Советская поэзия. Том второй
Шрифт:
(Род. в 1915 г.)
МАЛАХИТ
Когда-то над хребтом Урала, Соленой свежести полна, С ветрами запросто играла Морская вольная волна. Ей было любо на просторе С разбегу устремляться ввысь. Отхлынуло, исчезло море, И горы в небо поднялись. Но своенравная природа То море в памяти хранит: В тяжелых каменных породах Волной играет малахит. Он морем до краев наполнен, И кажется: слегка подуть — Проснутся каменные волны И морю вновь укажут путь. МЕЧЕНЫЕ АТОМЫ
Меченые атомы, Поэзии слова. Назло своим анатомам Поэзия жива. Ее слова — То лезвия, То ласковый родник. Для каждого поэзия Находит свой язык. Из
СЫНОВЬЯ
Два хороших сына у меня. Две надежды, Два живых огня, Мчится время по великой трассе. У меня — Две юности в запасе. Жизнь горит во мне, неугасима. У меня две вечности — Два сына. ГОРДЫЕ
Гордым легче. Гордые не плачут Ни от ран, Ни от душевной боли. На чужих дорогах не маячат. О любви, как нищие, не молят, Широко раскрылены их плечи, Не гнетет их зависти короста… Это правда — Гордым в жизни легче, Только гордым сделаться — Не просто. ЕЙ ПРИСНИЛОСЬ, ЧТО ОНА — РОССИЯ
Пуля, Жизнь скосившая сыновью, Жгучей болью захлестнула мать. Некого с надеждой и любовью Ей теперь под кров свой ожидать! От глухих рыданий обессиля, Задремала. И приснилось ей, Будто бы она — Сама Россия, Мать ста миллионов сыновей. Будто в поле, Вихрем опаленном, Где последний догорает бой, Кличет, Называя поименно, Сыновей, Что не придут домой. Беззаветно храбрых и красивых, Жизнь отдавших, чтоб жила она… Никогда их не забыть России, Как морей не вычерпать до дна… Снег дымится. Он пропитан кровью. Меж убитых тихо мать идет И с суровой терпеливой скорбью В изголовье Вечность им кладет. А в душе не иссякает сила. И лежит грядущее пред ней, Потому, что ведь она — Россия, Мать ста миллионов сыновей! КОНИ
Я в один из самых синих дней Из загона выпущу коней. Для отрады, Не для похвальбы Выпущу коней своей судьбы. Выбежит, игрив и легконог, Золотого детства стригунок. Я его горбушкой угощу И на луг зеленый отпущу. Явится, Внезапный, как стрела, Конь-огонь, Не знающий седла. Серебром уздечек и копыт Юность моя дробно прозвенит. Положу я сахар на ладонь: — На, поешь, Мой норовистый конь! — …Выйдет зрелость — Конь мой коренной, Крепкогрудый, Масти вороной. Умница, послушный седоку, Он меня подхватит на скаку. Дам ему отборного овса И с надеждой загляну в глаза: — Конь мой сильный, Конь мой коренной, Расставаться не спеши Со мной! — У меня есть и четвертый конь. Он устал от скачек И погонь. Чуть бредет, Недугами томим. Это — старость, Конь студеных зим. Но пока еще не время мне О последнем говорить коне! НЕ НАДО ОДИНОЧЕСТВА БОЯТЬСЯ
Едва разлука Выстелет снега, К нам входит одиночество Без стука. В нем часто видят Хитрого врага, А я нежданно обрела в нем Друга. Не надо одиночества Бояться Живущим в многолюдной Быстрине. Оно дает нам С мыслями собраться И с совестью побыть Наедине. МОЛЧАНЬЕ
Когда, утратив свежее звучанье, Обычными становятся слова, — Приходит к нам высокое молчанье, Стозвучное, живое, как молва. Так, выразить словами не умея Всех
мыслей, Обращенных к Ильичу, — На каменных ступенях Мавзолея, Как в первый раз, Я клятвенно Молчу. * * *
