Советская поэзия. Том первый

ГЛАЗ ВОЛГИ

Стоят леса в серебряном уборе, И толщиной в аршин зеленый лед Уже сковал теченье волжских вод. Хоть яростна зима в своем напоре, Но полынья на ледяном просторе Кругла, светла всю зиму напролет. Она стихию победила в споре. «Глаз Волги» — так прозвал ее народ. Неистовствует стужа, иней блещет, Но, льдом не покрываясь, полынья Все медленно колышется и плещет… Проходят годы, но желал бы я, Чтоб, не одевшись льдом ни на мгновенье, Всю жизнь плескалось в сердце вдохновенье.

‹1949›

ПРИГЛАШЕНИЕ В ЧУВАШИЮ

Знаете ли вы страну такую, Древнюю и вечно молодую, Где в лесу тетерева токуют — Словно песней сердце околдуют, Где, коль праздник, — от души ликуют, Коль работа — гору дай любую! Знаете ли вы такой народ, У которого сто тысяч слов, У которого сто тысяч песен И сто тысяч вышивок цветет! Приезжайте к нам — и я готов Это все проверить с вами вместе.

‹1970›

ВЛАДИМИР ДЕРЖАВИН

(1908–1975)

ОСЕННИЙ ВЕЧЕР

1 Поет в лесу труба туманной влаги. Тальник в росе в лицо с размаху хлещет, И влипший в грязь древесный жар в овраге Из тьмы, ногами выворочен, блещет. И лес — пролог к неизреченной саге — Над головою ходит и трепещет. И вдруг между стволов просвет нежданный И облаков дождливых отсвет рдяный. 2 Катясь, кольцо серебряное суток Приблизилось к прекрасному покою. Как тающего льда мембрана, чуток Стеклянный щит, звенящий под ногою Над миром тем. Лесные окна уток Поят осенней, кованой водою, И хора балалаечного в чаще Стегают струны лопнувшие чаще. 3 Утиных вод щербленая чеканка, Как сталь, тверда. Прозрачным слоем — копоть От выстрелов. Цыганская стоянка — И холст, лохмотьями уставший хлопать В кружащем медном пенье полустанка Верст за пять… Ночи оханье и ропот Между стволами белыми (иль кони Жуют овес, бряцающий в попоне?).

‹1930›

НЕЖНОСТЬ

Я бродил одиноко В пустынном осеннем лесу, Я валялся, как труп, У заросших травой придорожий И последнюю нежность Тебе бережливо несу, Как цветочную пыль В волосах, на губах и па коже. Я осеннюю нежность Ревниво хранил для тебя, Как последнюю влагу В забытом людьми водоеме. И устал одичало бродить, Никого не любя, По хрустальным лесам, Спотыкаясь в сухом буреломе. Пусть с кудрей твоих льется Густой золотой полумрак, Мои губы горьки, А твои — горячи и певучи. Вот уж небо лиловою медью горит, И в горах, Как чудовище, с шумом ползут Допотопные тучи.

