Сороковник. Книга 3

Он что-то невразумительно буркнул — очевидно, здороваясь, я кивнула. Формальности были соблюдены. С облегчением я поняла, что попутчик не жаждет общаться. Небрежным с виду, но на самом деле точным выверенным движением он закинул на верхнюю полку рюкзак и, сунув руки в карманы, пристроился на нижнем сидении, вытянув ноги, откинувшись к стенке купе и устало прикрыв глаза.

Ну и замечательно. Без попутчиков в дороге не обойтись, но этот хотя бы не начал с ходу разговоры разговаривать. Я-то по натуре своей молчунья, мне всегда тягостно поддерживать праздные беседы, поэтому такой сосед меня куда как устраивал. Лишь бы продержался до конца пути. А то, может, сойдёт раньше?

Вошла проводница, проверила у молодого человека билет — и почему-то не спросила паспорт, хотя, может, сделала это при посадке? Выглянула в окно, сообщила, что через минуту отправляемся, что в Ростове могут ещё подсесть… При этих словах молодой человек слегка поморщился. От чая отказался — опять-таки молча, только качнув головой; дождался, когда проводница уйдёт, и, не обращая на меня внимания, цепким взглядом окинул купе, развернул на верхней полке матрац и, скинув сапоги, сразу же там залёг. В полнейшее изумление меня привело то, как легко он вознёсся, едва привстав на нижнюю полку и подтянувшись за край верхней. Я невольно вспомнила, сколько шишек набила в детстве, забывая о той полке, на которой обычно складируются в поездах матрасы. Этот парень закинул себя наверх как мяч в корзину — уверенно, быстро, точно. Мне бы понадобилось или карабкаться по приступочкам, или сперва взгромоздиться на столик.

Спортсмен? Качок? Байкер? Украдкой покосилась на сброшенную под стол обувь. Летом — в высоких сапогах? Впрочем, мне-то что… Подпихнула поудобнее подушку под локоть и уткнулась в книжку.

Читать я особо не торопилась, справедливо полагая, что после завершения книжки заняться будет нечем. Ехала я на море на десять дней, меня настращали, что в конце июня в Лазаревском прохладно, поэтому купальник купальником, а на случай похолодания нужна и куртка, и обувка запасная… В общем, дорожная сумка была забита шмотьём, и, конечно, взять с собой для коротания пути всю библиотеку не представлялось возможным. А электронных книг, если припомнить, в то время ещё не было. Поэтому я прихватила с собой свежекупленный роман потолще: если окажется не слишком интересным, кое-как убью время, а потом оставлю в вагоне, дабы не отягощать себя лишним грузом.

Сосед на верхней полке, похоже, сразу заснул. А меня как магнитом тянуло на него посмотреть. Сколь я сама маленькая, мне всегда нравились высокие мужчины, и, кстати, неболтливые, такие вот сдержанные и ненавязчивые. Ничего же страшного, если я на него поглазею?

Повезло ему, однако, с купейным вагоном. В плацкарте полки короче, пятки так и свешивались бы, а здесь — вытянулся спокойно во весь рост. Я сдержала вздох. Вот у кого никаких проблем в общественном транспорте, можно спокойно держаться за верхний поручень, не то, что мне — выворачивая руку. Рука, кстати, у него красивая: кисть узкая, чуть удлинённая, пальцы как у пианиста. Я сморгнула. Показалось, или нет, что блеснул маникюр? Впрочем, судя по брутальному виду, нездоровой ориентаций здесь не пахнет. У нас в офисе начальник коммерческого отдела тоже периодически ногти полирует, фишка у него такая: раз постоянно с клиентами контактирует — и в особенности с клиентками — то привык быть безупречным до кончиков ногтей буквально.

У каждого свои причуды, говорю себе и снова опускаю глаза в книгу. Не моё это дело. Мне завтра в девять сорок шесть выходить. Я его вижу в первый и в последний раз в жизни…

В Ростове никто не подсел. Хотя в соседние купе народ набился, я и слышала, и видела, как проводница избегалась то с чаем, то с постельным бельём… Где-то поблизости пищали ребятишки, совсем маленькие, лет пяти, не больше, и я содрогнулась, сочувствуя в душе их родителям. Никогда не понимала необходимости тащить за собой в путешествия малышей: им ещё ничего не понятно, а взрослым с ними сплошная маета, а не отдых. Пройдя до туалета, я убедилась, что вагон забит до отказа. Наше же купе было как заколдованное, его словно не замечали. А когда я прикрыла за собой дверь, показалось, что наружные звуки отсеклись разом, только стук колёс и оставался слышен.

