Сороковые... Роковые

Послышались тихие шаги, шорохи, это встала Варья, он в размышлениях и не заметил, что наступило утро, и Варья собирается на работу. Не определившись ещё со своим дальнейшим поведением, он не стал вставать и смущать женщину, а вдруг она очень сильно переживает и жалеет об этом, знает же он, как она его обзывает:"Сухарь и жердяй". Ему долго объясняли, что значит второе слово, а этот шустрый Гринья, показав на длинный и тонкий стволик очищенной от бересты березки, поднял его в верх, и понял Герби конкретно, сначала даже обиделся, а потом долго смеялся.

Варья ушла, что-то негромко наказав Руди, только тогда Герби встал.

Руди, поглядев на него, счастливо улыбнулся всеми морщинками и сказал необычные слова:

– Я так рад за тебя, мальчик! Но будь в сто раз осмотрительнее и осторожнее, думаю, Конрад бы тоже порадовался. Барбра, она необычная, и её надо оберечь.

Герби удивился - Руди перестал его звать мальчиком лет четырнадцать назад, когда он, Герби, принес первый кубок, завоеванный на соревнованиях по боксу.

На работе у Герби все спорилось с первого раза, но он, сам себя притормаживая, иногда подолгу бессмысленно замирая, занудно и тщательно перечитывал и пересматривал данные для отправки в Берлин.

После обеда ввалились толком не отошедшие от пьянки-охоты Краузе и Кляйнмихель:

– Герберт, как Ваше здоровье?

– Терпимо, вчера долго сидел в банья, прогрелся, пропотел, сегодня почти здоров!

Даже Кляйнмихель подтвердил, что самое лучшее у этих унетерменшей - банья. И тут же загорелся:

– Фриции, звони фатеру. Поедем к тебе в банью! Герр майор, Вы с нами?

– Я бы с удовольствием, но надо закончить рапорт для начальства.

А про себя порадовался, хорошо, что ещё не отправил ничего, и не придется придумывать причину отказа. А дома, вечером, он наконец-то поговорит с Варьей, по-настоящему...

Варя, привычно заходя в этот теперь её дом, в тысячекакой-то раз взмолилась:

– Господи, неужели мы так и останемся в сорок втором? Как я хочу домой!
– увидела сидящих в кухоньке Руди и Герберта.

– Добрый вечер, фрау Варья!
– одновременно сказали оба немца.

Руди засуетился, он под чутким руководством Вари уже умел пользоваться чугунком и 'укватом', вытащил чугунок с настоянным витаминным напитком, налил Варье большую кружку.

– Битте!!

На столе лежали галеты и пакетики сахарина, Варя устало присела:

– Уфф, устала! Спасибо за чай!

С утра через Раднево проходила большая колонна грузовиков с итальянскими вояками, остановившиеся на небольшой отдых зольдатен покупали всякую мелочь в коммерции, а Варя и Меланья фасовали и заворачивали товар, не разгибая спины. С удовольствием отхлебнула чаю, аж зажмурилась от удовольствия:

– Руди! Зер гут!

Руди расцвел, подвинул Варе галеты и сахарин:

– Битте!

А немец-жердяй, который Герберт, просто сидел и молча смотрел на неё. Руди, увидев этот взгляд мальчика, как-то быстро собрался покурить и поговорить с давним приятелем часовым, порадовавшись, что сегодня в охране именно Вилли, с ним можно было поговорить за фатерлянд, про житейские дела.

Руди ушел, Варя прихлебывала чай. Герби молча подвинул ей галету, погладив мимолетно по руке, Варя кивнула и взяла галету, откусив, запила чаем и поперхнулась от резкого вопроса Герби:

– Так кто Ви такая все-таки, Варья?
– и произнес он это на приличном русском языке.

ГЛАВА 10.

Варя кашляла до слез, а Герби, пользуясь моментом, мгновенно оказался рядом, похлопал по спине, да так и осталась его рука на Вариных плечах.

– Пожалел?
– едва отдышавшись, спросила она.

– Вас?
– не понял Герби.

– Вас, вас - ананас!

– Что? Варум ананас?

– Да для рифмы это я. Пожалел своих долбанных галет, вот я и подавилась, у нас такая примета есть, когда человеку жалко, другой обязательно подавится!

– Найн, нет, я не есть жалел.

– А скажи-ка мне, мил друг, зачем ты придурялся, что совсем не понимаешь русского языка?

Варья, я вперед спросил, - как маленький ответил Герби, а рука так невзначай сползла к Варе на талию уже.

– Что ты хочешь узнать?

– Алес!

– Ну, алес не получится, жизнь моя не маленькая, рассказывать долго, да и зачем? Сегодня мы вот рядом сидим, и чья-то нахальная ручка меня упорно наглаживает, а завтра...
– она тяжело вздохнула, - завтра может быть всякое. Завтра ты, может, меня в гестапо, - она передернулась, - потащишь секреты мои выпытывать.

Найн, не потащиш, найн.

– Хотелось бы поверить. Одно могу твердо сказать - я не шпионка, не разведчица, меня абсолютно не интересуют ваши дебильные секреты, да и шпионов что у вас, что у нас хватает и без меня. Я не коммунистка, да и нету сейчас уже их, но не в том суть. А твое знание языка откуда?

– Ты мне совсем ничего не сказат.

– Герби, я как могу тебе доказать недоказуемое?

– Гут! Язык знаю от моего фройнда - Пауля Краузе, по вашему - Пашьки.

– А-а-а, это который младшенький?

– Мы с ним много фройнд давно, он учил меня русски, я его дойч, никто, даже Руди и мой дядя, который мне за фатер, не знают про мой знание, только Пауль.

– Значицца, знаешь, как я тебя... навеличиваю.

– Я, я - сукостой, сухар, жердяй, гамбургский сарделька, варум сарделька, не понять?

– Ну, вы же любите сосиски-сардельки с кислой капустой и пиво, вон даже Октоберфест...проводите, - Варя озадачилась:

– Блин, а может этот Октобер только после войны случился?

– О, Варья, ты знаешь Октоберфест? Удивлен!

– Наслышана, говорили знающие люди.

Сосед Влад, побывав там, с месяц делился впечатлениями о фестивале.