Советская поэзия. Том второй

‹1966›

* * *

О Родина! В неярком блеске Я взором трепетным ловлю Твои проселки, перелески — Все, что без памяти люблю: И шорох рощи белоствольной, И синий дым в дали пустой, И ржавый крест над колокольней, И низкий холмик со звездой… Мои обиды и прощенья Сгорят, как старое жнивье. В тебе одной — и утешенье, И исцеление мое.

‹1967›

* * *

Вот и снова мне осень нужна, Красных листьев скупое веселье, Словно добрая стопка вина В час тяжелого, злого похмелья. Вот и снова готов я шагать По хрустящим бурьянам за город, Чтобы долго и жадно вдыхать Этот чистый целительный холод… Тяжелее струится вода, Горизонт недалек и прозрачен. И полоскою тонкого льда Тихий берег вдали обозначен. А вокруг ни единой души. И обрывы от инея белы. И в заливе дрожат камыши, Словно в сердце вонзенные стрелы.

‹1967›

ИРИНЕ

В тумане плавают осины. И холм маячит впереди. Не удивленно и несильно Дрожит душа в моей груди. Вот так, наверно, и застыну, И примет мой последний взгляд Морозом схваченную глину И чей-то вырубленный сад. Издалека, из тьмы безгласной, Где свет качается в окне, Твой лик печальный и неясный На миг приблизится ко мне. Уже без вздоха и без мысли Увижу я сквозь боль и смерть Лицо, которое при жизни Так и не смог я рассмотреть.

‹1967›

* * *

А. Твардовскому

Осень, опять начинается осень. Листья плывут, чуть касаясь воды. И за деревней на свежем покосе Чисто и нежно желтеют скирды. Град налетел. Налетел и растаял Легким туманом в лесной полосе. Жалобным криком гусиная стая Вдруг всполошила домашних гусей. Что-то печальное есть в этом часе. Сосны вдали зеленей и видней. Сколько еще остается в запасе Этих прозрачных стремительных дней? Солнце на миг осветило деревья, Мостик, плотину, лозу у пруда. Словно мое уходящее время, Тихо в затворе струится вода.

‹1969›

* * *

Ржавые елки На старом кургане стоят. Это винтовки Когда-то погибших солдат. Ласточки кружат И тают за далью лесной. Это их души Тревожно летят надо мной.

‹1969›

* * *

И. Ж.

Ты о чем звенишь, овес, На вечернем тихом поле? От твоих зеленых слез Сердце тает в сладкой боли. И слышны во все концы На последнем склоне лета Тоненькие бубенцы Из серебряного света. Голоса сухой травы, Голоса сырой дороги. О покое, о любви, О растаявшей тревоге. О неведомой судьбе. И о днях моих начальных. И, конечно, о тебе. О глазах твоих печальных.

‹1973›

* * *

Мелкий кустарник, — Сырая осина, Синие ветки В лесной полосе. Тонкая, легкая Сладость бензина После заправки На раннем шоссе. А впереди — Догорают березы. Черная елка, Сосна и ольха. Тихое солнце Глядит на покосы, На побелевшие За ночь луга. Утренний иней, Конечно, растает, Снова откроется Зелень травы. Словно опять Ненадолго настанет Легкое время Беспечной любви. Милая женщина, Грустная птица! Все в этой жизни — До боли всерьез. Сколько еще Оно может продлиться, Это дыхание Желтых берез? Сколько еще За твоими глазами В кружеве этой Последней листвы Там, впереди, За полями, лесами — Жизни, печали, Дороги, любви?…

‹1974›

АЛЬФОНСАС МАЛДОНИС {163}

(Род. в 1930 г.)

С литовского

НЕРИНГА

Стоит меж двух морских волнений, Меж двух бушующих брегов, Как статуя, что создал гений, Среди дождей и холодов. С заката осенью безлунной Задует ветер ледяной… И дышат медленные дюны, Омыты буйною волной. А ночью лезут оголтело На берег волны все лютей. И белых дюн нагое тело Изрыто оспою дождей. С заката осенью безлунной Задует ветер ледяной, И дышат медленные дюны, Омыты буйною волной.

‹1957›

НАЧАЛО РЕК

Звучали то громче, то тише Всю ночь соловьиные трели, И взгляды, во тьме оступаясь, Вслепую брели еле-еле. И мысли во тьме, словно рыбы, Когда им пора нереститься, Все против теченья стремились, Куда-то хотели пробиться. Не спрашивая, безрассудно Тянулись к началу, к истоку. Без устали год за годом Искали на ощупь дорогу. Одну — как у птицы на север К далеким родимым гнездовьям. Одну — как у маленькой речки К своим океанским низовьям.

‹1962›

САМОЕ ДОРОГОЕ

Родились, подросли, созрели, чтоб работать, жуя папиросу, пока головы не поседели и покамест нету склероза. Так работай, пока смекалист, думай думу свою упорно, ты ведь не записан покамест золотом на граните черном. Так работай же неуклонно, тихо, как подземные воды. Если жизнь к тебе благосклонна, то тебе оставляют годы чувство творчества, чувство долга, чувство цели, и чувство власти, и работы ровно настолько, чтобы хлеб твой сделался слаще.

‹1962›

РИТОРИКА

Мы говорим. Меж пальцев сигареты, Как молнии домашние, храним. Как будто наше назначенье в этом, Страшась остановиться — говорим. В клочки друг друга рвем, сорим словами На сцене, на работе и во сне, И наши тени под прожекторами Комически шныряют по стене. Но это — камуфляж и дань рекламе. Сюжет — вне нас. И эпилог — за ним. Хоть ты смешон и странен, в этой драме Ты должен быть опорою другим. А время, наш невидимый закройщик, Другим слова и мысли передаст. Придет герой. Без слов свершит геройство, Вернув спектаклю ясность и контраст.