Попутчик мой с того момента, как вырубился, и до позднего вечера разве что повернулся на бок и больше признаков жизни не подавал. И такое тоже бывает, мне, например, приходилось так иногда мотаться по командировкам, что за возможность выспаться в поезде просто благодарила судьбу. К половине одиннадцатого, когда читать стало невозможно, я опустила ночную штору на окне и улеглась. Покосилась на спящего соседа ещё раз с некоторым беспокойством: кто знает, что взбредёт ему в голову? Потом решительно запретила себе об этом думать. Что теперь, ночь не спать из-за каких-то дурацких опасений? Была бы я ему интересна — не дрых бы сейчас, как убитый.

…А проснулась среди ночи из-за его стона.

Спросонья не сообразила, в чём дело. Затем даже сердце заколотилось от страха: почему-то мне пришло в голову, что он умирает. Вскочила, заметалась, но темно же, тудыт-растудыт, хотя можно и разглядеть, что он уже на нижней полке, простынёй до пояса прикрыт, и белеет в темноте и эта простыня и его запрокинутое лицо, и руки со сжатыми кулаками. Всё равно темно, толком не понять, что с ним. Безрезультатно щёлкнула ночником, додумавшись — отжала зажим тяжёлой шторы, та взвилась и громко стукнула о металлический держатель. В окно ворвался синюшный свет какого-то вокзала, пробегающего мимо.

Мой сосед опять застонал, дёрнулся кадык, по лицу пробежала судорога. Я колебалась. Разбудить? Попробовать просто перевернуть набок, как мама делала, когда нам снились кошмары? Ведь мучается, и мне с ним придётся, не засну, пока он так зубами скрипит. Куртка висела у него в головах, на крючке, сейчас он оставался в какой-то тёмной безрукавке, и когда в напряжении стискивал кулаки, мускулы и вены на руках вздувались просто таки страшно. Поэтому повернуть его лицом к стене я не решилась — не ребёнок он, в самом деле, да и не сдвину такую махину, — а вот по плечу погладить попыталась разок-другой. И вскрикнула, когда левой рукой он, словно клещами, вцепился в моё запястье. И глянул на меня зло.

Я судорожно дёрнулась, пытаясь освободиться. А этому парню понадобилось не более секунды, чтобы всё понять. И слегка ослабить жим, не выпуская при этом моей руки. Кто бы мог подумать, что эти музыкальные пальцы могут быть такими сильными?

— Напугал? — спрашивает негромко, и глаза уже не полыхают. — Прости, не хотел. — Помедлив, сдвигается к стенке. — Посиди со мной, прошу. Не бойся, ничего плохого не сделаю, просто поговори. — И уже властно тянет за руку, усаживая рядом. — У меня кошмары бывают иногда, тяжело проснуться самому. Спасибо, что подошла.

Поезд с мягким толчком останавливается на очередном полустанке, и больше от инерции, чем от того, что меня тянут вниз, я неловко плюхаюсь рядом с незнакомцем. Не выпуская моей руки, он, приподнявшись, выглядывает в окно. Буквально через несколько секунд поезд трогается.

— Зачем тогда останавливаться? — недоумевающе спрашивает попутчик. Он что, первый раз в жизни едет в поезде? Хотя — кто знает, может он на личных самолётах перемещается по миру, а сюда его случайно занесло. Ладно, раз просил человек поговорить — поговорю.

— Стоянка бывает небольшая по времени, всего минуту. А если на перроне никого нет, и проводники просигналили, что никто не сходит, то и меньше.

— И так всегда?

— Почему? На больших станциях, где народу много, посадка десять-двадцать минут, а то и больше. Если меняют паровоз или дополнительно подцепляют вагоны — могут и час проторчать.

— А ещё?

— Бывает, нужно пропустить какой-то состав, который по тому же пути едет. Тогда приходится дожидаться. Кстати, наш поезд скорый, стоянки небольшие, а часть вообще пропускается. Ты что, первый раз в жизни на поезде? — не удерживаюсь от вопроса.