Сороковые... Роковые

Через пять часов пискнула в первый раз - дочка Стеши и Игоря - Евдокия Игоревна Миронова. Умученная, но счастливая от того, что все закончилось, и у неё есть теперь частичка любимого мужа - мама Стеша с нежностью и любовью вглядывалась в маленькую копию Игоря. Игорек, много и часто рассказывающий про свою любимую бабулю, и не подозревал, что Стеша давно решила дочку назвать только так.

Малышка требовала внимания, Стеша спала урывками, Полюшка тоже постоянно помогала ей, обе сильно горевали, что папки не увидят своих деток, но одновременно и благодарили Господа, что мужья оставили им о себе память, да какую. А Полюшка родила в мае, девятого, -'аккурат на Победу'- сказал Леший Панасу - сыночка, Сереженьку. И тоже вылитого папку, казалось, озарился мир светом от такого - мамки тряслись над своими детками, а Леший с Волчком старались помочь во всем своим теперь внуку и внучке.

Гринька и Василек тяжело переживали разлуку с мамушкой Варей.

Гринька потихоньку шептал Василю, лежа на печке перед сном:

– От увидишь, Василь, приедуть наши, а ты у мене прохвессор, настояшчий. От мамушка у восторге станеть глаза пулить:

– Василек, ты прохвессор у самом деле?

Василек грустно улыбался, а Гринька опять шептал:

– Ты обешчал ей сирень увсюду насадить, от и займемся вясною, у дворэ посадим, а наши прийдуть - усю Бярезовку засадим, от мамушка обалдееть, як Игорек кажеть.

– Ребята, - остановил их на улице Толик, - давайте немного пройдемся, покурим, прикинем кой чего к носу...

Пошли, оглядываясь, привычка дурная за столько времени выработалась и пристала накрепко.

– Я так понимаю, нас будут тщательно и проверять и выспрашивать. Думаю, врать надо только в одном -кто отец ребенка Вари, не поймут ни хрена, а зачем нашей будущей мамочке лишние напряги, и так ей достанется, типа, возраст, то-сё.

– Согласны!
– дружно откликнулись мужики.
– Кого назовем?

– А давайте Климушкина и обозначим отцом, если даже после войны был жив, то стопудово сейчас нет в живых, ему тогда уже за тридцать было, вряд ли после плена до ста лет дожил, да и мало ли... если и жив в девяносто восемь или девять лет - память-то точно худая, как решето. Как Варь, годится такой вариант?
– предложил Шелестов.

– Пожалуй, да. Слишком трудно про Герби кому-то чужому говорить.

– Варюх, - обнял её Игорь, - вот отвяжутся от нас, поищем у Гэрмании корни твоего Герби, фамилия-то, чай, редкая, да ещё с приставкой фон - барон он у тебя. Я хоть и не видел, но мужики вон сказали -хорош, в мирное время точно бы чемпионом по какому-то виду спорта стал.

– Боксу, - ответила Варя, - у него там какие-то медали-кубки были завоеваны до войны. Он рассказывал, как Фридрих Краузе все пытался у него реванш взять, Герби с детства, не смотри, что они с Пашкой помладше, несколько раз Фрицци навешивал.

– Да ты что? Этому мерзавцу прилетало от Герберта?
– восхитился Иван.
– Уважаю, такую сволочь да отлупить - дорогого стоит. С огромным удовольствием руку бы пожал!

– Так, кто чего дома наболтал?
– сосредоточенный Сергей, какой-то весь мрачный, посмотрел на всех.

– У меня сын, но он точно не болтанет, не та натура. Тем более, я его уже предупредила.

– Моя бабуля в курсе - дома больше никого не было, тоже не скажет - рядом же она с нами была!
– Игорь тоже не балагурил, а был растерянно-печальным. Толик кивнул:

– Мои в деревне, они по пятницам там моются-парятся. Дома никого.

Иван сказал:

– Я жене пообещал потом все рассказать, да она от радости и не врубилась, суетилась возле меня и рыдала, а потом я вырубился. .

– Костик?

– Тоже самое как и у Толика - все на работе - написал записку, сейчас дома слезоразлив будет - утопят мамка и сестрички.

– Вот и замечательно, завтра Николаича предупредим обо всем. Ну что, по коням?

– Варь, вон твой дитенок за нами ползет.

– А чё, Варь, видный у тебя сынок, типа Герби, только наш пошире в кости будет, и помощнее!
– впервые улыбнулся Сергей.
– Все, разбежались, до завтра.

Варя весь вечер с удивлением смотрела на своего сына, он не только возмужал, он стал полностью самостоятельным, ничего не валялось как раньше из его вещей где попало, везде был порядок.

– Сынка, я смотрю, совсем самостоятельным стал.

– Станешь тут, - буркнул ребенок, - забудусь первое время: "Ма, где мой свитер?" А потом как холодным душем - нет твоей мамки, и неизвестно, что с ней! Знаешь, как лихо было?

– А эта девица... у тебя что, серьезно?

– Ма, я молодой ещё, мне, вот, как ты, такую надо, посерьезнее, поосновательнее.
– Улыбнулся сын.
– Нет, ма, пока не сходятся звезды правильно.

Долго сидели, прижавшись друг к другу, и негромко говорили - обо всем.

Варя, не приукрашивая, рассказывала, как трудно было выживать именно им, знающим дальнейшее, и приучаться ходить, опустив глаза, как сложно было Толику - ведущему инженеру - здесь переломить себя и стать торгашом-фольксдойче, как изменился их Гончаров.

– Гончаров, Гончаров... это который всегда пальцы веером?

– Я его не знала до того, но, похоже - он. Сейчас совсем другой человек, там, знаешь, шелуха как с лука, вмиг слетает, и видно сердцевину, я не знаю сколько раз порадовалась, что не оказалось среди нас гнилья.

– А твой толстый друг - Ищенко, он-то как со своим давлением?

– Там половина его осталась, он джинсы проволокой скручивал, чтобы не спадали. Смеялся, что жена по лысине только и признает. Данюсь, а давай поищем людей по фамилии фон Виллов?

– Немцы?
– остро взглянул на неё сын, что-то понял.
– Мам, расскажешь?

– Попозже, сынка.

– Ладно, понимаю, что вы все, как вон чеченцы-афганцы, долго ещё будете войну видеть во сне.