Современная канадская повесть

— Повесила трубку?

— Да.

— Ну, это она от волнения. Расстроилась. Она и так с тобой в прошлом году горя хлебнула. Она мне рассказывала.

— Она не успокоится, пока не упрячет меня в монастырь.

— Ты можешь загреметь кое-куда похуже, если эти обвинения подтвердятся…

— Ну это же глупо. От алкоголя и то больше вреда, чем от травки. Это доказано…

Он оставил ее слова без внимания.

— А вся эта пакость, которую нашли в машине? Говори правду, Джинни. Твой Чемберлен промышляет наркотиками?

Он понизил голос. Вдруг эта занюханная комната прослушивается?

— Нет. Ну конечно, нет, — ответила Джинни. — Как ты мог такое подумать?

— Очень даже запросто.

— В общем, это неправда.

— Тогда на кой черт ему столько марихуаны? Я бы не сказал, что объяснить это — легче легкого.

Джинни повернулась к нему, сложив руки, как для молитвы. Она прижала эти молящиеся руки к бедру и зашептала:

— Папуля, все это ужасная ошибка. Ральф никогда не стал бы промышлять травкой. Он знает, что за это может не поздоровиться. У него есть знакомые, которых на этом застукали.

— Их бы ему на процесс в свидетели — лучше не придумаешь. — Он тут же обругал себя за этот выпад. Она ведь пытается что-то объяснить. — Ну хорошо, Джинни. — Он взял ее за руку. — Откуда взялась эта пакость в машине твоей тетки?

Она благодарно взяла его руку и уставилась в пол, словно история этих ошибок была выгравирована в камне. Медленно заговорила.

— Из Торонто мы уехали утром. А потом, в дороге, Ральф говорит: я тут должен взять немного травки. Товар что надо и почти даром. Его приятель уезжает из города, ему нужны деньги. В общем, мы ее забрали, Ральф был в полном кайфе. Он никогда столько травки не держал в руках, да еще почти бесплатно. Он хотел только для себя. Ну, угостить друзей. А продавать или еще что-то такое он и не собирался…

— Джинни, человека могут обвинить в распространении наркотиков, даже если он их не продавал. Тебе это известно?

Она закрыла глаза и закивала головой — взад-вперед.

— Известно, известно. Но это идиотство! Если ты кому-то поставил стаканчик, тебя же не привлекают за распространение спиртного…

— О чем ты говоришь? Да пусть закон будет сто раз идиотским, какое это имеет значение? Ты не можешь защищаться в суде на том основании, что этот закон — глупость. Ну почему, черт возьми, Чемберлен оставил этот пакет в машине твоей тетки? Что за преступное скудоумие?

— Тащить его в свои меблированные комнаты Ральф побоялся. Там у них полно любителей дурмана, и полиция за их домом приглядывает. И двери не запираются. Кому надо, тот вошел в комнату, кому надо — вышел. Как в студенческой общаге. Ничего не спрячешь. Вечером Ральф хотел оставить пакет у товарища. А пока решил спрятать его в машине — думал, что надежно. Он говорит, что людей в дорогих машинах полиция не трогает.

— Очередная иллюзия твоего друга. Ему нужно их записывать, потом издать отдельной книгой. Под названием «Афоризмы параноика», что-нибудь в таком роде.

— Папа, ну пожалуйста…

— Ладно. Но влипла ты здорово, Джинни. Никогда не прощу Чемберлену, что он втравил тебя в это…

— Все катят бочку на Ральфа.

Она отвернулась от него, надулась — это означало, что отрекаться от Чемберлена она не собирается. На минуту Лэндон откинулся к стене и изучающе смотрел на профиль дочери. Глаза и щеки — точь-в-точь как у старого Ульфа Линдстрема, а нос Холлов — остренький, даже детский. С таким носом трудно хмуриться. Если Вере удавались эти суровые взгляды, ее дочь была на них неспособна. Особая химическая реакция, в которой соединились гены Лэндонов и Холлов (чего только в этом супе не намешано!), — и Джинни явилась на свет без маски. Лицо ее не умело сердиться, эта остроносенькая мордашка, лишенная всяких признаков коварства, могла только дуться. Возможно, этот бесхитростный взгляд девушки-невесты — исподлобья — с возрастом никуда не денется. Плохо, если так. Он знал, что она сердится и разочарована в нем, но решил стоять на своем.

