Современная румынская пьеса
Шрифт:
С т о я н. Я тоже пережил минуту слабости.
Д у м а. А после… Мы понимали друг друга с полуслова… Что я о тебе сейчас думаю. (Просто.) Ты из тех, кого рождает народ в дни тяжелых испытаний…
С т о я н. Ну, это слишком. Не льсти мне.
Д у м а. Это не в моем характере — ты знаешь. У тебя один недостаток, Павел, — ты не умеешь признавать свои ошибки. Ни в шахматах, ни на охоте. Не знаю, хорошо это или плохо, но логика истории такова, что в какой-то момент революции власть концентрируется в руках немногих — здесь не до дискуссий и парламентских дебатов. И иногда случается, что личные человеческие недостатки приобретают пропорции общенациональные, а порой
С т о я н. Ленин был один…
Д у м а. Неправда! Его сила в том, что он не был один! Действительно, в определенные моменты истории власть сосредоточена в руках немногих… Такова объективная необходимость… историческая, следовательно, диалектическая, а следовательно, преходящая! Ну а потом… некоторые… сочли очень удобным считать себя единственными хранителями истины. Народ надо лишь информировать о принятых решениях… А принимать их — тем, на чьи плечи легла вся тяжесть восстановления страны, совсем не обязательно…
С т о я н. Да это у тебя просто идея-фикс. Вспомни-ка, какой скандал ты мне закатил однажды в период национализации. Мы тогда заперли наших активистов в кабинете, чтобы не разболтали раньше времени, что их хотят назначить директорами фабрик… А ты давай возмущаться: доверяем-де людям тысячи рабочих рук, миллиарды лей, а поверить, что они не сороки какие-то, не можем… Та же самая идея-фикс.
Д у м а. Фикс не фикс, только и сегодня я точно так думаю. Вот Ману, например, считает меня идеалистом… (Смеется.) Нет, не в смысле философской концепции. До этого я еще не докатился.
С т о я н. Кстати, какие у тебя с ним отношения?
Д у м а. Ману — вполне приличный сержант, который в один прекрасный день проснулся офицером. И еще: он убежден в своей непогрешимости.
С т о я н. Модное словечко…
Д у м а. Могу сказать по-другому. Он считает, что его заслуги делают его личностью неприкосновенной, никто не имеет права возразить ему… Но те, кто взвалил на свои плечи всю тяжесть возрождения новой Румынии… считают своим правом знать правду и высказывать правду. А те, кто этого не понимает, не могут занимать руководящие должности… к сожалению, мы об этом подчас забываем… Помнишь, ты любил говорить: «Не пробуй бороться с курением, если у тебя папироса в зубах»…
С т о я н. Смотри-ка — не забыл?
Д у м а. Как видишь. Отлично сказано. И хватит о глобальных жизненных проблемах… И я и ты думаем о них… Мучаемся… Ищем… Бьемся головой о стенку… Да и маленьких проблем — великое множество… Вот тебе пример: сегодня на заседании бюро среди прочих мы обсуждали проблемы общественного транспорта… И вдруг я задумался… когда я последний раз пользовался… трамваем. Году этак в пятидесятом, пятьдесят первом… А очереди? Разве наши жены знают, что такое очереди… Может, потому нас так раздражают жалобы тех, кому еще приходится выстаивать в очереди…
С т о я н (думает о другом). Да-а-а…
Д у м а (серьезно). Знаешь, что сказал Сен-Жюст {100} ?
С т о я н (устало). А это еще кто?
Д у м а. Французский революционер… «Идея счастья нова для Европы»… И для нас тоже… Люди открывают ее с жадностью. Это самое дорогое для них в мире, который сдвинулся с места в поисках самого себя… Человечество ощущает себя способным реализовать наконец синтез: власть — правда — счастье… Ну все! Достаточно! У меня голова раскалывается от всех этих мыслей… (Замолчал. После паузы.) Ты был у доктора?
100
Сент-Жюст Луи (1767—1794) — герой Великой французской революции, один из организаторов победы революционной армии над интервентами в период якобинской диктатуры.
С т о я н. Был. Старик Вайсман ни капельки не изменился, разве что стал еще больше похож на сердитого слона.
Д у м а. Ну и?
Стоян молчит. Смотрит ему в глаза.
(Очень тихо.) Я знал, он позвонил мне…
С т о я н. И такое бывает. (Глухо.) Самая большая несправедливость. Молчи. Не давай советов.
Д у м а. Тебе страшно?
С т о я н. Да…
Пауза.
И досадно. Ужасно досадно… Мне кажется, только теперь я понял наконец, как должно было…
Пауза.
Перед моим приездом сюда… Марта написала: «Мне страшно, Павел, и очень досадно… Но не беспокойся, об этом никто не узнает».
Пауза.
Как дела у Павла-младшего?
Д у м а. Здоровый вымахал — косая сажень в плечах. И патлы отпустил. Иногда он бывает настолько мил, что разрешает мне влепить ему оплеуху чисто воспитательного характера. В институт поступил.
С т о я н. Так пусть живет у меня.
Д у м а. Нет уж — в общежитии! А то ты его совсем испортишь.
С т о я н. Но это ведь ненадолго… Поздно-то как… Я бы хотел тебя кое о чем попросить.
Д у м а. Говори, Павел.
С т о я н. Когда… придет время… я бы попросил тебя…
Д у м а. Я приеду, Павел.
С т о я н. Я провожу тебя немного.
Выходят во двор.
Ворота эти… Не сносите их… Они очень красивы… А теперь иди… (Застенчиво протягивает руку к седым вискам Думы.) Иди… малыш… Поздно… (Пожимает плечами.) Так уж случилось…
Д у м а (очень тихо). Завтра утром я за тобой заеду… Знаешь, как будут рады тебе люди.
С т о я н (едва слышно). Правда?
Д у м а уходит. Стоян стоит в освещенном проеме двери. М а р т а подходит сзади.
Появляется Й о н.
Й о н. Имею честь пожелать вам доброго здоровья!.. Вы меня не помните?
С т о я н (грустно, после того как попытался вспомнить). Извините, нет… Постарел я.
Й о н. Тут уж ничего не поделаешь. От старости да от смерти никому не уйти. Я — председатель кооператива из Дорны. Да вы знаете, не можете не знать… Один из самых упрямых людей на свете…
С т о я н (страшно смущенно, впервые, пожалуй, растерялся по-настоящему). Я очень рад… я рад…
Й о н. Я вас сразу признал, товарищ Стоян, потому как господь бог, — извините, но так говорят, — так вот, господь бог то ли благословил меня, то ли проклял, дав мне память. Вот захотелось мне руку вам пожать, поблагодарить вас, несмотря ни на что.