Современная жрица Изиды

Черезъ нсколько дней, гораздо раньше, чмъ я могъ ожидать, мн ужь принесли изъ Петербурга отвтъ, извщавшій меня о томъ, что Е. П. Блаватская ждетъ меня и приметъ, когда угодно.

Не безъ нкотораго волненія похалъ я въ rue Noitre Dame des Champs, выбравъ, какъ мн казалось, самый удобный часъ, то-есть не слишкомъ рано и не черезчуръ поздно. За это время, пока я ожидалъ отвта изъ Петербурга, я уже совсмъ наэлектризовался предстоявшимъ мн интереснымъ знакомствомъ.

Хоть у меня и не было съ собой «Пещеръ и дебрей Индостана», но я припомнилъ ихъ отъ начала до конца и почувствовалъ на себ все обаяніе этого талантливаго повствованія, гд реальность смшивается съ самой удивительной таинственностью.

Судя по впечатлнію, произведенному на меня маленькой рекламой «Matin», я ожидалъ увидть нчто во многихъ отношеніяхъ грандіозное и приготовлялся къ торжественной аудіенціи, которую мн дастъ Е. П. Блаватская. Я былъ увренъ, что у ея подъзда увижу вереницу экипажей, что мн придется очутиться среди огромнаго пестраго общества ея постителей.

Но вотъ я въ далекой плохенькой улиц лваго берега Сены, «de l'autre c^ot'e de l'eau», — какъ говорятъ парижане. Кучеръ останавливается у сказаннаго ему мною номера дома. Домъ этотъ довольно невзрачнаго вида и у подъзда — ни одного экипажа.

«Батюшки, пропустилъ — ухала изъ Парижа!» — въ досад сообразилъ я.

Но нтъ, на мой вопросъ консьержъ указываетъ мн путь, я поднимаюсь наверхъ по очень, очень скромной лстниц, звоню — и какая-то чумазая фигура въ восточномъ тюрбан, пропускаетъ меня въ крохотную темную переднюю.

На мой вопросъ: принимаетъ ли m-me Блаватская, чумазая фигура отвчаетъ мн: «entrez, monsieur», — и исчезаетъ съ моей карточкой, а я стою и жду въ небольшой, низенькой, совсмъ плохо и недостаточно меблированной комнат.

Ждать мн пришлось недолго, дверь отворилась и предо мною… она — довольно высокаго роста женщина, но производящая впечатлніе приземистой, вслдствіе своей необыкновенной толщины. Большая голова ея кажется еще больше отъ густыхъ, очень свтлыхъ, съ мало замтной просдью волосъ, мелко, мелко крепированныхъ (не искусственно, а отъ природы, какъ я потомъ убдился).

Въ первую секунду старое, некрасивое, землистаго цвта лицо ея мн показалось отталкивающимъ, но вотъ она остановила на мн взглядъ своихъ огромныхъ, на выкат блдно-голубыхъ глазъ — и за этими удивительными глазами, таившими въ себ дйствительную силу, забылось все остальное.

Я замтилъ однако, что она весьма странно одта: въ какомъ-то черномъ балахон, что вс пальцы ея маленькихъ, мягкихъ, какъ будто безкостныхъ рукъ съ очень тонкими концами и длинными ногтями унизаны драгоцнными большими ко#льцами.

Она встртила меня такъ просто, любезно и мило, мн такъ пріятно было слышать ея русскій говоръ, что мое смущеніе прошло, и вся неожиданность этой обстановки перестала меня изумлять — я, напротивъ, былъ очень радъ, найдя совсмъ не то, чего ожидалъ.

Черезъ четверть часа я уже бесдовалъ съ Еленой Петровной, какъ будто зналъ ее давно, и вся ея несуразная, аляповатая фигура мн ужь начинала нравиться. А глаза ея глядли такъ ласково и въ то же время такъ пристально меня разглядывали.

Я объяснилъ ей, что меня къ ней привело не праздное любопытство, что я занимаюсь мистической и оккультической литературой и прихожу за отвтомъ на многіе, крайне серьезные и нужные для меня вопросы.

— Что бы васъ ни привело ко мн,- сказала она, — я ужасно рада познакомиться съ вами — вдь я русская — а если вы притомъ за серьезнымъ дломъ, то будьте уврены, что я вся къ вашимъ услугамъ. Чмъ могу, пособлю съ превеликимъ моимъ удовольствіемъ!

Такъ она и сказала, и засмялась добродушнымъ, хорошимъ смхомъ.

— Вамъ придется, Елена Петровна, начинать со мною съ азовъ — я знаю о васъ, о вашихъ трудахъ и о вашемъ «обществ» только то, о чемъ вы сами печатали въ «Русскомъ Встник».