— Что ты находишь в этом парне, Джинни? По-моему, самый обыкновенный смутьян. И тебя втянул в эту авантюру.

— Ральф не смутьян, — сказала она сухо, склонившись вперед, локти на коленях, сложенные в мольбе руки держат подбородок. Эдакая девчонка-сорванец, брошенная своей компанией. — Просто он идеалист, отсюда и неприятности. — Она сделала паузу, словно давая комнате возможность переварить этот факт. — Его никто не понимает. А он — очень глубокий человек. У него есть принципы, и он им не изменяет. Такие люди встречаются не часто — мне по крайней мере… Которые не изменяют принципам… Ральф оставил свою страну, родителей… друзей, да все потому, что не хотел идти в их поганую армию. На это нужно настоящее мужество, скажешь, нет? Взять вот так и от всего отказаться. Теперь он здесь, в чужой стране. Ну, и особого дружелюбия не встречает. С работой сколько намытарился, да и с другими делами.

— А на что он живет? Где-то работает?

— Немного деньжат ему присылают из дома. Мать подбрасывает. Особенно не разгуляешься. А работает где придется. Прошлым летом работал в кафетерии, но заболел, и пришлось уйти. Сейчас он пишет книгу.

— Книгу? О чем же?

— Обо всем. Он так ее и начинает. «Книга обо всем». Ну, может, это временное название. Потом поменяет. Еще они с ребятами пытаются достать деньги, чтобы снять этот фильм. Но их никто не хочет финансировать — идеи у них слишком революционные. Ральф говорит: что Канада, что Штаты — один черт. Как мы здесь обращаемся с индейцами? Нагреб денежек — значит, ты в порядке. А если нет… И все кругом испоганено донельзя. Вот об этом он и пишет. К примеру, возьми Великие Озера… какая в них сейчас грязища. Ральф слышал, как по телевизору выступал этот французский ученый, Кусто, — он фотографирует рыб и тюленей. Так он говорит, что океанов больше чем на пятьдесят лет не хватит…

Лэндон внимал дочери. Да, теперь разящий гнев каждого такого Чемберлена будь любезен взвешивай, оценивай, изучай — вот в чем беда. Этого требовало время. Оно принуждало тебя иметь дело с замечательными экземплярами. И пожалуйста, подвинься, у них есть свое мнение, ему требуется пространство. Этот Чемберлен! С его мрачной и пасмурной красотой и вечным недовольством. С нытьем, увлечениями и идеалами. Наверное, он видит себя писателем, кинопродюсером, лектором в университете, романистом, надписывающим свои книги в магазине, звездой телевидения, представителем Ренессанса двадцатого века. И все это — до двадцати пяти лет. А что, эта мечта не сказать чтобы уж совсем безумная. Ведь такое происходит постоянно. Какой смысл сегодня сдерживать честолюбие, критически относиться к своим возможностям? Достаточно включить телевизор, и сразу увидишь: кто-то вдвое глупее тебя заколачивает в двадцать раз больше, а товарец его — всего-навсего собственное мнение.

— Ну хорошо, Джинни, — сказал Лэндон. — Давай сейчас это оставим. Возможно, Чемберлен — человек с высокими идеалами, даже достойными восхищения. И если его отношение к войне действительно такое, как ты говоришь, оно меня восхищает. Но сейчас не время и не место обсуждать идеалы. Сначала нужно вытащить вас отсюда. Твоя мать сказала что-нибудь насчет денег для залога? Нужно полторы тысячи.

Джинни скорчила кислую мину — на свой манер.

— Нет, но она приедет. Она этого не сказала, но приехать приедет. Только я с ней не поеду.

— Это еще почему?

— Потому что я железно знаю: она привезет деньги, чтобы выкупить только меня. А платить за Ральфа и не подумает. Ей что, пусть он торчит субботу и воскресенье в этом клоповнике. Так вот, у меня для нее сюрприз. Если Ральф остается здесь, я — вместе с ним… — Она обхватила себя руками и склонилась вперед, изучая пол. — Останусь, и все…

— Перестань валять дурака, — сказал Лэндон. Он посмотрел на округлившуюся спину дочери. — И откуда такая уверенность насчет матери? Она вовсе не злобная женщина.