Советская поэзия. Том первый

‹1954›

МИКАИЛ МУШФИК

(1908–1939)

С азербайджанского

ПОЭТ

Да это ведь неслыханная честь — Поэтом стать, в людских сердцах прочесть, Что чувствуют, чем полнятся сердца, Без спроса в них войти И разрушать отважно, до конца Все злое на пути! Мне губы многолюдных толп слышны, И с этой всенародной вышины Я вижу, как идут ко мне друзья, Смелы и горячи. Кто мне прикажет, бедами грозя: — Не говори, молчи! Я вижу зелень рощ и пену вод. Я вижу одаренный мой народ. Я вижу свадьбы, праздники, пиры, Сверканье всех чудес. Я вижу, как несет свои дары Народу Тетергэс. Пусть отойдет любитель болтовни! Пусть хлебороб и сталевар одни Со мною ладят и войдут в мой стих, — Для них дорога есть. Быть другом их и стать поэтом их — Неслыханная честь! Запела медь, и заплясал огонь, И черный мрамор дыбится, как конь. От стольких дел великих голова Сама кружится тут. Но прежде чем стихи писать, сперва Пусть слезы потекут! Да, для меня неслыханная честь Поэтом стать, в людских сердцах прочесть Что чувствуют, чем полнятся сердца, Без спроса в них войти И разрушать отважно, до конца Все злое на пути!

МОСТ

Я мощный мост. Я смелый переход Из прошлых тяжких лет в грядущий год, Из тьмы развалин к цветникам весны, Из увяданья в молодые сны, Из смерти в жизнь, от рабства к мятежу. Вы знаете, как честно я служу. Что мне угрозы гор и ярость рек! Мне Ленин стал учителем навек. Как дивы, что уперлись в грудь земли, Быки мои стальные приросли К породе горной, к зубьям древних скал. Поэт еще и слов не отыскал, Чтоб описать напор народных сил, Который эту стройку возносил. О, как стучали юные сердца, Пока я был отстроен до конца! За мной века, но вечность предо мной. Веду я битву с тяжестью земной. Все люди, что сейчас по мне пройдут, Узнают радость, счастье обретут. Всем, кто достоин счастья, путь открыт. Всем, кто пылает страстью, путь открыт, Всем, кто с любимой нежно говорит, Чья речь, как море пенное, бурлит. Весна и осень разом — вот мой путь. И свадьба с нежным сазом — вот мой путь Советские народы с первых дней Меня сложили, чтобы стать сильней, И миновали пропасти в горах, И разобщенность разбивали в прах. И был их труд началом всех начал, Основу изобилья означал. И все, кто жаждет завтрашнего дня, Меня построят и пройдут меня. Все, что свернут с великого пути, Должны шипы взамен цветов найти. Быть другом человеку — вот мой путь. Служить на совесть веку — вот мой путь. По мне пройдут в крутые времена Материки, народы, племена. Тот современник в дальней стороне, Что юн еще, — и он пройдет по мне! Я выстроен навечно, навсегда — Мост Власти, мост народного труда.

ТВОЙ СМЕХ

Смех твой, звенящий в моих ушах, Если б ты знала, на что похож, — Это на маковых лепестках Передрассветных росинок дрожь. Смех твой как вспугнутый ветерок, Лепет весеннего утра в нем. Губы твои, как звездный цветок, Холодноватым манят огнем. Этот смеющийся нежный рот Видеть хотя бы издалека! Смех твой дразнящий меня зовет И ускользает, как облака. Птица, летящая в высоту, Проблеск луны средь талых ветвей — Смех твой дает стихам остроту, Делает чувства мои ясней. День наступает счастливый мой, Снова приходит весна тогда, Молнии мечутся над головой, И, торжествуя, течет вода. Мир — это вечно цветущий сад, Плеск и движенье, трепет и шум. Жаль мне того, кто жизни не рад, Кто не смеется и кто угрюм.

