Современная испанская повесть

Точно так же читатель, владеющий кодом, понимает, что повышенный интерес средств массовой информации к футбольному матчу, повседневному явлению при жизни Его превосходительства, — этот пафос обыденности свидетельствует о стремлении скрыть какие-то изменения.

После обеда снова звонит Луис: парижское радио со ссылкой на американское агентство передало сообщение с смерти Франко. На работе все утро только и разговоров что о сердечном приступе. Значит, грипп, о котором стыдливо и осторожно писали газеты, оказался сердечным приступом — всегда цензура, всегда ложь, до последнего момента, до самого конца.

Моя сестра в Париже знает гораздо больше, чем я. По крайней мере ее информация получена по обычным каналам: она узнает новости из газет, радио, телевидения, Здесь — другое дело: здесь все средства информации молчат, а вместо них — слухи, шушуканье по углам, сплетни… Здесь узнают новости из сомнительного, а то и вовсе неизвестного источника и шепотом передают их друг другу, так что уверенности в том, что они достоверны, не может быть ни у кого…

У себя в министерстве мы провели все ^утро около телефона. Звонили знакомым в секретариат заместителя министра, в генеральную техническую дирекцию, в другие министерства — тем, кто больше соприкасается с сильными мира сего и поэтому может быть лучше осведомлен. Не никто ничего не знал… Ни заместители министров, ни министры… Они нервничали, были раздражены, но ничего конкретного сказать не могли… Как и мы, они без конца звонили по телефону, надеясь что-нибудь выяснить, и так же, как мы, вынуждены довольствоваться неподтвержденными слухами…

Но как бы там ни было, сегодня, 21 октября, во вторник, никто уже не сомневается, что конец близок. И вот вечером, сидя в комнате, которая служит мне одновременно спальней, библиотекой и кабинетом, я кручу ручку приемника, пытаясь на коротких волнах найти подтверждение слухам, которые весь день давали повод бесконечным разговорам и телефонным звонкам, — подтверждение, что он при смерти. Сквозь помехи и свист до меня долетают отдельные, еле различимые слова. Я узнаю диктора «Пиринайки» [51] , но ничего разобрать не могу: до последнего момента исполнительные чиновники будут глушить передачу. Тогда я ловлю Би — би — си. Бьет Большой Бен. Выпуск начинается с главной новости…

51

Подпольная радиостанция Коммунистической партии Испании. Несмотря на противодействие франкизма, ее передачи широко слушались в Испании.

Би — би — си передает, что сегодня утром одна из американских телекомпаний распространила сообщение о смерти генерала Франсиско Франко, но пока оно не подтвердилось. В ответ на это сообщение гражданский секретариат главы испанского государства сделал официальное заявление, в котором признается, что грипп, перенесенный Франко, действительно осложнился сердечным приступом. Но критическое состояние миновало, и в настоящее время Его превосходительство поправляется и частично вернулся к нормальной деятельности. Сегодня Его превосходительство принял в своем кабинете председателя Совета министров, с которым беседовал в течение сорока пяти минут…

Ложь, снова ложь, и так до самого конца… Кажется, что даже Би — би — си не очень верит этому заявлению, которое расценивают как «успокаивающее». Напротив, радиостанция подчеркивает крайнее беспокойство, охватившее официальные круги Испании, где предполагают, что генерал Франко серьезно болен. Это беспокойство усугубляется событиями в Марокко. А затем следует подробное описание приготовлений к «зеленому маршу», который король Хасан собирается провести в Испанской Сахаре.

Я думаю об этом конфликте с Марокко, о том, что в организованном ими мирном походе с целью символически занять испанские территории есть что-то карнавальное; думаю о растерянности и пассивности политиков и о негодовании военных. Это последний смертельный удар, это конец… По иронии судьбы история совершила круг: то, что началось в Марокко, там же может и закончиться. Сорок лет назад агонизирующий сейчас человек пересек пролив во главе армии иностранных наемников и отрядов мавров из варварских племен и после кровавой войны и еще более кровавых репрессий в течение сорока лет был полновластным хозяином нашей страны. А сегодня фанатичные дети тех самых мавров, бросая вызов оружию Испанского легиона, идут грандиозной мирной манифестацией, чтобы, действуя столь необычным, но эффективным образом, символически занять последние укрепления, уцелевшие от нашей гротескной и кровавой колониальной авантюры… Все возвращается на круги своя… Усмотрит ли, подобно мне, этот умирающий сейчас человек в том круговороте, которым оканчивается его жизнь, знак своего исторического поражения, ноль, символ пустоты?

