гёртоном[127], м-мы не намерены возвращаться с пустыми руками!
– О-о-о, угрозы! Я просто
Питекантроп нетерпеливо заворчал, подобрался к конусовидной куче мусора и снес ее верхнюю четверть. Среди отбросов сидела потрясенная крыса, которая тут же превратилась в крысу разъяренную.
– Совсем на IXXХ
Литературный Козлик пристально посмотрел сквозь степенное пенсне:
– Примечательный факт – наш вор является непосредственным сородичем обыкновенной домовой мыши.
– Какой я тебе домовой, старый хрен! Я – Единственный и Неповторимый Вольный Крыс! Ну попробовал я твоих заплесневелых копчушек – и из-за этого весь шум-гам? А сказок никаких я и знать не знаю. Чтобы!•подтирать, у меня есть «Научно-технический еженедельник японских китобоев». А если ты и дальше будешь порочить мое доброе имя, мой адвокат засудит тебя по самые!
– Щетку и скребок! – Госпожа Хохлатка зажала уши.
Вольный Крыс не унимался:
– Веди себя как курица, а не как яйцо! Ты на полях – живи по закону маргиналий! – Он отдал честь одним пальцем. – Слава крысам! Наш союз един! Нам все нипочем! Крыс непобедим![128] – С этим кличем грызун скрылся в неизведанных недрах купированной кучи.
Питекантроп промычал что-то вопросительное.
– Согласна, – сказала госпожа Хохлатка. – А если кому нипочем, мы в печке его испечем.
Литературный Козлик печально покачал головой. У него разыгрался артрит.
– Без сомнения, друзья м-мои. Вольный Крыс – существо крайне неприятное, но дурные м-манеры per se[129] еще не преступление. Боюсь, что м-мистическая пропажа м-моего м-манускрипта останется неразгаданной. Давайте вернемся в досточтимый дилижанс. Пожалуй, сегодня же вечером лучше убраться с полей.
Вечером на полях царило безмерное умиротворение. Чтобы подбодрить Литературного Козлика, госпожа Хохлатка затеяла пирог с репейником, а Питекантроп заделывал дыру в крыше. Литературный Козлик закончил правку последней страницы и положил ее на поднос к остальным. Переписанная заново, несказанно сказочная сказка потеряла изумительную выразительность, которая осталась у него в памяти.
– Пора ужинать, – позвала госпожа Хохлатка. – Вы, должно быть, умираете с голоду, мой господин.
– Странно сказать, но я не м-могу проглотить ни м-мельчайшей крошки.
– Но, мой господин,
вы же целый день ничего не ели!Питекантроп озабоченно заворчал сквозь дыру в крыше.
Литературный Козлик задумался:
– Действительно, я ничего не ел.
– Все переживаете из-за пропавших сказок, мой господин? Скоро мы уедем, и поля с их ворами и прочим добром останутся далеко позади.
Вдруг Питекантроп вздрогнул и яростно замычал:
– Что еще за чертовщина, дикарь! Заткнись! Господин и так расстроен.
Литературный Козлик удивленно наморщил лоб:
– М-мой дорогой друг, что тебя так взволновало?
Госпожа Хохлатка выронила поваренную книгу:
– Мой господин! Что это вы жуете?
– А в чем дело? Это просто бумаж…
У Литературного Козлика отвисла челюсть. Тайное стало явным. Госпожа Хохлатка облекла правду в слова:
– Мой господин! Вы сжевали собственные страницы, едва успев их написать!
Слова застряли у Литературного Козлика в горле.
Смеркается. Я, не включая света, жду Бунтаро на кухне: меня не видно, а сам я увижу, как он подъедет, и пойму, что это Бунтаро, а не кто-то еще. Всматриваюсь в узорчатые плитки на стене; минуты кружат в предсмертном танце. Вот наконец и сияние фар. Машина Бунтаро въезжает на стоянку у входа. Мне до сих пор странно, что Бунтаро существует не только за прилавком «Падающей звезды», но и где-то еще. Ненавижу зависеть. Я прожил последние девять лет, стараясь не зависеть ни от кого и ни от чего – будь то щедрость, милосердие, привязанность, сочувствие, деньги. А теперь все насмарку. Отпираю входную дверь:
– Привет!
– Извини, что опоздал. Сплошные пробки. Твоя лихорадка прошла?
– Превратилась в простуду.
– Так вот почему ты гундосишь, как попугай. Держи: здесь упаковка «Эбису-экспорт»[130] – шесть банок, на крайний случай – и ужин из «Хокка-Хокка»[131]. Ешь быстрее, а то остынет и на вкус станет как то, из чего его приготовили. – Он вручает мне сумку и снимает сандалии. – И сигареты. Я не знал, что ты куришь, так что купил «Пис».
– Спасибо… Извини, нет аппетита.
– Не важно. А курить все равно тянет?
– «Пис» – это отлично.
– А почему ты сидишь в темноте?
– Просто так.
По пути в гостиную я зажигаю свет.
– Ого! – Бунтаро смотрит на мой фингал. – Красота!
– А кто сейчас в «Падающей звезде»?
– Жена. А ты думал?
– Но ведь ей нельзя перенапрягаться. Ну, э-э, она же беременна.
– Хуже, чем беременна: она беременна, и ей скучно. Честно сказать, мы с утра немного повздорили. Она, понимаешь, устала оттого, что с ней обращаются как с китом-инвалидом, – если, мол, она посмотрит еще хоть одну дневную программу о том, как делать кукол из пластиковых бутылок, то купит пистолет. Да, если тебе интересно, она знает, что произошло. Но есть и хорошая новость: похоже, она – единственная, кто об этом знает.
– Что?!
– В новостях – ничего. В газетах – тоже.
– Не может быть.
Бунтаро пожимает плечами:
– Парень, ничего не было.
– Но ведь было!
– Нет, этого не было в новостях – значит не было.
– Ты мне веришь?
– Эй! Ты что, забыл, дурень? Я же всю ночь провел за баранкой.
– Значит, все: стрельба, взрывы…
– Все засекречено. Или, возможно, все замели до того, как полиция о чем-нибудь пронюхала. Якудза всегда убирает за собой все свое дерьмо, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение свои аппетиты. Благодари судьбу, парень. Нам одной заботой меньше.