— Ну, батюшка вы мой, — перебила она, — съ той поры много воды утекло. Общество-то наше тогда только еще вылуплялось изъ яичка, а теперь…

И она горячо стала разсказывать мн объ успхахъ теософическаго движенія въ Америк и въ Индіи, а въ самое послднее время и въ Европ.

— На долго вы здсь? — спросилъ я.

— А и сама еще не знаю… Хозяинъ послалъ…

— Какой хозяинъ?

— Мой хозяинъ, учитель, гуру мой, ну назовите его хоть Гулабъ Лалъ-Сингомъ изъ «Пещеръ и дебрей Индостана».

Я вспомнилъ во всхъ подробностяхъ этого Гулабъ Лалъ-Синга — это таинственное существо, о которомъ она разсказывала русскимъ читателямъ такія невроятныя вещи, существо, достигнувшее высшаго предла человческихъ знаній, производящее поразительнйшіе феномены. Я вдругъ почувствовалъ, что начинаю терять почву. Я нисколько не боюсь ничьей улыбки, заявляя, что и тогда признавалъ и теперь признаю возможность существованія гд бы то ни было, хоть бы, пожалуй, въ пещерахъ и дебряхъ Индостана, такого человка, знанія котораго далеко превосходятъ все, что извстно современной нашей наук. Еслибы я наврное зналъ, что такого человка не можетъ быть, — я имлъ бы основаніе, посл первыхъ ея словъ о хозяин, продолжать разговоръ съ нею только въ виду цли разоблачить ея ложь и обманы. Но тогда я былъ очень далекъ отъ подобной цли.

Елена Петровна говорила о немъ, объ этомъ своемъ «хозяин», очень просто, какъ о самомъ обыкновенномъ явленіи. Я, наконецъ, вдь и стремился къ ней главнымъ образомъ затмъ, чтобы узнать о немъ какъ можно больше. И все-таки, несмотря на все это, я почувствовалъ сразу что-то, какую-то неуловимую фальшь — и меня всего будто обдало холодной водою.

— Елена Петровна, — сказалъ я, — выслушайте меня и, если вы умете глядть на человка и его дйствительно видть, то убдитесь, насколько слова мои серьезны. Я прихожу къ вамъ совсмъ искренно, безъ всякой задней мысли, съ большимъ душевнымъ запросомъ, прихожу затмъ, чтобы получить отъ васъ исполненіе того, что вы общаете, чмъ вы маните въ вашихъ разсказахъ «Изъ пещеръ и дебрей Индостана». Если вы можете — отвтьте на этотъ мой душевный запросъ серьезно, общайте мн это, — если не можете или не хотите, — это все равно, будемъ знакомы какъ соотечественники, какъ собратья по перу, но пусть о разныхъ чудесахъ и о вашемъ Теософическомъ Обществ не будетъ разговоровъ между нами.

Она не сразу мн отвтила, но загадочно и долго глядла мн прямо въ глаза своими магнетическими свтлыми глазами, а затмъ торжественно произнесла: «Могу!» — и протянула мн руку.

— Извините, — сказала она, вставая, — я сію секундочку вернусь, только надо приказать Бабул, моему слуг, индусу, который вотъ вамъ двери отворилъ, позаботиться о моемъ обд, не то я голодная останусь.

Она ушла и вернулась черезъ дв, три минуты.

— Ну-съ, мой милый соотечественникъ, государь вы мой Всеволодъ Сергевичъ, — добродушно улыбаясь начала она, садясь передо мною, — небось вы мн не врите, а между тмъ разъ я сказала, что могу, такъ значитъ — могу и хочу! Я вдь ужь, хоть врьте, хоть не врьте — мн-то что! — васъ знала раньше, чмъ П. мн написалъ, я знала, что васъ ко мн притянетъ. Слушайте!

Она какъ-то взмахнула рукою, подняла ее кверху, — и вдругъ, явственно, совершенно явственно я разслышалъ гд то надъ нашими головами, у потолка, очень мелодическій звукъ какъ бы маленькаго серебрянаго колокольчика или эоловой арфы.

— Что же это значитъ? — спросилъ я.

— А это значитъ только то, что хозяинъ мой здсь, хоть мы съ вами его и не видимъ. Онъ говоритъ мн, что вамъ можно довриться и чтобъ я сдлала для васъ все, что могу. Vous ^etes sous sa protection отнын и во вки!

Она глядла на меня, прямо мн въ глаза, и ласкала меня своимъ взглядомъ, своей добродушной улыбкой.