Сороковник. Книга 3

— Ну-ка сядьте! — строго говорю ему. — Есть у вас вода?

Он, послушно присев, рассеяно показывает куда-то влево. Проследив за направлением, вижу в настенной нише хрустальный кувшинчик с каким-то напитком — надеюсь, не вино в дежурном графинчике учёного мужа, а какой-нибудь безобидный морс? Щедро плескаю в стакан и заставляю собеседника выпить.

Полная эйфория — вот как можно назвать его состояние. Пытаюсь я до него достучаться.

— В общем, я поняла, что вы неравнодушны к кидрикам?

Он приходит в себя.

— Неравнодушен? Да я жизнь потратил на их изучение, таинственная незнакомка! И не я один. Каким ударом для нас было известие о гибели питомника! И вдруг вы являетесь неизвестно откуда и заявляете, что у вас есть собственный кидрик? Это же возрождение, дорогая сударыня, возрождение!

— Ну, допустим, для продолжения рода он ещё маленький, — поспешно говорю. Профессор трясёт головой.

— Неважно, совершенно неважно! Главное — что он есть, а там — подрастёт, расправит крылья…

— Крылья-то у него уже есть только он ими ещё… не очень…

Мои слова вызывают целую бурю восторга. Да что же это такое! Может, в кувшинчике действительно было вино? Подозрительно принюхиваюсь к стакану. Нет, похоже на компот.

В полном изнеможении профессор берёт пресс-папье и промокает пот на лбу. Похоже, он ещё не совсем адекватен. И не в том состоянии, чтобы подыскивать мне книги.

— В общем, вы не очень-то радуйтесь, — спешу вернуть его с небес на землю. — Я ведь не просто так интересовалась. Дело в том, что я… не знаю, где он сейчас. Мы… э-э… как-то разминулись.

Но профессора ничем не пронять.

— И это неважно, сударыня. Скажите только одно: наш мир для него родной? — Киваю. Он поднимает указательный палец. — Вот что главное! У него может быть небольшая дезориентация при переходе, из-за энергетического перекоса. Ведь он наверняка уходил отсюда ещё малышом, а возвратился почти взрослым, представьте: с первого уровня развился до третьего и заново подсоединился к магическому полю. Да его наверняка оглушил энергопоток…

Припоминаю первые и не очень приятные ощущения, которые обрушились на меня, едва я вышла вслед за Магой из портала. Оглушил энергопоток? Гкхм… Вот как это называется. Бедный Рикки! Меня тогда поддержал Мага, заодно и объяснил, что происходит, а малышу никто ничего не сказал. Впрочем, Ник был рядом, может, он помог?

Ник! Когда же я с тебя стрясу всю правду? Я понимаю, просто времени не было, чтобы поговорить, но уж сегодня ты от меня не увернёшься!

— Тысяча извинений, сударыня, — хозяин лавки поднимается и несколько заторможено, словно витая мыслями в другом измерении, плывёт к дальнему углу зала, прихватив с собой со стола зажжённую лампу. — Теперь я знаю, что вам нужно.

Он выуживает с одной из полок небольшую книжечку. Совсем маленькую, по объёму похожую, пожалуй, на католический молитвенник. Или толстый маленький ежедневник. Любовно оглаживает переплёт из плотной чешуйчатой кожи.

— Вот, — говорит он торжественно. — Издание уникальное, рукописное, но по моему скромному мнению — вы этого достойны. Берите и владейте. Ваш личный кидрик к вам ещё вернётся, не волнуйтесь. При возвращении в родной мир у них сперва происходит что-то вроде шока, затем возникает страстное желание найти родителей — он сейчас наверняка уже рыщет в горах — а недели через две-три, после адаптации, к ним постепенно возвращается память о прошедшем. И уж тогда, если кидрик в хороших отношениях с бывшим хозяином, он непременно его разыщет. А мне почему-то кажется сударыня, что вы были не просто хозяйкой, но и другом, — добавляет он с внезапной теплотой. — Берите-берите. — И чуть ли не насильно суёт мне в руки книжечку. Растерявшись от такого напора, я принимаю вещицу, столь для него ценную и лезу в сумочку за деньгами.

— Ни за что — вдруг тихо говорит профессор. — Сударыня, примите это как подарок.

— Однако… — начинаю я. Мне неловко.