СРЕДА, 29

Сегодня, когда мы весело и шумно собирались завтракать, Хулито предложил сделать это в Пардо. Похожее на опьянение состояние приподнятости и эйфории не оставляло нас всю неделю — мы жили как пьяные все это время: бесконечные разговоры, ожидание официального сообщения, постоянный обмен слухами производили на нас дейст вие, подобное алкоголю. И где бы мы ни были — в министерстве, на улице, — говорить могли только об одном… Кажется невероятным: двенадцать дней прошло, как Карлос сообщил мне, что он умер, а мы все еще ждем неизбежного конца, который никак не наступает.

Эта неделя тянулась как год. После официального сообщения о сердечном приступе мы живем в постоянном лихорадочном возбуждении. Никогда не видел, чтобы люди столько разговаривали по телефону, покупали такое количество газет и столько времени проводили у радиоприемника, как в эти дни. А больше всего меня поражает, какое количество газет проглотил я сам… Бесцветные и примитивные испанские газеты, в течение стольких лет лишь раздражавшие нас и нагонявшие скуку, вдруг стали самым волнующим чтением.

Волнующим… Ни один текст в мире не способен вызвать тех чувств, что первая полоса «Нуэво диарио», где огромными буквами набрано: «ФРАНКО АГОНИЗИРУЕТ!» Читая эти слова, испытываешь почти физическое наслаждение. Нечто, так глубоко притаившееся в наших чувствах, что мы и определить это не можем, ударяет по на шим нервам и вызывает внутреннюю дрожь, когда мы видим бросающиеся в глаза слова «ФРАНКО АГОНИЗИ РУЕТ»…

Разве возможно, чтобы в стране, где слова «Смерть Франко» легко могли повлечь за собой смерть того, кто их произносил, любое сообщение об этой смерти не повлекло нездоровую реакцию? Привычка к отфильтрованной, тщательно отобранной информации вызывает у нас реакцию, чем-то напоминающую поведение ребенка, который с болезненным наслаждением безнаказанно засоряет свою речь запретными непристойными словечками, втайне ассоциирующимися у него с грехом и наказанием. Такое же нездоровое удовольствие скрывается — независимо от их взглядов — за покаянным и уважительным тоном журналистов, которые наконец нарушили табу и могут писать в своих газетах, что он серьезно болен, что он агонизирует и скоро умрет… И, без сомнения, именно это греховное удовольствие ребенка, тайком от взрослых снова и снова повторяющего запретные слова, усмотрел Ревностный Исследователь во внешне почтительной редакционной статье, которая появилась в воскресенье на первой странице «Нуэ- во диарио» под заголовком «ФРАНКО АГОНИЗИРУЕТ!». Эта глухая, нездоровая, исполненная чувства вины радость зажгла кровь верного стража и наполнила желчью и угрозами его филиппики на страницах «Арриба», а появившаяся сегодня утром в «Нуэво диарио» робкая покаянная реплика продиктована ощущением вины, которое возникает у человека, уличенного в тайном грехе.

