Советская поэзия. Том второй

‹1966›

* * *

Летят по полю белы кони — Ветров январских табуны. Мороз привстал на подоконник И на стекле рисует сны. Не сном ли стало то оконце С деревьями чужих сторон, Где в темя бьет жестоко солнце, Где не бывал вовеки он?

‹1966›

* * *

Снег летит, как день, как век… В поле — след, над ним — метели. Шел сквозь вьюгу человек, Пробивался к дальней цели. И прошел, а снег метет, — Тонут в нем следы людские… Оставляет след лишь тот, Вслед за кем идут другие.

‹1966›

* * *

Зима, словно античный храм, Легла руиной перед нами. Открыты водам и ветрам, Столбов и стен крошатся камни. Разрушен мраморный порог, Прозрачны плиты льдин, как сети. И постепенно тает бог, Которого лепили дети.

‹1967›

* * *

Заходит солнце в золотых лесах. Пылают смолы на стволах, как маки, И, как ручей весенний в буераке, Сверкает кромка тучи в небесах. День подает мне огненные знаки, Но ночь, как взрыв, клубится на горах, И кажется, что взор твой только прах, Бесследно исчезающий во мраке. Нет, сохранят и звезды и цветы След твоего пылающего взгляда, Коль он омыт слезами доброты. Но, если жжет не пламень звездопада, А ненависть и злобная досада Твой дух, — страшись грядущей темноты!

‹1967›

АГНЕССА РОШКА {157}

(Род. в 1929 г.)

С молдавского

ГОРНЫЙ КАМЕНЬ

Я камень, Я сдвинут лавиной, Я в реку обрушился вниз, Приняв на гранитную спину Мильоны светящихся брызг. Рожденный утробою горной, Водой ледников отбелен, Для берега стал я опорой И сторожем С давних времен. Я корни столетнего кедра Тугими узлами скрутил И ствол его бронзовый щедро Тяжелою силой Налил. Ко мне, Оторочена солнцем, Тропинка, Умывшись росой, По мшистым пригоркам, По склонцам Вбежала девчонкой босой. Недаром, шершавый и крепкий, Я взял над грозой перевес, — Разбил в искрометные щепки Бушующий молнией лес. Я камень, Тружусь я упорно, Отесанный верной рукой, И стали пшеничные зерна Летящей по ветру мукой. И воду прошел, и огонь я, Чтоб стать и сильней И добрей. Есть в хлебе На женской ладони Частица работы моей. Военные дни отшумели, И утром, Седым от росы, Я внемлю пастушьей свирели И посвисту мирной косы. Я камень, Надежный и вечный, В горах пролежал я века. Я первой стрелы наконечник, Нацеленной В сердце врага.

‹1973›

* * *

Я пред тобой замру без слов, Таюсь тропинкою окольной, Которой так бывает больно От грубой тяжести шагов.

‹1973›

ОЛЕГ ШЕСТИНСКИЙ {158}

(Род. в 1929 г.)

* * *

Пахнет темная чаща теплой смолой еловой, пахнет июльский ветер дальней волной соленой, солнцем полуденным пахнут ветви сосны суровой, девичьим тихим дыханьем — мой березняк зеленый. Если бы стал я незрячим, если бы ночью туманной в темные дали чужие меня бы враги увели, я бы нашел тебя, Родина, по запахам нежным и пряным, что до меня долетели б от ивовой русской земли.

‹1958›

ДРУЗЬЯМ, ПАВШИМ НА ЛАДОГЕ

Я плыву на рыбацком челне, холодна вода, зелена… Вы давно лежите на дне. Отзовитесь, хлопцы, со дна. Борька Цыган и Васька Пятак, огольцы, забияки, братцы, я — Шестина из дома семнадцать, вы меня прозывали так. В том жестоком дальнем году, чтоб не лечь на блокадном погосте, уезжали вы — кожа да кости — и попали под бомбу на льду. Непроглядна в путину вода, не проснуться погодкам милым, их заносит озерным илом на года, на века, навсегда.

‹1958›

* * *

Матери бессонны, когда дети маленькие. Матери бессонны, когда дети большие. Матери бессонны, когда дети стареют. О, святая бессонность! Чем отблагодарить матерей? Целовать ли им руки, гладить ли белые волосы, — поливать ли цветы на их ранних могилах? Не отблагодарим!.. Как солнце не отблагодарим за свет. Как землю не отблагодарим за зелень. Не отблагодарим!.. Надо просто что-то хорошее делать, что-то доброе, что-то великое делать, — тогда улыбнутся и заплачут от счастья матери, наши матери, живые и мертвые.

‹1962›

* * *

Без березы не мыслю России, — так светла по-славянски она, что, быть может, в столетья иные от березы — вся Русь рождена. Под березами пели, женили, выбирали коней на торгах; дорогих матерей хоронили так, чтоб были березы в ногах. Потому, знать, березы весною человеческой жизнью живут: то смеются зеленой листвою, то сережками слезы прольют.

‹1963›

* * *

Куда соловей исчезает, отпев по июню? Куда?… Кто видел его и кто знает, как гаснет над рощей звезда? В июле трава налитая, грибной и малиновый лес, но, в летнем тумане растая, певун несравненный исчез. Хватил ли он горькое лихо, свое потеряв божество, за харчем когда соловьиха послала на гряды его? А может, влюбленно и сладко мечтал он до осени петь, но, брошен подругой-касаткой, поклялся не петь уже впредь? А может, в урочище затхлом, где льется вино, как вода, он пропил с бессмысленным дятлом свой дивный талант навсегда? Мой голос не соловьиный, проста моя жизнь и груба, н о ночью морозной и длинной приснись мне воочыо, судьба! Приснись в негодующем гуле иль в славе, звенящей, как медь… Смогу ли запеть я в июле, в июле смогу ли запеть?

‹1971›

НА МОГИЛЕ А. П. КЕРН

Л. Балаю

Пасмурно было, промозгло, капли, кружа на лету, белые, как бы из воска, падали ниц на плиту. И с подступившей тревогой я, по кладбищу пройдя, вышел к реке неширокой, встал под половой дождя. Поле озимое ровно, дождь превращается в снег… Дивная Анна Петровна, нежный его человек!.. И без особого толка в памяти я ворошил образы тех, что недолго, но сумасшедше любил. Чем уж рассказ ни дополни, только одно оттени, — как озарения молний, были те краткие дни. …Вымокший под ледяными струями, думал тогда: был я счастливым — лишь с ними, все остальное — езда в бричке, с лошадкой послушной, чинно, а не во весь дух, мимо толпы равнодушной и любопытных старух.