‹1934›

ЧЕРНИЛЬНИЦА

1 В чернильнице моей поют колокола, Склоняются дубы над крышей пепелища, В ней город затонул — где прежде ты жила; Ныряет кит, судов проламывая днища; И каплет кровь с ветвей, где ночь любви вела В кабаньих зарослях осенние игрища. И гекатомб венец в сто сорок кораблей Антоний утопил в чернильнице моей. 2 Где тополя шумят над красной черепицей, Клен черный с яблоней сплетаются в окне, Где смотрит дом в закат чердачною бойницей, Там было суждено взглянуть впервые мне В нагую глубь озер той скорби темнолицей, Той властелинши, чей напев звенит во сне Глухом, младенческом (лишь бурею догадки Вздувает памяти чудовищные складки). 3 Как желтых туч пласты — осенние леса Хоругвью шелеста твое клубили имя. Со дна сознания преданий голоса — На алых лошадях, под гребнями седыми — Им смутно вторили… Песчаная коса От волн хохочущих дрожала. Будто — в дыме Ночном чуть видима, хватаясь за кусты, — С большой толпой подруг идешь купаться ты… 4 …И книгу февраля с застежкой золотой Листает влажный снег дыханья осторожней; Твой ранний, горький смех — всепомнящей рукой, Словарь твоей любви, — как розовые пожни Под инеем сквозным, — вписал он в книге той. Но я прочел не все, — и, что ни день, тревожней Живет забытый край в душевной глубине, Иголки башенок вонзая в сердце мне. 5 Я не его любил. Моим заветом не был Ни город юности, ни игр забытых дом. Но у тебя в глазах тонули даль и небо, Двор с лошадьми, листок, летящий над прудом. Но целый край, в лесах, в стоверстных волнах хлеба, Стоял, как зеркальце на столике твоем. Тот мир, как мельница, — росистая, ночная, — Спал, водяным столбом твой образ отражая.

‹1936›

ИЗ КАВКАЗСКОЙ ТЕТРАДИ

* * *

Когда гудит под ветром лес, Как струны гуслей под руками Сказителя, и свод небес Скрывается за облаками, И, как драконы, на лету Клубятся ярусами тучи, И, как в горах, воздушной кручи Я ощущаю высоту, И кружится земля, как глобус, Под крышей быстрых облаков, И полночь, радуясь и злобясь, Встает из-за глухих холмов, — Тогда с огромным лбом Шекспира, Со взглядом, блещущим, как меч, В мой дом вступает образ мира, Плащ на пороге сбросив с плеч. И музыка за ним клубится, Как волны, изнутри светясь. И с плеч его слетают птицы, На мой рабочий стол садясь. Неисчерпаемо-чудесным Тогда все снова мнится мне, Как в юности, — подобно песням, Когда-то слышанным во сне.

‹1940›

РАЗГОВОР С ОБЛАКАМИ

Будто в небе задумались облака альта-кумулюс, Будто — мир в человецех и благоволение, Может быть, я сейчас первый раз на веку молюсь, Первый раз и последний встаю на колени я. Как со дна необъятного капища тления, В пропасть заживо вверженный вместе с умершими, Говорю я с ночными, еще не померкшими — Между темной землею и звездными вершами К лукоморью рассвета, небесными нерестами В высоте несказанной плывущими — облаками перистыми: — Когда вы над кровлей отцовою, Далеко, за горами безлюдно-ущелистыми, Загремите весенней икрою перловою, Покидая навеки пучину небесную, — Бросьте горсть ваших капель в палату трапезную Где сидит мой отец за нерадостной чашею И беседа иссякла струей замолчавшею. Вы ему прошумите листвой заоконнишною — Что в плену я у смерти, что я далеко, но что я Жив, что я ворочусь.

ДЖАСМЭ ДЖАЛИЛ

(Род. в 1908 г.)

С курдского

СТАЛА БЫ СВИРЕЛЬЮ

Мечта пастуха, словно небо, бездонна, Чиста и кротка — Звенит тихим ветром, бегущей по склонам Струей родника. Со мною он сдержан, почти бессловесен, И только свирель Протяжным журчаньем бесхитростных песен Дурманит, как хмель. Когда говорит он, то словно сухие Слова вяжут рот, А вскинет свирель — огневою стихией Душа запоет. Росинка, сверкнув янтарями заката, Прильнет к лопуху, Услышав призыв, молчаливо ягнята Спешат к пастуху. Заветное с детства таю я желанье — Свирелью бы стать, Чтоб горе людское, людское страданье Ветрам передать. И хочется так в этот ласковый вечер Немного тепла… Летела б любви долгожданной навстречу Быстрей, чем стрела.

