Современная жрица Изиды

— Завтра нельзя, а послзавтра, если позволите.

— Прізжайте пораньше! — крикнула она мн, когда я былъ уже въ передней и Бабула отворялъ дверь на лстницу.

Я возвращался домой съ довольно смутнымъ впечатлніемъ. Все это было ршительно не то, на что я разсчитывалъ! Однако что же меня не удовлетворило? Реклама «Matin», убогая обстановка Блаватской, полное отсутствіе у нея постителей? Мн, конечно, не могла нравиться эта реклама, напечатанная если не ею самой, то наврное стараніями кого-нибудь изъ ея ближайшихъ друзей и сотрудниковъ и съ очевидной цлью именно привлечь къ ней отсутствующихъ постителей, помочь ея извстности въ Париж.

Но во всякомъ случа эта ея неизвстность здсь, ея уединеніе, сами по себ, еще ровно ничего не доказываютъ, а лично мн даже гораздо пріятне и удобне, что я могу безъ помхи часто и долго съ ней бесдовать.

То, что она говоритъ — интересно; но покуда это только слова и слова. Ея колокольчикъ? онъ смахиваетъ на фокусъ; но я покуда не имю никакого права подозрвать ее въ такомъ цинизм и обман, въ такомъ возмутительномъ и жестокомъ издвательств надъ душою человка!

А сама она?! Почему эта старая, безобразная на видъ женщина такъ влечетъ къ себ? Какъ можетъ мириться въ ней это своеобразное, комичное добродушіе и простота съ какой-то жуткой тайной, скрывающейся въ ея удивительныхъ глазахъ?..

Какъ бы то ни было, хотя и совершенно неудовлетворенный я чувствовалъ одно, что меня къ ней тянетъ, что я заинтересованъ ею и буду съ нетерпніемъ ждать часа, когда опять ее увижу.

Дло въ томъ, что мое парижское уединеніе, хотя и полезное для больныхъ нервовъ, все же оказывалось, очевидно, «пересоломъ», — Блаватская явилась пока единственнымъ новымъ, живымъ интересомъ этой однообразной жизни.

III

Черезъ день я, конечно, былъ у Елены Петровны и, по желанію ея, гораздо раньше, то-есть въ двнадцатомъ часу. Опять я засталъ ее одну, среди полной тишины маленькой квартирки. Она сидла все въ томъ же черномъ балахон, со сверкавшими брильянтами, изумрудами и рубинами руками, курила и раскладывала пасьянсъ.

— Милости просимъ, милости просимъ! — встртила она меня приподымаясь и протягивая мн руку, — вотъ возьмите-ка креслице, да присядьте сюда, поближе… А я пасьянчикомъ балуюсь, какъ видите; пріятное это занятіе…

На меня такъ и пахнуло отъ этой индійской чудотворицы, въ этой улиц Notre Dame des Champs, воздухомъ старозавтной русской деревни. Эта американская буддистка, Богъ знаетъ сколька лтъ не бывавшая въ Россіи, всю жизнь промотавшаяся невдомо гд и среди невдомо какихъ людей, — была воплощеніемъ типа русской, разжирвшей въ своей усадьб, небогатой барыни-помщицы прежняго времени. Каждое ея движеніе, вс ея ужимки и словечки были полны тмъ настоящимъ «русскимъ духомъ», котораго, видно, никакими «махатмами» не выкуришь оттуда, гд онъ сидитъ крпко.

Я того и ждалъ, что отворится дверь и войдетъ какая-нибудь экономка Матрена Спиридоновна за приказаніями барыни. Но дверь отворилась — и вошелъ чумазый Бабула въ своемъ тюрбан и съ плутовской рожей.

Онъ молча подалъ Елен Петровн письмо, она извинилась передо мною, распечатала его, пробжала глазами и, по ея лицу, я замтилъ, что она довольна. Даже про пасьянсъ свой забыла и разсянно смшала карты.

Она заговорила о своемъ «всемірномъ братств» и плняла меня разсказами объ интереснйшихъ матеріалахъ, доступныхъ членамъ «общества», желающимъ заняться древнйшими литературными памятниками Востока, никогда еще не бывавшими на глазахъ у европейца.

Возбудивъ въ достаточной мр мое любопытство и любознательность, она воскликнула.

— Богъ мой, а сколько изумительныхъ, поражающихъ сюжетовъ для писателя-романиста, для поэта! неисчерпаемый источникъ! еслибъ я вамъ показала хоть что-нибудь изъ этого сокровища — у васъ бы глаза разбжались, вы такъ бы и вцпились…

— А разв это такъ невозможно… вцпиться? — сказалъ я.

