Сороковник. Книга 3

И первое, что делаю, пройдя шагов десять — покупаю у девушки-цветочницы букет. Нежно-алые мелкие розочки, похожие на домашние, изымают для меня из фарфоровой чаши, оборачивают прозрачной шуршащей бумагой, дабы я не замочила рук, и перевивают красной атласной ленточкой. Эта покупка не только дополняет ощущение праздника — она дарит восхитительное чувство свободы. Контракт контрактом, заботы заботами, а нынешний день — мой, и я могу делать всё, что захочу. И бродить где угодно, не давая никому отчёта. И… покупать, что угодно. Хотя последнее мне уже не очень-то нужно.

Есть ещё один пунктик, помимо цветов и портретистов, который в своё время был с сожалением отложен на "потом": книжная лавка. Сегодня я ни в чём себе не отказываю. Толкаю застекленную низенькую дверь, изнутри мелодично отзывается колокольчик. И едва переступаю порог — глаза разбегаются. Шкафы, шкафы, шкафы вдоль стен, от пола до потолка, заставленные книгами, заваленные журналами, свитками, картами, тускло поблёскивающие позолоченными буквами старинных переплётов и отдающими свежайшей типографской краской.

— Осторожно, сударыня, ступенька! — спешит ко мне невысокого роста пожилой представительный мужчина, в мантии, похожей на академическую, в небольшом белом паричке с буклями и косицей. На кончике носа чудом держатся большие круглые очки. — Позвольте… — Предлагает руку. И в самом деле, прямо с порога я, оказывается, шагнула на довольно широкую ступеньку, а от неё вниз ведут ещё несколько поуже. Недолго и навернуться, не знаючи. — Прошу извинить, но сегодня я не вывешивал табличку с предупреждением, решив, что посетителей не будет. Чем могу быть полезен?

Магазинчик небольшой, меньше демонстрационного Мишелевского зала, но здесь не в пример уютнее и домашнее. Ровно в центре заваленный стопками книг массивный дубовый стол, к нему вплотную примыкает письменный, покрытый зелёным сукном. Края развёрнутого свитка, чтобы не заворачивались, прижаты по краям небольшими цельными малахитовыми плитками. Рядом — стопка бумаги с исписанным наполовину верхним листом, бронзовая чернильница-сова, на специальной подставочке, чтобы не замарать поверхность стола — письменное пёрышко, испачканное в чернилах. Ох, что-то я сегодня всех отвлекаю: кого — от развлечений, кого от работы.

— Простите великодушно, — каюсь я, — зашла наугад, без особых планов. — Несмотря на то, что клиентка из меня неперспективная, хозяин доброжелательно улыбается. — Я заметила ваш магазинчик ещё недели две тому назад, но в тот раз зайти не удалось, а сейчас проходила мимо — и решила не упускать такой случай. — Бросаю невольный взгляд в сторону чернильных приборов. — Неужели у вас даже песочница есть? Вот та штуковина, похожая на большую перечницу — это ведь песочница?

Хозяин, посмеиваясь, жестом приглашает меня за собой. Демонстрирует массивную бронзовую баночку с крышкой-ситом, очень мелким, затем, не присаживаясь, изволит начертать на бумаге несколько слов и притрушивает ещё влажные буквицы содержимым банки. И в самом деле, в ней песок, мелкий-мелкий золотистый песок, сыплется и шуршит, касаясь бумаги. Слегка согнув лист, "академик" ссыпает песок в небольшой лоточек.

— Есть ещё пресс-папье, с промокательной бумагой, — любезно сообщает. — Правда, хронологически оно появилось немного позже, но некоторые предпочитают именно его. Желаете приобрести? Для себя или в подарок?

