Сороковые... Роковые

– Дань, а на работу?

– Отпросился! Садись, пей свой кофе. И тосты вон готовы.

Варя вдохнула запах кофе:

– Забыла уже, как он пахнет.

Маленькими глоточками, растягивая удовольствие, отпивала его, не притронулась к тостам, а сын сел напротив и не отрываясь смотрел на неё.

– Мам, мамочка!
– у него на глазах опять показались слезы.
– Не верю, что ты вот она. Какая ты у меня стала молодая, за подружку сойдешь, и волосы у тебя теперь обалденные. Только ты у меня всегда светлорусая была, а сейчас шатенка.

– Дань, нечем там было красить, да и мыла я их не шампунем, там ещё нет такого, и ой, как не скоро будет.

Варя кратко рассказала ему, что и как, и прямо за столом - уснула.

А сын бережно взял свою мамочку на руки, отнес на её кровать, осторожно укрыл одеялом и сел в кресло, стоящее неподалеку. Кому скажи, что двадцатишестилетний мужик до смерти боялся одного - что его мамка опять исчезнет.

А она спала. Что-то тревожное снилось ей, она хмурилась, пыталась что-то крикнуть, хрипела, ворочалась, стонала. А ребенок осторожно гладил её по лицу и тихонько приговаривал:

– Все хорошо, мам, я рядом, ты дома, спи, мамочка!

Пошел на кухню, надо же было что-то приготовить вкусненькое для мамы, вытащил мясо, нарезал, отбил, закинул в миску с чесноком и взбитыми яйцами, - знал, как она любит такие отбивные, а сам каждые десять минут на цыпочках входил в комнату - боялся, что приснилось ему это, и она опять исчезнет.

Повертел её рванину - бросить в стиралку побоялся, мало ли, расползется или ещё чего. По квартире уже поплыл запах жареного мяса, время подходило к трем, мамочка его все спала. Зазвонил домашний телефон, сын взял трубку, мужской голос спрашивал Варвару.

– Вы кто?

– Сергей, её побратим.

– Немного подождёте, она спит?

– Да, жду.

– Мам, мамочка, - тихонько дотронулся до неё сынок, - мам тебя Сергей какой-то спрашивает.

Варя вздрогнула, вскинулась бежать и увидела напряженные глаза самого родного человека - сына.

– Ох, Дань, прости, но я наверное ещё долго буду так вскакивать и дергаться, десять месяцев войны, они не скоро забудутся.

Данька принес трубку, Варя поговорила, встала, умылась, причесалась.

– Ох, к пяти надо в милицию-полицию - фу!
– она передернулась.
– Знали бы те, кто переименовывал, как ненавидят там это слово! Во что хоть одеться, все ведь как на вешалке теперь.

– Мам, а те брючки, что я сильно любил, когда маленький был, они точно тебе как раз стали. Я тут в кладовке вещи перебирал - тоска, знаешь, какая была, нашел эти брючки.
– Он пошел в кладовку и принес их.
– Прикинь!

Варя надела.

– И эти брючки стали свободными в талии и на попе. Где мое рванье? Там поясок такой был, старенький.

– Мам, выкинуть хотел, да подумал, что мало ли...

– Правильно, сын, подумал, этот поясок - самый что ни на есть драгоценный подарок для меня.

– Расскажешь?

– Сыночка, рассказов будет много, но прошу тебя - никому ничего не рассказывай, даже своему Лаврику и то не надо. Скорее всего, будет много шумихи, вранья, неверия и всякого разного, наверняка какие-то журналисты и всякая другая братия заинтересуются, да мало ли кто ещё. Ты ничего не знаешь, я после пережитого замкнутая и неразговорчивая стала.

– Хорошо, мам, вижу, вон, виски все белые, ты у меня как эта, из Индии, которую убили тогда.

– Индира Ганди, думаешь? Сыночка, мальчик мой, какой ты у меня повзрослевший стал без меня.

– Повзрослеешь тут, тоже вон седые волосы появились. Хорошо, номер вашей машины сзади едущий на грузовике водила запомнил, тут такой шухер был, пропали люди среди бела дня, а тебя соседка видела, что ты к знакомому садилась, вот и установили через неделю всех вас. Мы все, у кого пропали, с тех пор часто созваниваемся, знаешь, как истово верили, особенно бабуля Петровна, Игоря Миронова, она нас всех матом крыла постоянно, никому не давала скулить. Такая бабулька - я в неё влюбился просто. Мам,я мясо твое любимое - отбивнушки приготовил.

Варя поцеловала своего сыночка:

– Спасибо, мальчик, только отвыкла я от такой пищи, прости, но пока не могу, побаиваюсь.

Мамуля поклевала как птичка, а сынок никак не мог наглядеться на такую родную и в то же время совсем другую, маму. Варя начала одеваться, подвязала брючки своим стареньким пояском, выбрала из многочисленных нарядов джемпер самого маленького размера, спасибо, обувь подошла.

– Дань, вот чоботы и кухвайку надо выкинуть.

– Смешно, - улыбнулся сын, - кухвайка. Мам, тебя проводить?

– Мужики за мной заехать обещали, но мало ли, пошли.

Едва вышли, к подъезду подъехала старенькая Ауди - за рулем сидел Сергей:

– Привет, Варюха. Вот, как в том фильме - махнул, не глядя, наши-то красавицы там так и сгниют, если Леш с Панасом и Гринькой не сообразят, что с ними сделать. Если, опять же - живы останутся. Это сын?Похож на тебя!

Пожали друг другу руки, Данька, не слушая маму, подогнал свою девятку и поехали, Сергей заехал за Толиком. У ментовки уже ждали Иван с Костиком и подходил к зданию прихрамывающий Игорь, бережно поддерживая высокую бабулю.

– Так вот вы какие, друзья Игорёшкины?
– бабуля уж очень пристально разглядывала всех.
– Вижу, хлебнули, в самый лихой год попали. Евдокия Петровна я, бабуля вот этого охламона.

В дежурке их не задержали, сразу же провели к начальнику, бабуля пошла с ними, и как-то так получилось, что её поддержка очень помогла им. Бывшая фронтовичка постоянно кивала головой во время рассказа попаданцев, подтверждая, что так все и было.

В кабинете сидело аж пять серьезных, явно не рядовых мужиков, которые цепко и пристально рассматривали всех пришедших.

Евдокия Петровна сразу же пояснила:

– Я пришла не как бабуля внука, а как фронтовичка, знающая то время не понаслышке.

– Прежде чем начнем разговор, скажите, пожалуйста, как наш Ищенко, раненый в последние минуты пребывания там?
– спросил Сергей.

– Ищенко Сергей Николаевич после небольшой операции был в реанимации, сейчас переведен в палату, состояние средней тяжести, в сознании, очень переживает, что не с вами.