— Для васъ невозможно, вы европеецъ, а индусы, даже самые высокоразвитые, самые мудрые не ршаются довряться европейцамъ.

— Въ такомъ случа какое же тутъ «всемірное» братство?

— Братство именно и устроено для уничтоженія этого недоврія… вс члены «теософическаго общества» не могутъ недоврять другъ другу — они вс братья, къ какой бы религіи и рас ни принадлежали. Конечно, вамъ все будетъ открыто, вс наши матеріалы, если вы сдлаетесь «теософомъ»…

— Сдлаюсь ли я когда-нибудь «теософомъ» — я не знаю, ибо для того, чтобъ ршить это — мн необходимо самому, своей головою, узнать, что именно вы обозначаете этимъ широкимъ и высокимъ словомъ: но такъ какъ ваше общество не есть нчто тайное, такъ какъ оно не религіозное, въ смысл какой-либо секты, и не политическое, а чисто научное и литературное, то я не вижу, почему бы мн не стать его членомъ, когда вы познакомите меня съ его уставомъ.

— Ахъ, да какой же вы милый, право! — оживляясь воскликнула Блаватская, — я, знаете, никогда не навязываюсь и, еслибы вы сами не изъявили желанія, никогда бы вамъ не предложила. Ну вотъ и отлично! Теперь, дорогой мой, вы мн руки развязываете, я могу, не вызывая изумленія теософовъ и даже негодованія моихъ индусовъ, вотъ хоть бы Могини, посвящать васъ во вс наши занятія. Но все это впереди, теперь у насъ тутъ не до занятій. Надо прежде всего утвердить, устроить какъ слдуетъ «парижскую втвь теософическаго общества».

— А уже есть такая?

— Да, существуетъ номинально уже два года; нсколько человкъ собираются у одной тутъ дюшессы плюсъ лэди, которой пріятно именоваться «Pr'esidente de la soci'et'e th'eosophique d'Orient et d'Occident»… Ну и Богъ съ ней пущай именуется, она богата, у нея здсь въ Париж свой чудесный отэль, представительство… все это не мшаетъ, она можетъ быть полезна. Только все устроить надо какъ слдуетъ. Я прожила теперь съ ней, съ этой дюшессой де-Помаръ, въ Ницц; ничего она себ, хорошая старуха, только къ спиритизму ее все тянетъ, до того тянетъ, что она себя считаетъ новымъ воплощеніемъ на земл Маріи Стюартъ…

Я, вроятно, сдлалъ при этомъ такіе глаза, что Блаватская громко засмялась.

— А вы что думаете — ей-Богу правда! — продолжала она, — Марія Стюартъ, да и баста! Но вдь это, au fond, такъ невинно, никому отъ ея глупости вреда быть не можетъ…

— Извините, Елена Петровна, мн кажется, что президентка, считающая себя Маріею Стюартъ, не можетъ въ серьезныхъ людяхъ внушить доврія и уваженія къ обществу, во глав котораго она стоитъ.

— Да не стоитъ она вовсе во глав! настоящія главы будутъ другіе… а она останется «почетной» только президентшей… всякій пойметъ, что человческое общество не можетъ обойтись безъ практическихъ соображеній… вижу, вижу, — не нравится вамъ это… можетъ оно больше вашего и мн не нравится… вдь и я была такой же идеалисткой — да что жъ длать! А она хорошая… право!

И Елена Петровна вздохнула.

Этимъ вздохомъ ей удалось меня, въ конц концовъ, успокоить.

Она взяла лежавшій на стол печатный экземпляръ устава «теософическаго общества», и мы съ ней его разобрали отъ перваго до послдняго слова. Изъ этого устава я долженъ былъ убдиться, что дйствительно «общество» предписываетъ своимъ членамъ невмшиваться въ чужую совсть, уважать врованія своихъ собратьевъ и не касаться религіи и политики. Каждый изъ членовъ долженъ стремиться къ своему нравственному усовершенствованію, и вс обязаны помогать другъ другу, какъ духовно, такъ, по мр возможности, и матеріально. Относительно научныхъ занятій общества на первомъ план стояло изученіе арійскихъ[1] и иныхъ восточныхъ литературъ, въ памятникахъ древнихъ знаній и врованій, а также изслдованіе малоизвстныхъ законовъ природы и духовныхъ способностей человка.