‹1962›

ТАИР ЖАРОКОВ

(1908–1965)

С казахского

САМОЛЕТ

Нынче так чиста небес голубизна, Словно зонт огромный, надо мной она. И предела этой нет голубизне. Солнцем золотым земля ослеплена. Голову закинув, я стою. И мне Маленькая точка светлая видна В этой бесконечно ясной вышине. Что это за точка искрится, плывет, Вмиг пересекает синий небосвод? Лебедя я вижу или же орла? Или это сокол свой вершит полет? Нет, не сокол это. Это, как стрела, Пролетает наш, советский самолет, Широко раскинув два больших крыла. Самолет все выше, выше… А на нем Красная звезда горит живым огнем Жарче самых жарких солнечных огней. От его сиянья этим ясным днем Небеса еще мне кажутся синей… Птица эта нашим рождена трудом. Это мчатся наши летчики на ней.

‹1928›

ПОСЛАНИЕ ДРУЗЬЯМ

После ручки с пером впервые Здесь винтовку держит рука. Вам, друзья мои тыловые, Поручаю стихи пока. Здесь бумагой мне — поле битвы, Здесь не перья, а блеск штыков. Здесь куются новые ритмы, Не чернила льются, а кровь. Я вам был по перу собратом — Свято долг я выполню свой. Посвящайте стихи солдатам — Вот наказ вам мой боевой. К вам, Аскар и Сабит с Габитом, Обращаю слова письма: Вы для тех, кто вернется с битвы, Приготовьте стихов тома. Не сердитесь на это слово, — Торопитесь, время не ждет! Бой окончится, и суровый Вам солдаты предъявят счет. После ручки с пером впервые Здесь винтовку держит рука. О борьбе стихи боевые Напишу острием штыка!

‹1942›

ПОЭТ В СТЕПИ

1 Зелень трав, тишина голубая, Неоглядного лета настой. Здесь могли мы увидеть Абая За стихами в кибитке простой. Сквозь кибитки решетчатый остов Хорошо было, верно, ему Слушать ветра полынного поступь В этом войлочном легком дому! Сердце новые речи находит, Очи смотрят светло и остро, По бумаге задумчиво бродит Птицекрылое чудо-перо. Он глядит на Чингисские горы. Ветру войлочный полог открыт, Озаряя степные просторы, Златоглазое солнце горит, Там, где бегают рыжие дрофы, Там, где беркут стрелою взлетел, Взмыли звонкие Пушкина строфы, Парус лермонтовский забелел. 2 В пароконную сел он коляску: «Ты лети, мое сердце, лети!» В свисте ветра и в цокоте частом Покатил по степному пути. Облаков расплывается стая Над урочищем Жыдэбай, — Крылья песен в душе расправляя, Едет в Семипалатинск Абай. Бедняков замелькали кибитки. «Ты звени, моя песня, звени!» Хоть на диво буланые прытки, Да мечту не обгонят они! Стыли юрты в просторах певучих, Пастухи вдоль дороги плелись. Словно молния в сумрачных тучах Понеслась вдохновенная мысль. 3 Прояснилось чело его снова, Он глядит, не мигая, вперед. «Я, народа певец кочевого, Верю: счастье узнает народ! Мы покинем дороги кочевья, Озарятся надеждой сердца. И пе в этом ли предназначенье Стихотворца — судьи и певца?» Прям душою и думами светел, Земляков пробуждал он своих… Замечтался Абай, не заметил, Что доехал, что цели достиг. 4 Утро льет на дома городские Безмятежной лазури покой. Вот страницы пред ним дорогие В библиотеке городской. Этих мыслей великих уроки Любит он повторять не спеша: Русских классиков мудрые строки Благодарно впивает душа. Пол столетья прошло. Неустанно Изменялись и люди и век: Солнце счастья в степях Казахстана Увидал и воспел человек. И сегодня, средь книжных сокровищ, Оценив незабвенного труд, Ты творенья Абая раскроешь: Эти строки вовек не умрут!