КОГДА ШЕЛ ДОЖДЬ

Дождь идет — это капель восторженный пляс Он пригоршней жемчужин швыряется в нас. Две угрюмые тучи сшибаются лбом — В небе молнии блещут и грохает гром. Птицы спрятаться в гнезда свои норовят, Водосточные трубы гудят и бурлят. Молний просверк мгновенный — и вспышка и тьма. Люди кто в подворотне, кто скрылся в дома. Но, глядите, малыш не боится дождя, Озорник распевает, по лужам идя. С головою накрывшись промокшим плащом, Двое юных влюбленных бегут под дождем. Дождь вовсю припустился, а им все равно, — Время их наступило, прекрасно оно! Лей, мой дождь, превратись в полноводный поток, Чтоб я полное счастье почувствовать мог. Мне навстречу крученой струею плесни, Волосами любимой меня захлестни. Ты спасенье горящих от жажды полей, Хлынь, неистовый ливень, стремительно лей! К полосе полоса, лей, мой дождь навесной. Бормочи что-то в листьях, в купели лесной. Шлепай дерзко по лужам, как стайка ребят. Колоти в мою грудь, как в небесный набат. Одари меня блеском своим огневым, Дай мне голос, чтоб голосом стал он моим. Лейся, дождик, повсюду — вблизи и вдали. Лейся шумно и щедро на благо земли.

СТЕПАН ОЛЕЙНИК

(Род. в 1908 г.)

С украинского

НЕЗАМЕНИМЫЙ МАЦЕПУРА

Один сердобольный предрайисполкома По случаю, нам неизвестно какому, Зачислил когда-то Грицка Мацепуру В так называемую «номенклатуру». В районе товарищ номенклатурный Возглавил сперва комитет физкультурный. Над списками, планами «бился» ночами И ездил в какой-то облснаб за мячами… А первой за выгодный вид физкультуры Взялась с увлеченьем жена Мацепуры. Едва лишь рассвет наступает в районе, Супруга хлопочет на стадионе. И там, так сказать, совершает «зарядку» — Поспешно копает за грядкою грядку, Прикинув, что было бы очень неплохо Поставить «рекорд» при посеве гороха. И больше нигде никакой физкультуры… И ставит начальство доклад Мацепуры: Представь, мол, подробный отчет исполкому, Дадим тебе перцу, такому-сякому!.. Стыдили, срамили, журили — и сняли. Но что ж с Мацепурою делать им дале? Хоть он и повинен в работе халтурной, Но все же товарищ он… номенклатурный! — Иди, — говорят, — возглавляй инкубатор. Себя прояви как хозяин-новатор! — И чтоб «подковался», вручили брошюру. Послали цыплят разводить Мацепуру. В контору явилась большая фигура — Солидный директор Грицко Маценура. Вокруг — аппараты, проводки, приборы… Яиц из колхоза доставлены горы… Но странно, однако, что из аппарата В положенный срок не выходят цыплята. Не впрок им отличная аппаратура. Их нет… Хоть высиживай сам Маценура! А с ферм приезжают в район птицеводы: — Где птица? Что, дескать, за чудо природы И едут обратно, ругаясь и споря… Зато у Грицка на домашнем подворье Растет птицеферма. Не ферма — картинка! Добреет, цветет Мацепурова жинка! Тут в дело вмешалось опять руководство, Журили всю ночь «короля птицеводства». И, дав нагоняй за провал и растрату, Послали директором промкомбината. — Хотя налицо интерес его шкурный, Он все же товарищ… номенклатурный! Мы, видно, его воспитать не сумели… Пусть, дескать, ошибки исправит на деле! Продукт комбината — свистки из пластмассы И, кроме того, кирпичи и колбасы. Однако с приходом Грицка к руководству Попутались этой продукции свойства: Кирпич, не успеешь доставить на базу, В мельчайшую пыль рассыпается сразу; Колбасы подобного качества тоже: По вкусу — кирпич, но значительно тверже Свистки лишь пошли Мацепуре в заслугу (На всю, говорят, засвистали округу!). Поэтому снова (за брак и халтуру) Пришлось-таки снять свистуна Мацепуру. …А завтра опять по широкой равнине Везет Мацепуру в районной машине Доверчивый сват, проявляя заботу, Сосватать Грицка на другую работу! Друзья! Возникает тревожный вопрос: Не к вам ли тот сват Мацепуру повез?!

