Современная польская повесть: 70-е годы
Шрифт:
— Сын мой, иже еси в люльке, тебе молюсь я — так начиналась та молитва, но лишь начало ее было в словах, продолжалась она в мыслях, и это продолжение я должен домыслить, потому что, кроме начала, нет больше ни одного слова, есть много фактов и слов, связанных с ней, но что касается самой молитвы, есть только ее начало.
Вот, например, слова Б. М., обращенные к отцу, — что за молитву сочинил ты, А. В., — и еще другие его слова, но они дают немного, самого завещания они не передают; стало быть, я сам должен домыслить то завещание.
Прокурор (обвиняемому, который для смягчения
Обвиняемый. Б. М. тогда сказал: ты что за молитву сочинил, А. В.?
Прокурор (к Б. М.). Что ответил А. В.?
Б. М. Ничего не ответил.
Прокурор (второму обвиняемому). А. В. действительно ничего не сказал?
Обвиняемый. А. В. ничего не ответил.
Судья (к Б. М.). Что еще, обвиняемый, вы сказали А. В., когда тот начал так странно молиться?
Б. М. Я сказал: А. В., молись богу.
Судья (к Б. М.). И что же А. В.?
Б. М. Повторил то же самое, что и до того.
Судья (к Б. М.). То есть начало своей молитвы?
Б. М. Начало.
Тут суд объявляет перерыв, а я перелистываю несколько страниц вперед в поисках продолжения этой молитвы; но вновь натыкаюсь на события в подвале дворца, точнее, на завершение того, что происходило в подвале, а потом на то, что делалось, когда два конюха и ясновельможная паненка вышли из погреба во двор, в самое пекло обстрела.
Здесь следует сказать, что события в погребе не представлены в книге протоколов последовательно, страница за страницей, они прерываются другими событиями — то тем, что делалось на реке, то фактами, касающимися самого маршрута к месту казни, от крыльца дома до речной дамбы и от дамбы до берега реки, то фактами, касающимися самой переправы через реку, а стало быть, и молитвы, и разговора А. В. и Б. М. в лодке.
В свою очередь все это перемежается событиями, имевшими место в погребе и позже, когда те трое, изрядно шатаясь, вышли во двор и попали в мир, гудящий и сотрясающийся от взрывов снарядов.
Стенограмма процесса отражает самые разные события, взаимопроникающие друг в друга, цепляющиеся одно за другое и обрывающиеся; ибо суду, тщательно рассматривающему одно событие, не раз, когда возникала необходимость, приходилось переключаться на расследование совсем иных фактов, поэтому и я, описывая все это, придерживаюсь такого же порядка, поэтому одно событие наслаивается на другое, проникает в него.
Отойдя на какое-то время от событий в погребе и обратись к молитве отца, я вновь возвращаюсь к ним, и вот передо мной продолжение показаний юного свидетеля.
Судья (мальчику). Как долго конюхи валялись с ясновельможной паненкой в вине?
Мальчик. Долго.
Судья (мальчику). Как это выглядело? (Может быть, напрасно судья так подробно допрашивает свидетеля; как на это может ответить мальчик, ребенок?)
Мальчик.
Сперва они валялись все вместе, а потом по очереди, то один смердила с ясновельможной паненкой, то другой.Судья (мальчику). Что было потом?
Мальчик. Потом опять пили вино.
Судья (мальчику). А потом?
Мальчик. Потом встали, стали петь и прыгать и шлепать ногами по винной луже, даже запах полез сквозь щели.
Судья (мальчику). Что происходило тогда снаружи?
Мальчик. Шел страшный бой.
Судья (мальчику). А те в погребе вели себя так, словно наверху тихо и безопасно?
Мальчик. Как будто не было боя, как будто была тишина.
Судья (мальчику). Расскажи, как они прыгали в погребе?
Мальчик. Вроде как танцевали.
Судья (мальчику). А какой вид был у танцоров?
Мальчик. У смердил была мокрая одежда и мокрые лица, а ясновельможная паненка совсем голая, потому что на нее еще не накинули куртку.
Судья (мальчику). Что еще можешь сказать о них?
Мальчик. Что им было весело.
Судья (мальчику). И ясновельможной паненке тоже?
Мальчик. Ясновельможной паненке тоже.
Судья (мальчику). Что было потом?
Мальчик. Когда они наплясались и напелись, один смердила накинул на ясновельможную паненку свою куртку, и они вышли из погреба.
Затем главный свидетель рассказывает, что когда они вышли из погреба, то прошли узким проходом между развалинами совсем рядом с ним, но не заметили его, потому что он спрятался поглубже в развалинах, что, впрочем, было нетрудно сделать, поскольку обломки разбитого снарядом дома образовали многочисленные дыры и укрытия; главный свидетель рассказывал еще, что, когда они проходили рядом с ним, до него долетел приятный запах, смердилы выкупались в старом, дорогом вине, и вино смыло с них вонь, которой они были пропитаны с детства, можно сказать, пропитывались в течение нескольких поколений, и так, надушенные, словно важные господа, с обеих сторон поддерживая под руки ясновельможную паненку, эти фантастические шаферы с фантастической невестой вошли в фантастический, ошалевший от войны мир, вошли радостно, словно на веселую свадьбу.
Судья (мальчику). Откуда ты знаешь, что им было весело?
Мальчик. Потому что они весело распевали, размахивали руками и дрыгали ногами, как в танце.
Судья (мальчику). Не припомнишь ли ты слова песни, которую они пели?
Мальчик. Они пели о молодости и любви.
Судья (мальчику). Можешь ли повторить слова этой песни?
Мальчик. Там было: не жалей своих уст, дивчина, — это долетело до меня в перерыве между взрывами.