Я без Урала не могу. Стоит перед глазами Он то утесами в снегу, То синими лесами. То сталью, Зреющей в печах, Берущей жар у солнца. То стройкой в просверках, В лучах Мгновенно обернется… И память, Вызвездив костры, Положит светотени На степь. И на Магнит-горы Гигантские ступени… Стою на тающем снегу, Охмелена весною. Я без Урала не могу. Урал всегда со мною. Да, он со мной, А не вдали, За сизой кромкой леса. Растворено в моей крови Твое, Урал, железо! ВЕРОНИКА ТУШНОВА{47}
(1915–1965)
КУКЛА
Много нынче в памяти потухло, а живет безделица, пустяк: девочкой потерянная кукла на железных скрещенных путях. Над платформой пар от паровозов низко плыл, в равнину уходя… Теплый дождь шушукался в березах, но никто не замечал дождя. Эшелоны шли тогда к востоку, молча шли, без света и воды, полные внезапной и жестокой, горькой человеческой беды. Девочка кричала, и просила, и рвалась из материнских рук, — показалась ей такой красивой и желанной эта кукла вдруг. Но никто не подал ей игрушки, и толпа, к посадке торопясь, куклу затоптала у теплушки в жидкую струящуюся грязь. Маленькая смерти не поверит, и разлуки не поймет она… Так хоть этой крохотной потерей дотянулась до нее война. Некуда от странной мысли деться: это не игрушка, не пустяк, — это, может быть, обломок детства на железных скрещенных путях. ‹1943›
* * *
Вот говорят: Россия… Реченька да березки… А я твои руки вижу, узловатые руки, жесткие. Руки, от стирки сморщенные, слезами горькими смоченные, качавшие, пеленавшие, на победу благословлявшие. Вижу пальцы твои сведенные, — все заботы твои счастливые, все труды твои обыденные, все потери неисчислимые… Отдохнуть бы, да нет привычки на коленях лежать им праздно… Я куплю тебе рукавички, хочешь, синие, хочешь, красные? Не говори «не надо», — мол, на что красота старухе? Я на сердце согреть бы рада натруженные твои руки. Как спасенье свое держу их, волнения не осиля. Добрые твои руки, прекрасные твои руки, матерь моя, Россия! ‹1962›
* * *
Сто часов счастья… Разве этого мало? Я его, как песок золотой, намывала, собирала любовно, неутомимо, по крупице, по капле, по искре, по блестке, создавала его из тумана и дыма, принимала в подарок от каждой звезды и березки… Сколько дней проводила за счастьем в погоне на продрогшем перроне, в гремящем вагоне, в час отлета его настигала на аэродроме, обнимала его, согревала в не топленном доме. Ворожила над ним, колдовала… Случалось, бывало, что из горького горя я счастье свое добывала. Это зря говорится, что надо счастливой родиться. Нужно только, чтоб сердце не стыдилось над счастьем трудиться, чтобы не было сердце лениво, спесиво, чтоб за малую малость оно говорило «спасибо». Сто часов счастья, чистейшего, без обмана… Сто часов счастья! Разве этого мало? ‹1962›
* * *
Осчастливь меня однажды, позови с собою в рай, исцели меня от жажды, подышать немного дай! Он ведь не за облаками, не за тридевять земель, — там снежок висит клоками, спит апрельская метель. Там синеет ельник мелкий, на стволах ржавеет мох, перепархивает белка, будто розовый дымок. Отливая блеском ртутным, стынет талая вода… Ты однажды ранним утром позови меня туда! Я тебе не помешаю и как тень твоя пройду… Жизнь такая небольшая, а весна — одна в году. Там поют лесные птицы, там душа поет в груди… Сто грехов тебе простится, если скажешь: — Приходи!
Поделиться с друзьями: