Современная жрица Изиды

Она была крайне недовольна и, по тому, какъ она взглянула на меня, когда я говорилъ, что могу взять съ собою ея документъ и передать его Каткову, я даже подумалъ — не боится ли она такого документа именно въ моихъ рукахъ. Какъ бы то ни было, она ни разу не возвращалась къ разговору объ этомъ предмет до самаго моего отъзда изъ Вюрцбурга.

XXI

Дня черезъ два или три я узрлъ пріхавшую изъ Россіи госпожу X. Она трижды, по-русски, облобызалась со мною и въ отмнныхъ выраженіяхъ выразила свою радость по случаю нашей вторичной встрчи. Я даже провелъ съ ней двое сутокъ вдвоемъ, благодаря поздк, совершенной нами въ Нюренбергъ, на выставку разныхъ рдкостей. У меня сохранились объ этой поздк самыя смшныя, комичныя воспоминанія. Полагаю, что мои читатели не поскучали бы, еслибъ я вздумалъ поближе ихъ познакомить съ этой весьма интересной, какъ по вншности, такъ и по внутреннимъ, сердечнымъ и душевнымъ качествамъ, особой. Не скученъ былъ бы также и разсказъ о ея мщеніи, которому она подвергла меня за то, что я, разглядвъ Елену Петровну, ушелъ отъ знакомства съ нею. Но я разсказываю о моихъ сношеніяхъ съ Блаватской, а не съ ея родными, и не выхожу изъ намченныхъ мною рамокъ.

Вслдъ за госпожей X. въ Вюрцбургъ пріхали Синнеттъ съ женою и Могини съ миссъ Арундэль, той самой пожилой двицей, обладавшей лицомъ, блествшимъ, какъ мдный самоваръ, и очками на вздернутомъ носу, съ которой я познакомился у Гебгардовъ въ Эльберфельд. Могини жилъ въ Лондон у этой особы. Теперь она тоже не отпустила его одного къ «madame» и была всецло поглощена имъ, что его, какъ я замчалъ, весьма тяготило. Я заходилъ въ квартиру Елены Петровны, чтобы побесдовать съ госпожей X. и послушать ея разсказы о разнаго рода чертяхъ, мертвецахъ и ихъ продлкахъ. Иной разъ мы отправлялись съ нею гулять, оставляя миссъ Арундэль съ Могини, а Синнетта съ Блаватской. Они теперь по нскольку часовъ въ день были заняты работой, — «madame» диктовала этому «отличному редактору» самую новйшую правду о своей жизни. Мистриссъ Синнеттъ, очень запуганная и видимо несчастная дама, изображала изъ себя блдную и безмолвную тнь.

Скоро миссъ Арундэль ухала обратно въ Лондонъ, взявъ съ собою не только Могини, но и Баваджи. Я тоже собрался покинуть Вюрцбургъ. Наканун моего отъзда, зайдя къ Блаватской, я засталъ ее съ какимъ-то письмомъ въ рукахъ, вылзающую изъ кожи отъ бшенства, кричащую и бранящуюся на весь домъ.

— Что такое? что такое? — спрашивалъ я.

— Да помилуйте! — завопила, именно — завопила она, — вотъ уже второй разъ этотъ негодяй выкидываетъ со мною такую штуку!..

— Какой негодяй? какую штуку?

— Все онъ же, Донъ-Жуанъ нашъ Калькуттскій, Могини! Представьте, тутъ всякія пакости, сплетни, «психисты» доканываютъ, а онъ амуры завелъ съ какой-то англо-французской Бибишкой!.. Вотъ огненное любовное посланіе, полное клятвъ, сладкихъ воспоминаній и… многаго другого… подписано: Bibi… Она думала, что онъ еще здсь…

— А онъ ухалъ и… вы распечатали письмо, ему адресованное…

— Слава Богу, я имю право читать всю переписку «челъ»! Нтъ, вотъ негодяй… и въ такое время! Ужь разъ это было… клялся, что никогда больше не будетъ… я простила его… и вотъ!

— А какъ же вы увряли, что онъ никогда въ жизни и не подходилъ близко ни къ одной молодой особ женскаго пола?.. какъ же онъ не только женщинамъ, но и мужчинамъ не протягиваетъ руку, чтобы не оскверниться?!..

— А, да черти бы его взяли, этого болвана! — заглядывая въ письмо и врно напавъ на что-нибудь особенно убдительное, закричала вн себя «madame», — хорошъ аскетъ! да у него въ Индіи жена и дти остались!

Я не могъ удержаться отъ хохоту и поспшилъ уйти.

Передъ отъздомъ я пришелъ проститься.

Разставаясь я говорилъ:

— Ну вотъ, Елена Петровна, насталъ разлуки нашей часъ и, теперь, уже послдней разлуки. Выслушайте искренній совтъ мой, идущій и отъ головы моей и отъ сердца: пожалйте себя, бросьте всю эту ужасную канитель, отойдите отъ теософическаго общества, какъ не очень давно сами хотли, лчитесь въ тишин и пишите. У васъ настоящій литературный талантъ, онъ можетъ давать вамъ и средства къ жизни и удовлетвореніе вашему самолюбію. Вы такъ легко работаете — пишите же, пишите въ русскіе журналы, обо всемъ, что видли и знаете, только бросьте все это, всхъ этихъ махатмъ и челъ, всхъ этихъ англичанъ и индусовъ… Пусть хоть вечеръ вашей жизни будетъ тихъ и ясенъ. Не берите лишней тягости на душу, остановитесь…

— Поздно! — глухо сказала она, — для меня возврата нтъ.

И тотчасъ же, совсмъ уже инымъ тономъ, прибавила:

— Знайте, что вс предсказанія «хозяина» исполнятся… теперь уже не позже какъ черезъ полтора мсяца!

Этими послдними словами она дала мн возможность разстаться съ ней навсегда безъ чувства жалости…

Захавъ на короткое время въ Страсбургъ, я отправился въ Парижъ съ тмъ, чтобы, повидавъ моихъ французскихъ друзей, спшить въ Россію. Къ моему изумленію, m-me де-Морсье встртила меня вопросомъ: «не знаю ли я чего-нибудь о дяніяхъ Могини?» Я отвтилъ ей, что наканун моего отъзда изъ Вюрцбурга «madame» распечатала какое-то нжное посланіе, обращенное къ интересному индусу, и, при этомъ, воскликнула: «ахъ, негодяй, это онъ ужь второй разъ выкидываетъ со мною такую штуку!»

— Знаете ли, это очень важно, очень важно! — смущенно повторяла m-me де-Морсье.

— Незнаю, насколько это важно; но думаю, что вамъ весьма скоро придется измнить мнніе не только относительно «челы» Могини, но и относительно весьма многаго.

— Къ несчастію, кажется, вы правы, — уныло проговорила она.

— Что же случилось и что вы уже знаете?

Но она все еще хваталась за послднія соломинки, а потому не ршалась говорить до срока.

— Теперь я еще должна молчать, не спрашивайте меня ни о чемъ, — объявила она.

— И вы меня покуда ни о чемъ не спрашивайте. Я вернусь мсяца черезъ два, самое бо#льшее три, изъ Петербурга и къ тому времени у меня, надюсь, будетъ готово интересное сообщеніе для парижскихъ теософовъ.

На томъ мы и разстались. Пока я былъ въ Россіи, разыгралась самая возмутительная исторія, поднятая «жертвой» донъ-жуанскихъ наклонностей Могини. Впрочемъ эта «жертва», которую я видлъ, вовсе не имла видъ несчастной, убитой горемъ особы. Она оказалась весьма ршительной и чуть было не довела дла до суда. Но и безъ суда исторія вышла и громкой, и характерной, а Блаватская сыграла въ ней весьма скверную роль. Документы всего этого дла находятся въ моемъ распоряженіи; но оно такъ противно и полно такихъ циничныхъ подробностей, что я не могу на немъ остановиться. Я упомянулъ объ этомъ инцидент лишь для того, чтобы показать — какого рода «святыхъ» представляли изъ себя избранные «челы» фантастическихъ махатмъ и проповдники теософическаго ученія.

Я еще въ Париж и потомъ въ Петербург сталъ получать отъ Блаватской письма. Она низачто не хотла признать, что наши сношенія покончены, что я навсегда простился съ нею. Къ тому же, обдумавъ все, происшедшее между нами, она, естественно, должна была добиваться моихъ отвтныхъ писемъ, чтобы, въ случа чего, имть возможность говорить: «помилуйте, мы въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ, въ переписк, вотъ его письма!»

Она разсчитывала на мою жалость къ больной и старой женщин, наконецъ на мою «вжливость». Ну, какъ же я не отвчу, когда она такъ жалуется на свои страданія и взываетъ къ моему сердцу?

Однако я нашелъ, что слишкомъ довольно и что дальнйшая переписка съ дамой, «проведшей семь лтъ въ Тибет», не можетъ ужь доставить мн ни пользы, ни удовольствія. Я пересталъ отвчать на ея письма.

Она принимала шутливый тонъ, мило журила меня за молчаніе, приписывала: «Не отвтите — Богъ съ вами и писать не буду. Вдова Ашъ-Пе-Бе» или: «ваша на вкъ veuve Blavatsky». Я молчалъ, а она все же писала.

Наконецъ дождь ея писемъ прекратился, и я уже начиналъ думать, что она обидлась и замолчала навсегда. Я былъ несказанно радъ этому, такъ какъ именно тогда, въ Петербург, мн пришлось, отъ нсколькихъ лицъ, главное же отъ г-жи Y. и ея семьи (почтенная г-жа Y. была въ это время съ Еленой Петровной въ размолвк), — получить самыя неожиданныя свднія. Свднія эти были весьма важны для характеристики «создательницы теософическаго общества» и для сопоставленія съ ея собственными показаніями, изустно и печатно, посредствомъ Синнетта и К®, распространяемыми ею.