Мы говорим об этом, пока Луис ведет машину по направлению к Пардо. Прекрасное солнечное утро, и по чистому, суровому небу изредка торжественно проплывают белые облака. Наверное, это прекрасно — умирать в такое утро, когда небо — как на картинах Веласкеса и кругом разлит веласкесовский свет, который золотит вершины дубов на берегу Гвадаррамы, там, за окном. Да, наверное, это прекрасно— агонизировать таким утром, особенно после того, как в течение сорока лет человек был полновластным хозяином этих дубов и всего того, что омывает сейчас веласкесовский свет, — хозяином природы и крестьян, хозяином всего, что приносит плоды, что движется и дышит. Есть особое удовлетворение в том, чтобы знать: челрвек, который сорок лет мог распоряжаться жизнью и смертью других, сейчас уже не в состоянии распоряжаться даже собственной смертью…

А ведь всего лишь месяц назад этот немощный и дряхлый старик распорядился — в последний раз — несколькими человеческими жизнями [52] . В его руках было несколько молодых жизней, и как бог, как существо, считающее себя бессмертным, он, невзирая на всеобщее негодование, раскрыл, как делал это бессчетное количество раз раньше, свои деревенеющие руки, и пять молодых жизней упали в бездну смерти.

В течение нескольких дней я тешил себя надеждой, что смерть придет за ним 27–го, ровно через месяц — день в день — после приведения в исполнение последних вынесенных им смертных приговоров, надеясь увидеть в этой магической точности доказательство справедливости истории. Я надеялся, что если случится именно так, то дата его смерти даст основание для новой легенды, что, умри он именно 27–го, это было бы расплатой за пролитую кровь. Но сегодня уже 29–е, а он все еще жив. Уже никто не сможет говорить о магии совпадения чисел, никто не сможет связать его смерть с днем, когда в последний раз была им пролита человеческая кровь. Нельзя будет сказать: жизнь за жизнь, а просто: в одной из комнат своего дворца, омытой веласкесовским светом, умирает, обманув наши мечты о мести, старик, обычный старик.

52

Имеется в виду смертный приговор пяти антифранкистам, вынесенный после судебного процесса в Бургосе. Франко, несмотря на протесты испанской и мировой общественности, утвердил этот приговор.

Знак предупреждает нас, что мы въезжаем в зону, где дорогу могут пересечь дикие животные. Косули Пардо — с кротким взглядом, смирные, почти ручные, — в которых он стрелял из своего укрытия, когда они подходили к водопою… Мы уже проезжаем Сомонтес… Я вспоминаю, как в начале пятидесятых, когда я был не то на первом, не то на втором курсе юридического факультета, я приезжал сюда, чтобы повидать мою сестру Лили: ведь здесь, на Сомонтес, было общежитие юношеского отделения женской секции фаланги [53] . Моя сестра в те годы постоянно жила то в одном, то в другом оздоровительном лагере. Худенькая, бледная, безучастная — у нее, кажется, были все задатки, чтобы пополнить собой число жертв модной в ту пору болезни и чтобы в ее легких поселились палочки Коха, о которых была сложена песенка. Выходя из школы, тощие и бледные мальчишки, не отдавая себе отчета, что смертельная болезнь уже свила себе гнездо в глубоких темных кругах под их глазами, на мотив американского гимна весело мурлыкали себе под нос «Мы, туберкулезники». Мой отец, человек более прозорливый, понимал, что грозит его дочери, и боролся изо всех сил. Он пошел бы па сделку с самим дьяволом, чтобы спасти детей. Но это не понадобилось. Оказалось достаточным пойти на сделку с женской секцией фаланги в лице одной из сестер отца, избранной пожизненной делегаткой от нашего родного города. Благодаря ее связям отец добился, чтобы Лили, надев голубую рубашку, стала постоянной пациенткой оздоровительных лагерей для франкистской молодежи. И это позволило ей обмануть судьбу и пережить «дни Империи» [54] , хотя за это и пришлось расплачиваться принудительным воспитанием в духе патриотизма и верпоподдаииичества.

53

В целях воспитания детей и подростков в духе доктрины фаланги в мае 1941 г. был создан так называемый Фронт молодежи, состоящий из мужских и женских секций.

54

В политической программе испанского фашизма важное место занимало продиктованное идеей национального величия стремление к воссозданию Империи, в которой люди будут объединены единой фанатической верой и единой властью. Одип из паиболее распространенных лозунгов тех лет — «Вперед, к Империи Бога!». Позднее франкистская пропаганда отказалась от этого положения своей доктрины.