‹1953›

КАРАСЬ-СЕРЕДНЯК

Он ни задний, ни передний, План вывозит кое-как. Он колхоз в районе средний, Так и пишут: «Середняк». Председатель, нравом кроткий, Философствует тайком: Лучше нет, как быть в середке, Стойким быть середняком! Обгонять?… Чего же ради?… Без усилий знай бреди! Есть всегда защита сзади И прикрыть впереди. Середняцкий «базис» прочен: Мы в затишье, вот в чем суть! Коль ругают — так не очень, Коль похвалят — так чуть-чуть. А повыше лишь прорвись ты, — Не соснешь и двух минут: Гости разные, туристы Осаждать колхоз начнут. Уж тогда без брючек узких — Ни-ни-ни. По моде шей! И нейлоновые блузки Подавай жене своей… Нынче как? Бутыль да чарку Ставь на стол, садись — и шпарь А тогда — тебе припарку Даст немедля секретарь. При малейшей неполадке Сразу вызовет в райком. Чуть не так — уже нападки… Лучше быть середняком! В этом званье лет уж десять Едем мы по большаку, Не давая перевесить Ни задку, ни передку. Если вдруг тебя с разгона Отстающий обойдет, — Станут «славить» по району, Попадешь ты в оборот! Будут устно и печатно Наставлять тебя на путь; Подгонять начнут, понятно, Кверху за уши тянуть. Будут в жарком, трудном споро О тебе решать вопрос, Вслед за этим снимут вскоре И пошлют в другой колхоз… Но у нас пока надежно! Удишь рыбку, спишь в саду… Жить вполне спокойно можно, Если ты не на виду! …К скорлупе своей припаян, Он поныне судит так, Сей посредственный хозяин, Убежденный середняк. Есть еще в любом районе Караси-середняки, Что живут в тиши, в затоне, Сторонясь большой реки!

‹1959›

ЛЕОНИД ПЕРВОМАЙСКИЙ

(1908–1973)

С украинского

УЛЬЯНА

Будет слово, будет песня про степные вечера, про безоблачные зори, про любовь и трактора. Веют молодо и люто в марте месяце ветра. Степь и ветер. Степь и солнце. Степь. Затишье. Целина Выезжает в степь бригада, а в бригаде новизна: едет девушка Ульяна, молодая, как весна. Почему же ты, Ульяна, от бригады отстаешь? Почему же ты, Ульяна, полной нормы не даешь? Ох, и ветрено и пьяно! Ох, и взгляд ее хорош! Тут один, другой и третий говорит ей тракторист: «Не твое, Ульяна, дело, не твое — и не берись!» А четвертый говорит ей: «Крой смелее, не стыдись!» День проходит. Два проходит… А Ульяна отстает, трое дразнят, а четвертый им руки не подает, а четвертый на работе с нею об руку встает. Холодны вы, ночи марта! Зябнет поле. Целина. Ветром надвое в разбеге ширь земли разделена, ночи мартовские, темные, бригадная весна! Трое девушку встречают злой насмешкой у крыльца, а четвертый озабочен, не узнать его лица. А она: пускай смеются три недобрых молодца. День проходит. Два проходит. Ночь и день, еще два дня Невеселые такие трое ходят у плетня. Глаз бедовый у четвертого пылает без огня. Что ж вы, хлопцы, от Ульяны отстаете на версту? Что ж вы, хлопцы, отстаете, норму ставите не ту? Ох, и ветрено и пьяно, сердце юности в цвету! Ой вы, мартовские зори, черноземная весна! Степь — распаханное поле, вся черным она черна, и лежат рядами зерна, где лежала целина.