Едва не проговариваюсь, что у меня и стола-то нет, настолько в моём нынешнем жилище спартанская обстановка. А самой вдруг страшно хочется как-нибудь расположиться с удобством напротив тёмного окна, зажечь старинную лампу, посидеть, задумчиво погрызая пёрышко, может, сочинить какую-нибудь там балладу… Присыпать свежие чернила песочком. Было бы здорово…

— В другой раз, — отвечаю дипломатично. — Когда будет куда ставить. А можно просто посмотреть, что у вас тут такое?

Он радушно обводит руками вокруг.

— Прошу вас, сударыня. Будьте как дома! И простите мне моё любопытство — вы здешняя или… издалека?

Слово "попаданка", очевидно, отсутствует в его лексиконе. Ну и правильно. Не вяжется оно с образом милого профессора, букиниста по совместительству.

— Издалека, сударь, — отвечаю в том же духе. — Поэтому и теряюсь, и не знаю, с чего у вас тут начать.

— Нужна первичная информация? — озабоченно спрашивает он. — Карты, справочники, путеводители? Что-нибудь из серии энциклопедических сведений? Описания артефактов и редкостей, классификация квестовых предметов, талисманов и амулетов, мифических существ?

Ёлы-палы. Даже э т о здесь есть. Почему мне никто не сказал в самом начале Сороковника, когда я ломала голову, что мне собирать в дорогу, куда, в какую сторону поехать, кого опасаться — что о таких вещах можно просто п о ч и т а т ь? Ну ладно, русичи могли и не знать о том, что в Европейском секторе в лавочках продаётся, но уж Лора с Аркадием — они ж отсюда! Впрочем, можно подумать, у меня было время для чтения…

— Скажите, а есть у вас что-нибудь о кидриках? — неожиданно для себя спрашиваю. Потому что на память вдруг приходит библиотека Николаса и две книги, отобранные им специально для меня. Ведь была ещё и третья, которую я так и не успела пролистать. Может, здесь повезёт?

— Кидрики… — Академик-профессор тщательно протирает очки кусочком замши, поглядывая заинтересованно и остро. Это у близоруких людей взгляд без очков расплывается, становится беспомощным, а у сударя-букиниста, судя по увеличивающим линзам, дальнозоркость, что помогает ему просветить меня не хуже рентгеновского луча. — А позвольте поинтересоваться, сударыня, у вас уже есть какие-либо первоначальные познания об этих существах? Что именно вас интересует?

— Если бы знать точно… — Я задумываюсь. Потом нерешительно спрашиваю: — Вот например: после последнего перехода они возвращаются к хозяевам или покидают их навсегда? Сколько они вообще живут? Где обитают в вашем мире? Насколько вырастают? Учатся, наконец, говорить или так и общаются на ментальном уровне, а может, совсем перестают чувствовать людей?

Профессор роняет очки. Мы одновременно приседаем за ними и едва не сталкиваемся лбами. Я успеваю первой, подаю ему очки, но он, похоже, их и не замечает. Поднимается в каком-то замедленном темпе, держась за поясницу.

— Так у вас — взрослый кидрик? И вы с ним попали сюда на последнем его переходе? На третьем? Сударыня, умоляю, не молчите, если бы вы знали как это важно! — Он снова начинает протирать линзы, но вдруг нервно сминает замшу в кулаке. Отбрасывает. — Неужели вы привели в наш мир это уникальное существо? И это после того, как погиб питомник… боже мой…

— Вам плохо? — обеспокоенно спрашиваю. Как-то он побелел, губы прыгают, бормочет что-то уже невнятно…

— Да… — говорит он растерянно и опускается на стул, кое-как нащупав его позади себя. — Нет! Нет, мне очень хорошо, сударыня! — С воодушевлением вскакивает. — Прошу меня извинить! — Хватает меня за руки, не замечая букета, и пытается энергично их пожать, и я едва не вскрикиваю, потому что он существенно пережимает больную лапку. С трудом освобождаюсь. Обожатель кидриков азартно пробегает по помещению из угла в угол. Срывает шапочку, подбрасывает её вверх и, ловко поймав, водружает снова на голову. — О, сударыня, если бы вы знали…