Советская поэзия. Том второй

ИННА ЛИСНЯНСКАЯ {149}

(Род. в 1928 г.)

В ЭРМИТАЖЕ

Ради славы и корысти Столько вымерло огня… И скрипач фламандской кисти Взглядом выискал меня. Тлеет красная ермолка И обуглился смычок, Вопросительно и долго Смотрит этот старичок. Но никто из нас не знает, Отчего над миром дым, — То ль огонь нас поедает, То ли мы его едим. На Неве косое лето, В дымный дождь дворец одет. Жизнь моя! — но нет ответа. Смерть моя! — ответа нет.

* * *

В этом доме, где дух кофейный И гитара висит в чехле, Где под лампой альбом семейный На отдельном лежит столе, Я — не гостья и не хозяйка, Не прислуга и не родня, Не захожая попрошайка, — Просто бабочка у огня. После жизни той, предыдущей, От которой сошла и тень, Мне блаженной судьбой отпущен Целый век, умещенный в день: Прокути его на поляне Средь кузнечиков и шмелей! Но дрожу на синем сафьяне, — Неужели здесь веселей? Для того ль судьбой бестолковой Пепел в бабочку превращен? День июльский, век мотыльковый, Боже мой, догорает он! Светит лампа, сафьян лоснится. Чьи хотела припомнить лица Или думала, как-нибудь, Белым крылышком хоть страницу Я сумею перевернуть?

* * *

Пусть не на что мне опереться, Но разве не чудно, скажи, Смеяться от чистого сердца И плакать от всей души? Задумано все безупречно. И тем эта жизнь хороша, Что счастье, как сердце, не вечно И горем бессмертна душа.

РАШИД РАШИДОВ {150}

(Род. в 1928 г.)

С даргинского

* * *

Высекавшего огонь Иноходца обошел Неказистый с виду конь, Пену на скаку роняя. Скрыт до времени порой Камень дорогой в земле. Парень — с виду не герой — Был отчаянным в бою. Знал в горах один жених Сладкие, как мед, слова, Только с горечью о них Вспоминают пять невест. Не снаружи, а в душе Человеческая суть. Девушкам настороже Быть до свадьбы надлежит.

‹1951›

СУРОВАЯ ПЕСНЯ

Если в землю у воды Ветку тополя воткнуть, Не боящимся беды Станет деревом она. Если сын в семье рожден, Пусть не балуют его, Чтобы стал мужчиной он, Не боящимся беды.

‹1957›

ВЛАДИМИР СОКОЛОВ {151}

(Род. в 1928 г.)

ВЕНОК

Вот мы с тобой и развенчаны. Время писать о любви… Русая девочка, женщина, Плакали те соловьи. Пахнет водою па острове Возле одной из церквей. Там не признал этой росстани Юный один соловей. Слушаю в зарослях, порослях, Не позабыв ничего, Как удивительно в паузах Воздух поет за него. Как он ликует божественно Там, где у розовых верб Тень твоя, милая женщина, Нежно идет на ущерб. Истина ненаказуема. Ты указала межу. Я ни о чем не скажу ему, Я ни о чем не скажу. Видишь, за облак барашковый, Тая, заплыл наконец Твой васильковый, ромашковый Неповторимый венец.

‹1966›

* * *

Нет сил никаких улыбаться, Как раньше, с тобой говорить, На доброе слово сдаваться, Недоброе слово хулить. Я все тебе отдал. И тело И душу — до крайнего дня. Послушай, куда же ты дела, Куда же ты дела меня? На узкие листья рябины, Шумя, налетает закат, И тучи на нас, как руины Воздушного замка, летят.

‹1966›

ЧУЖАЯ КНИГА

После дней обаянья, После белых ночей С этой книгой свиданья Все нежней и горчей. Это очень похоже На ближайший отлет. Гул винта, как по коже, По обложке идет. Средь вокзального быта, Вся — поющая, вся На скамейке забыта, Остающаяся. Не средь шумного бала, А под вопли грачей Ты меня испугала Страхом юных ночей. Невозможностью слиться, Невозможностью взять, И отдать, и открыться, То есть все рассказать. Невозможность явиться И в любом пустяке Невзначай воплотиться, Как дано пустельге. На скамейке, подмокшей От весеннего льда, Голос, не превозмогший Красоты и стыда. Это даже не слово, Что в сердцах говорим. Дивный слепок с чужого, Населенный своим.

‹1967›

ВАГОН

Когда я уронил себя Лицом в ладони При свете лампочки ночной В ночном вагоне, Когда я гордость потерял, А ты не знала, Наш паровик то в ночь нырял, То в день вокзала. Ребенок плакал в тишине, Вдруг наступавшей… Всей жизнью ты казалась мне Моей пропавшей. Когда я оторвал от рук Лицо под утро, В окне синело. Все вокруг Шептало смутно. Кондуктор шел. За ним вослед Цыганок очи… Мне было девятнадцать лет. В такие ночи! Одна сказала: «Слушай, князь, Дай погадаю…» Я улыбнулся, поклонясь: «Уже все знаю». И долго ей глядел вослед Тепло и мудро… Мне было девятнадцать лет. В такое утро! Не плакал мальчик на руках, А, рот разиня, Смотрел, как мчалась, Вся в снегах, В гудках, Россия. Шел день, наращивая пыл От полдня к полдню… Тебя, соседей позабыл. Цыганку помню.

‹1967›

* * *

И самый юный в мире дождь Исчез за первым поворотом. И показалось: ты идешь По тротуарам, как по нотам. И я впервые ждал: тобой, Тебе навеки посвященный, Как переулок голубой, Не камнем — лунами мощенный. Был в лужах весь окрестный свет. А их оставил дождик краткий, Как перевернутый ответ Под легкой детскою загадкой. Ведь воробьиной тишины Мерцала первая отрада. Ведь больше не было войны И было в мире столько лада. И снова голубь ускользал От голубей в иные сети. И я тогда еще не знал, Что нет единственной на свете.

‹1968›

* * *

Черные ветки России В белом, как небо, снегу. Эти тропинки глухие Я позабыть не смогу. С веток в лесу безымянном Падает маленький снег. Там, в отдаленье туманном, Тихо прошел человек. Между сугробами дровни Прошелестели едва. Белая ель, как часовня, Ждет своего рождества. Белые ветки России В синем, как небо, снегу. Эти проселки седые Я позабыть не смогу… Острое выставив ушко, Белка, мала и бела, Как часовая кукушка, Выглянула из дупла.