‹1934›

ПЕСНЯ

Злые тучи. Пыль и ветер над Берестовою. Сходит вечер. Вечер плещет медью листовою. Дуб и берест, клен и явор — в тучи головою. Листья рвет, бросает ветер в ледяную воду. Проезжали партизаны, не спросили броду. Не ждала ты в это время гостя из похода? Что ж ты стала, не откроешь милому ворота? Или мне не надоели рубка да забота? Или мне седло да сабля — только и работа? Видишь, убыло немало хлопцев в эскадроне… День и ночь, еще две ночи гнали нас погони, — притупилися подковы, притомились кони. Путь наш — степью, полем, лесом — пасмурнее ночи. Отдохнем — ив путь-дорогу снова, что есть мочи… Кто привез тебе обнову, шелковый платочек? Кто привез тебе обнову? Руки уронила. Что ж молчишь, не скажешь слова? Ждать мне не под силу. Пыль и ветер. Злая туча небо полонила. Открываются ворота, тяжелы, скрипучи. Открываются ворота в грозовые тучи. Открываются ворота — молния из тучи! Как скользил с седла! Как в травах руки разбросал он! Как неслись по полю кони — и коней не стало! Вас измена, партизаны, здесь подстерегала. Что вы — разве не знакомы с гибелью такою? Тишина, и дождь, и ветер рвутся над рекою. Нет вам, братцы, передышки, нет нигде покоя… Злые тучи гонит буря над Берестовою. Дремлет ночь над камышами, над глухой травою. Дуб и берест, клен и явор — в тучи головою.

‹1934›

МАРШ

Идут из Сибири солдаты, но с ними Шандор не идет. Буран своей лапой косматой пути перед войском метет. Маячат над степью кошмары, как память недавних невзгод, — красногвардейцы-мадьяры, вперед, вперед! Покинув окопное поле, солдатскую участь свою, — для Венгрии славу и волю они добывают в бою. Пусть меркнут в дыханье пожара штыки наступающих рот, — красногвардейцы-мадьяры, вперед, вперед! «Товарищей вестью утешьте, — бойцам комиссар говорит. — Пылает уже в Будапеште, и в Дебрецене горит…» И песни Шандора — удары но миру сквозь ночи полет. Красногвардейцы-мадьяры, вперед, вперед! Карпаты — как черные тени, за ними — свобода ждет. И лозунг: «Не знать отступлений!» отряды бессменно ведет. То ленинские Стожары огнями зажгли небосвод. Красногвардейцы-мадьяры, вперед, вперед!

‹1934–1935›

ПАРТБИЛЕТ

Его нашли в ночи на поле боя. Вдали раскаты грома улеглись. Лишь молниею редкой, голубою Еще огни сигнальные рвались. Полк наступал. За рощицей недальней В ночную темноту бойцы ушли. Мы молча шли долиною печальной, Где наши братья в битве полегли. Боец лежал как будто на привале, Но нам тревога стиснула сердца. Склонились мы и партбилет подняли, Лежавший возле сердца у бойца. Мы дальше шли. Ни слова меж собою. И лишь когда зарозовел рассвет, В степной тиши, уже привыкшей к бою, Мы молча развернули партбилет. Насквозь пробитый пулей роковою, Он рядом с сердцем был в тот самый миг И, как свидетель гибели героя, Ворвался в мир моих тревог ночных. И долго я молчал над ним, пробитым Безжалостною каплею свинца, — Над этой книжкой, что в бою открытом Лежала возле сердца у бойца. И я за ней увидел в жарком споре Весеннее безумие земли, Цветенье трав, немолчный рокот моря, Все, что мы в мире жизнью нарекли. Боец, порывом движимый единым, Жил молодым и умер молодым. И, как родная мать над верным сыном, Склонилась тихо родина над ним. Как сын, послушный материнской воле, Он от беды не отвратил лица. Так мы нашли бойца в рассветном поле И партбилет на сердце у бойца. Друзья мои! И мы на поле боя, Быть может, встретим свой последний час Встает рассвет за далью голубою, Дымок сражений обвевает нас. Встает рассвет, тревогами объятый. За рощицей стрекочет пулемет. И по пути бессмертья и расплаты Лавиною полки идут вперед. Всегда вперед идти в бою открытом! Мы поклялись сражаться до конца Над партбилетом, пулею пробитым, Что был в бою на сердце у бойца.

‹1941›

* * *

Если падает дерево в чаще — Отзываются рокотом горы, Слышен в пропастях отзвук звенящий, Ропщут пастбищ просторы. Если ловчий подстрелит оленя — На предсмертного хрипа звучанье Отзывается лес в отдаленье, Нарушая молчанье. Если песня — ей ночь не помеха — В сердце вдруг одиноко забьется, Будь спокоен: на песню, как эхо, Целый мир отзовется.