Совершенные. Тайны Пантеона

– Что здесь написано?

– Удовольствие – колыбель греха, а грех – орудие смерти, – после заминки сказал Август, неотрывно глядя на меня.

Я медленно провела ногтем по черным строкам епитимьи, надавливая и словно желая зачеркнуть фразу. Мужские бедра подо мной стали каменными от напряжения.

– Ты в это веришь?

– Да.

– Но хочешь, чтобы я осталась на твоих коленях?

– Да.

Я наклонила голову чуть ниже.

– Почему?

– Потому что ты важнее, чем слова из Писания. – Он все еще не двигался, только пульс частил под моими пальцами. – Поцелуешь меня, Кассандра?

Такие простые слова… И так много значат.

– Нет. – Я увидела, как он вздрогнул. – На этот раз ты поцелуешь меня.

Он наконец моргнул. Медленно, невыносимо медленно притянул к себе. Не закрывая глаз. И поцеловал. Наши губы пахли дождем и дымом.

Первое прикосновение – самое сладкое. Самое невесомое. Еще не поцелуй – а лишь обещание. Лишь предвкушение и соблазн…

Август соединил наши губы и замер на миг. Его губы оказались чуть шершавыми, обветренными. Мелькнула мысль, что на этом он остановится, но мой супруг коснулся языком, углубляя поцелуй.

Я не выдержала и обвила его руками, словно снова тонула, а он был единственной опорой. Моим единственным якорем. Невыносимое и сладкое притяжение сводило нас с ума. Мы слишком сильно желали этого поцелуя. Мы слишком долго пытались его избежать. Первое осторожное прикосновение сгорело в пламени желания. Второе прикосновение – сильнее и ярче. Третье уничтожает разум и кидает друг к другу. Я хотела всего лишь коснуться его губ, но забыла об этом напрочь… И даже не поняла, что стягиваю с Августа куртку, а потом и рубашку, а он развязывает завязки моего экрау. Халат с пионами и футболка полетели на пол, и Август втянул воздух, на миг отстранившись.

– Бог мой… это невыносимо…. – Он коснулся губами моей шеи. Потом груди – над черным кружевом. А потом и самого кружева. Да, я все-таки не удержалась и надела подарок Марты, решив, что его все равно никто не увидит. Кто же знал, что случится иначе?

Мы избавлялись от одежды с истовостью безумцев и прикасались с жадностью до смерти голодных. Ощущая его прикосновения и поцелуи на своей коже, я откинула голову, едва сдерживая стон. Ладонями Август обхватил мою талию, приподнял и поцеловал черные строчки у меня под грудью. «Бремя мое несу с радостью, ибо бремя мое есть благо…»

А потом поцеловал грудь, касаясь сквозь ткань. Его губы коснулись соска, и наслаждение – яркое, жгучее, – окатило горячей волной и потащило, потащило прочь от реального мира. Если бы кто-то сказал мне, что я буду пылать от желания в самом неподходящем для этого месте, я бы лишь рассмеялась. А сейчас было наплевать и на яму скверны, и на смертельно опасные вихри, и на инквизиторов, которые могут нарушить обещание… На все наплевать. Мир исчезал и растворялся, и все, чего мы хотели – это стать еще ближе.

В этом и заключалась главная опасность.

Наши поцелуи становились все более греховными.

На миг отстранившись, я посмотрела в его глаза и выдохнула:

– Почему ты не останавливаешься?

– Ты этого хочешь?

Я прикусила губу. Надо остановиться. Надо быть сильнее. Нельзя поддаваться соблазну. Нельзя, нельзя, нельзя! Нельзя. Это опасно. Это табу.

Но все, чего я хотела, – это продолжать.

– Нет. Я не хочу, чтобы ты останавливался.

И даже если мир потом разорвет в клочья, я не пожалею.

– Я тоже. Не хочу останавливаться, – сказал он.

– Ты ранен.

Он молча положил мою руку на свой бок. Там, где был порез, осталась только розовая кожа и корка засохшей крови. Края плоти сошлись и затянулись, регенерация разрушителя оказалась запредельной.

– Черт возьми, Рэй, – прошептала я, глядя в его глаза: темные как самый сладкий грех. – Это был последний повод, чтобы остановиться.

– Я не хочу останавливаться, Кассандра, – повторил он.

В луче света я увидела, какие расширенные у него зрачки, и это показалось невероятным. Как и учащенное дыхание. Как и откровенное желание…

– Даже если это… все изменит?

Не отвечая, он подхватил меня на руки, поднялся и шагнул к кровати, сдвинул покрывало. Положил меня и провел по кружеву и шелковым лентам на моей груди.

– Ты – невероятно красивая, – прошептал он.

– Ты тоже, – не удержалась я. И потянулась к ремню его штанов. – Кажется, это надо снять.

– Да? – хмыкнул Август.

– Думаю, да.

Он посмотрел на мою руку и кивнул. Бледные скулы Августа слегка порозовели.

– Давай я, – потянула край ремня, вытаскивая его из шлевки. Железный язычок застрял и пришлось повозиться. Каждое движение моих рук отзывалось его вздохом. Справившись с пуговицами и молнией, я потянула штаны вниз, зацепив пальцем и белье.

– Необычные ощущения. Это сложнее, чем я думала. – Мужские штаны застряли на бедрах, я тихо выругалась.

Август отвел мои руки и сам разделся, стянув и штаны с бельем, и обувь. А потом повернулся ко мне. Я прикусила губу, медленно скользя взглядом по его телу. По сухому рельефу мышц. По плечам и груди, по следам черной епитимьи, по ребрам с рисунком из засохшей крови. По нервно поджатому животу. По линии темных волос. По бедрам. Свела брови, внимательно изучая особенно важную часть мужского тела.

– Знаешь, Август, хорошо, что те женщины, которые желали тебя, не видели все это.

Он судорожно втянул воздух.

– Потому что увидев, тебя бы похитили и привязали к кровати. Чтобы не выпускать из нее… ну примерно никогда.

– Кассандра…

– Не то чтобы я была специалистом по части мужских достоинств, но знаешь…

– Кассандра!

– Но черт возьми, Август. Нельзя быть настолько идеальным!

Не сдержавшись, он насмешливо фыркнул и рывком пригвоздил меня к кровати.

– Дразнишь меня?

– Может, я жду, когда ты закроешь мой рот.

– Значит, этого ты хочешь?

– Своим языком. Для начала.

Он понимающе очертил абрис моего лица, нежно провел ладонью по шее и груди.

– Я знаю, что ты дразнишь меня, потому что нервничаешь.

– Совсем немного, – прошептала я, и Август снова меня поцеловал.

Мои штаны он стянул на удивление ловко. Развязал шнурки сандалий, окинул взглядом. Ничего не сказал, но то, что я увидела в этом взгляде, могло бы воспламенить и растопить весь ледяной Полярис! Я никогда не видела у Августа такого взгляда, раньше он не позволял себе смотреть с таким откровенным желанием. Его тело и его глаза сейчас были честнее любых слов.