Современная румынская пьеса

К с е н и а д. Невероятно! Твой сын! И он в их шайке?

А р и с т о д е м. Он тоже молод.

К с е н и а д. Нужно что-то предпринять, Аристодем. Ты архонт, ты облечен властью. Мы не можем позволить молодежи так вызывающе вести себя!

А р и с т о д е м. Ты держал когда-нибудь в руках свинцовый отвес, которым пользуются каменщики?

К с е н и а д (ничего не понимая). Зачем мне его держать? Какая связь с…

А р и с т о д е м (привязывает конец веревки к чаше и заставляет ее качаться как маятник). Вот смотри, это выглядит примерно так. Толкаешь свинец в одну сторону, а он стремится в другую. А позволь ему свободно раскачиваться, он останавливается и возвращается в первоначальное положение. То же и с этими юношами. Сколько их ни толкай в ту или другую сторону, они все равно займут вертикальное положение, которое — это скажет любой — является весьма достойным.

К с е н и а д (в отчаянии). Тогда что же делать?

Аристодем приветливо улыбается. Перерезает нить ножом, и чаша с шумом падает на пол. Ксениад растерянно и в недоумении смотрит. Аристодем хлопает в ладоши. Появляются д в о е л ю д е й, которых мы будем называть первый и второй прислужники. Они подходят к Аристодему, который шепчет им что-то, затем молча удаляются.

А р и с т о д е м. Эй, что же вы все такие хмурые? Веселитесь, трусы!

ИНТЕРМЕДИЯ

Диоген с протянутой рукой стоит перед статуей. Появляется А р и с т и п п.

А р и с т и п п. Что ты делаешь, Диоген? Просишь милостыню у статуи?

Д и о г е н. Мне надо научиться переносить отказы.

А р и с т и п п. У тебя только шутки на уме.

Д и о г е н. Если бы я постоянно не шутил, я был бы самым печальным и угрюмым из людей.

А р и с т и п п. Философ должен быть серьезным человеком, а не скалящейся обезьяной.

Д и о г е н. Откуда ты знаешь, что в действительности человек не скалящаяся обезьяна, а я — не его правдивое зеркало?

А р и с т и п п (улыбаясь). Жаль, ты умный юноша!

Д и о г е н. Это верно — я не глуп, но почему жаль?

А р и с т и п п. Ты не употребляешь своего ума с пользой.

Д и о г е н. Если я употребил свой ум на то, чтобы вызвать улыбку философа Аристиппа, который, как известно, никогда не улыбался, не значит ли это, что я употребил его с пользой?

А р и с т и п п. Нужно, чтобы и ты извлекал какую-нибудь пользу, Диоген.

Д и о г е н. Я ее извлекаю — я мыслю.

А р и с т и п п. Нужно, чтобы ты где-нибудь осел, не бродяжничал больше, не просил милостыню, не подвергался травле.

Д и о г е н. Если б я не бродяжничал, не просил милостыню и не подвергался травле, ты полагаешь, я смог бы мыслить?

А р и с т и п п. А как же тогда мыслю я?

Д и о г е н. Ты мыслишь по-своему, потому что ты Аристипп, а я — по-своему, потому что я Диоген. Как ты считаешь, что людям больше нужно — два Аристиппа или один Аристипп и один Диоген?

А р и с т и п п. Я вижу, что у тебя на все готов ответ.

Д и о г е н. У какого философа нет на все ответа?

А р и с т и п п. У Сократа.

Д и о г е н. За то его и убили. Я хочу жить.

А р и с т и п п (качая головой). Из-за ответов тоже можно умереть.

Д и о г е н. Особенно из-за дерзких ответов.

А р и с т и п п. Я рад, что ты стал мудрым.

Д и о г е н (гневно). Ах вот как, ты рад! В глубине души ты уверен, что мудрым можешь быть только ты.

А р и с т и п п. Ты очень скверно обо мне думаешь, Диоген.

Д и о г е н. Не злись. И я в свою очередь уверен, что только я могу быть мудрым. Если б мы думали иначе, какой смысл был бы нам обоим заниматься философией?

А р и с т и п п. Если бы мы действительно так думали, все застыло бы в неподвижности, особенно мысли.

Д и о г е н (с большим трудом признает правоту собеседника). Да… кажется… я думаю… возможно, ты прав… Что пользы мне в мудрости, не знай я, что ты и еще кто-то мудрый?.. Она истощилась бы во мне…

А р и с т и п п (довольный его поражением). Ты молод, но у тебя душа старика.

Д и о г е н. Разумеется, это делает мне честь.

А р и с т и п п. Старики, возможно, мудрее, но они и злее.

Д и о г е н. Значит, у тебя ослабла намять, Аристипп, и ты уже забыл, сколько злости может вместить душа юноши.

А р и с т и п п. Будем друзьями, Диоген. (Протягивает ему руку.)

Д и о г е н (не проявляя ни малейшего желания пожать руку старого философа). Я никому не могу быть другом.

А р и с т и п п. Тот, кто не может быть другом, либо хозяин, либо раб.

Д и о г е н. Либо свободный человек.

А р и с т и п п. Я так и сказал: свободный или раб.

Д и о г е н. Нет, ты сказал: хозяин или раб.

А р и с т и п п. Хозяева, разумеется, свободны.

Д и о г е н. Нет. Они связаны с рабами и другими хозяевами, с законами, которые помогают им жить как хозяевам и иметь рабов. Свободными не могут быть ни хозяева, ни рабы, ни — сердись ты или не сердись — ни друзья.

А р и с т и п п. Это не человеческая философия.

Д и о г е н. Собачья. (Достает из котомки несколько листьев салата и начинает есть.)

А р и с т и п п. Ничего себе, сидишь и ешь здесь, на площади!

Д и о г е н. Что ж делать, если здесь, на площади, я захотел есть?!

А р и с т и п п. Ты все выворачиваешь наизнанку, Диоген.

Д и о г е н. А ты точно знаешь, где лицо, где изнанка?

А р и с т и п п (раздраженно). С тобой невозможно вести дискуссию!

Д и о г е н. Не я начал эту дискуссию.

А р и с т и п п. Ты зол и высокомерен. Людям следует избегать тебя. (Уходит.)

Д и о г е н. Этого я и добиваюсь: чтобы они меня избегали. (Кричит ему вслед.) Советую и тебе поесть салата. Он очень полезен. Для ума.

Аристипп не отвечает.

Д и о г е н (остается один. Бормочет, продолжая есть). Я был груб с ним… Я не хотел, боги свидетели… Почему я никогда не могу быть добрым? Хоть раз в жизни…