Сороковые... Роковые
Шрифт:
– День добрый!
– не обращаясь конкретно ни к кому, слегка поклонилась Варя.
– Чего у тебя, бабонька?
– спросил Николаич.
– Да вот, черпак сломался. Хозяин велел срочно припаять.
– А-а-а, так ты из коммерции? Давай, посмотрю. Так-так, давай-ка часа через два подходи, я пока поищу, у меня где-то завалялся кусочек нужного припоя, вот этим, - он приподнял какую-то плошку с чем-то непонятным, - не схватится. И скажи хозяину, работа будет стоить подороже, десять марок, или же продуктом каким отдаст. Так что часа через два, не раньше, да
Варя быстро пошла назад, Ищенко вел себя безукоризненно, ну, пришла бабенка - он взял заказ, а то, что полицаи возле него битый час торчат, так мало ли, вон эрзацсигаретой угостили, знать, кого-то высматривают. А возле него стоят - типа маскировки, вроде тоже чего в ремонт принесли. Ищенко сравнил их маскировку со страусом, спрятавшим голову в песок, но ни единым движением не выдал себя-опасно. К нему подходили бабенки, кто-то радостно забирал починенное барахло, кто-то робко протягивал видавшие виды кастрюли или миски, и смиренно ждал приговора мастера. Тот вздыхал, матерился негромко, сплевывал, и тяжко вздохнув, обещал подумать, может, чего и выйдет.
Полицаи посмеивались:
– Да, вот из этой кастрюли решето проще сделать.
– Да попробую, может, ещё немного подюжит.
Покрутившись ещё с час, полицаи дружно рванули на выход, бормоча:
– Время вышло, пусть теперь завтра эти Михневские дежурят.
Варя подошла минут за десять до закрытия будочки-мастерской Николаича. Громко сказала:
– Хозяин велел зайти, он товаром расплатится.
– Пойдем, милая!!- Шумно обрадовался Ищенко - мало где какие уши торчат.
– Я хоть кулешу сварю.
Шли, негромко и осторожно перебрасываясь словами.
– Трудно так!
– вздохнул Ищенко, - вот знаю, что батя жив останется, а все равно так сердце болит за всех. В Сталинграде такая мясорубка сейчас, ох как тяжко нашим пока!
Пришли в коммерцию, Толян отпускал фрау Милку, что внезапно стала постоянной спутницей Кляйнмихеля.
Ищенко стянул затрапезную кепку:
– Доброго вечера вам!
Толик кивнул, а Милка,даже и глазом не повела.
– Здороваться с какими-то ободранцами, ей, любовнице шефа гестапо, вот ещё!!
Толик упаковал купленный товар, проводил фрау Эмму - на новый лад теперь звалась мадам, до дверей, открыл ей дверь, отдал пакеты сопровождавшему её немцу и пожелал доброго пути и прекрасного вечера.
Распрощались довольные друг другом, а Толик, зайдя в свою ненавистную коммерцию, скривился:
– Ох, видеть таких профур не могу. Здорово, Николаич. Я буду тебе товар взвешивать по чуть-чуть, вон, бургомистр ползет с полицаями, ты повыпрашивай пожалобнее, чтоб их, сук продажных!
И выпрашивал Николаич, добавить хоть немного крупицы, а Толик истово, как настоящий жлоб, жадничал, немного правда прибавил.
Но бургомистр, это вам не баран чихнул, и хозяин быстро, чуть ли не в шею вытолкал Ищенко, заодно отправив и Варю, и вернувшуюся после вручения заказа вторую работницу - Меланью по домам.
На следующий день прибрели из Березовки братики Крутовы. У Гриньки на плече в сидоре, бултыхался и позвякивал бабский хозяйственный инвентарь, он выложил его и забрал отремонтированный. Полицаи опять для чего-то торчавшие поблизости, абсолютно не обращали на пацанов внимания, и Ищенко, принимая все это барахло, тихонько сказал Гриньке про фон Виллова.
Гринька забежал до Ядвиги, передал ей насушенной травки пастушьей сумки - кашель у неё был сильный, и вялел подумать, "штоб у Бярезовку до бабки Мани и деда Евхима прихОдила, ён маненько прополису припас, да и бабка Маня як-то по свояму ряцепту кашель вон лечить у бане с травами, помогая усем." -Хорошо, Гриня. Я, может, соберусь, только ведь устану идти-то.
– А мы потишае пойдем, до тямна и добрядем.
Слушавший это Руди поинтересовался, о чем фрау Яда договаривается с этим киндер? Ядзя пояснила.
– О, гут, гут. Руссиш банья - ист вундербар!!
И в вечеру уже знал Панас о том, что фон Виллов квартирует у Ядзи, и очень волновался за Варю, как бы не прокололась она со своими непривычными замашками, немец-то непростой! Ну, да он очень надеялся, что все будет нормально.
А Герби незаметно приглядывался к этой Варье. Он заметил, что она в доме всегда держится прямо, с каким-то, он бы сказал, достоинством, впрочем, как и пожилая фрау-пани. Они обе ему начали нравиться - если даже они были в хате, готовили себе немудрящую еду, никогда ничего не падало, не гремело, все было прилично. Ещё - поражала чистота, не было ни закопченой посуды, ни каких-то худых ведер и корзин непонятно с чем, все старенькое, посуда с трещинками, но чистая, и приятно было брать в руки. В кухне, на стене возле окна висели пучки каких-то сушеных трав - и запах в хате от них был весьма приятный. Фон Виллов спросил у Руди, что за травы, тот сказал, что большая часть для лечения, а в дальнем углу - те для банья, для пар. А в сенях, не захламленных и не заставленных ничем -висели веники, исправно притаскиваемые уже знакомыми пацанятами.
Варя и Ядзя привыкли к своему постояльцу, он оказался нелюбопытным, малоразговорчивым и, что удивляло, вежливым. И где-то через месяц, Герби стал замечать, что Варья - очень даже приличная фрау. Все что надо в плане женственности - у неё имеется.
А Лавр - Леший озаботился переводом своих мальчишек в дальний лес.
У Кляйнмихеля и Фридриха горело - им приспичило на охоту, а шеф гестапо загорелся идеей высмотреть зверя с самолета... рама-разведчик сделает фото попутные, мало ли где кабаны пробегут или ещё какая крупная живность, а они потом вместе с Лешим устроят знатную облаву.
Вот и прибирали ребятишки за собой на дальнем схороне Лешего, а то что грядки самолет сфотографирует, так Леш и не скрывал, что у него имеется огородик для своих нужд. А то что далековато от его хаты, так оно по принципу:"подальше положишь - поближе возьмешь, людишек негодных развелось.."
И опять пригодились Никодимовы заначки. Гринька, этот мелкий шпендель и Василь как-то незаметно стали связными между лесом и райцентром - они с Василем исправно приносили инвентарь для рямонту, забирали, запоминали усе, что им кажеть дядька Николаич, забегали проведать Варю с Ядзей, Гринька ешче и перекуривал с Карлом, когда тот был на посту.