— Вы дали мне гораздо больше, незнакомка. Вы подарили мне надежду. — Профессор снимает запотевшие отчего-то очки, глаза странно блестят. — Надеюсь, вы меня извините, но я должен немедленно вас покинуть. Мне нужно сообщить эту новость друзьям и тогда — как знать — может, мы снимемся, наконец, с насиженных мест и пойдём в горы. Хватит уж нам погрязать в теории, среди старых книг, пора стряхнуть пыль с мантий и достать дорожные сапоги. Как вы думаете, сударыня? Гожусь я ещё для похода в горы?

— Знаете, — отвечаю дипломатично, — я здесь столько насмотрелась, что не удивлюсь, увидев вас завтра с этим, как его… альпенштоком. Повстречаетесь с Рикки, — у меня вдруг перехватывает горло, — вы его узнаете, если он не поменял цвет: в последний раз он был почти золотым, и вёл себя чудно, всё пытался подражать нашим щенкам. В общем, если увидите — передайте, что я по нему скучаю.

— Рикки, — благоговейно повторяет профессор. — Да, сударыня, я запомню! И непременно передам!

Он снова тянется с рукопожатьем, но я поспешно протягиваю ему только левую руку. И вижу, что душой-то он уже унёсся — то ли к друзьям, репетируя радостную весть, то ли к заснеженным вершинам, средь которых живут взрослые кидрики. Мне приходится, как маленькому, напомнить ему о необходимости погасить лампу и закрыть за собой магазин. Наспех пробормотав что-то на прощанье, он уносится вдоль по улице, подхватив полы мантии и с удивительным проворством лавируя между встречными.

Я оправляю слегка помятые розы, проверяю, застёгнута ли сумочка — и продолжаю путешествие. Да, сегодня у меня на редкость насыщенная программа! Музыку я уже слушала, на показе мод побыла, чуть-чуть прикоснулась к книжному делу, а что у нас ещё впереди? И, как на манок, иду на звуки флейты.

Судя по солнцу, полдень миновал давно, сейчас уже за три часа дня, не меньше. Прикидываю в уме: всё правильно, встала я поздно, потом довольно долго наслаждалась концертом в летнем театре, потом кучу времени потратила с Мишелем. Как-то незаметно часы летят, не успеешь оглянуться — уже вечер. А если я, допустим… Невольно замедляю шаг. Если ненадолго заглянуть в квартал русичей, Яна проведать? Он же после ожогов, узнать бы, как его подлечили, не нужно ли чего. Успею к вечеру домой? Да наверняка. Есть только небольшое затруднение.

Невольно оглядываюсь по сторонам. Что-то не приметила я за всё время прогулки никакой охраны: ни вчерашних всадников, ни каких-нибудь подозрительных личностей, по которым можно было бы отследить контроль за собой. Впрочем, могла и не заметить. Мага, как припоминаю, что-то говорил о заклинании отвода глаз, при котором его никто и не видел, а если меня "пасут", то не дилетанты, наверняка и не такое могут. Всё же, наивная, поворачиваюсь кругом на каблуках, изображая, будто любуюсь улицей, но соглядатаев-телохранителей не обнаруживаю. В самом деле, не могут же они спрятаться за нарядными столиками с мороженым и лимонадом, или втиснуться меж голубей, которым скармливает булочку очаровательная девица лет семи… И музыкант неподалёку вроде бы настоящий — худощавый мальчик с тонкими хрупкими руками, с выпирающими голодными скулами, насвистывает на свирели, чем-то напоминающей чилийскую. Да, я спутала флейту со свирелью, теперь я это понимаю. И среди поредевших прохожих не вижу никого, чем-то от остальных отличающегося.

Может, всё-таки заглянуть к русичам? Мага просил воздержаться от подобных шагов, но ведь обстоятельства были совсем другие! Да и вернусь я, куда денусь. Только узнаю, как там парнишка, и назад…

— Нравится? — спрашивает где-то рядом мужской, с приятной хрипотцой, голос.

Очнувшись от раздумий, понимаю, что уже несколько минут стою за спиной уличного художника и смотрю в самый холст, не замечая этого. Отвлеклась, называется… Видимо, рисовальщик почуял меня лопатками и, не выдержав, обернулся. А что это мне должно там нравиться? Спохватившись, вглядываюсь в рисунок, стараясь сохранять на лице вдумчивое выражение: нельзя же разочаровывать человека, он ждёт оценки своим трудам, а с этим не шутят.