Современная жрица Изиды

Я хотлъ взять у нея изъ руки «штучку» и разглядть ея устройство. Но она встала, поднесла хитрую вещицу къ моимъ глазамъ и вдругъ положила ее въ столъ и заперла ящикъ на ключъ.

— Много будете знать — скоро состаретесь! — сказала она, — все въ свое время, а теперь главное: спасите меня, помогите мн… подготовьте почву для моей дятельности въ Россіи… Я думала, что мн нтъ ужь возврата на родину… Но вдь онъ возможенъ… Кое-кто сдлаютъ тамъ все, что можно, но вы можете больше всхъ теперь. Пишите, больше, громче о теософическомъ обществ, заинтересуйте имъ… и «создавайте» русскія письма Кутъ-Хуми… Я вамъ дамъ для нихъ вс матеріалы…

Конечно, я долженъ былъ ожидать чего-нибудь подобнаго — и ожидалъ. Но я все же не въ силахъ былъ больше выдерживать мою роль. Я схватилъ шляпу и, ни слова не говоря, почти выбжалъ на свжій воздухъ.

XX

Вернувшись къ себ въ гостинницу Рюгмера и записавъ дословно всю эту изумительную бесду, я успокоился и хладнокровно обдумалъ только-что случившееся. Я легко пришелъ къ заключенію, что, съ одной стороны, я добился всего, а съ другой — почти ничего.

То, что я сразу сталъ подозрвать, въ чемъ потомъ уврился, — я теперь уже зналъ, зналъ со словъ самой Блаватской. Она мн сдлала такія признанія, какихъ, разумется, не длала никому кром своихъ сообщниковъ. Но кто же мн повритъ, что я все это отъ нея слышалъ, и при такихъ обстоятельствахъ? Прежде всего надо знать эту женщину такъ же хорошо, какъ я ее теперь знаю, чтобы допустить возможность съ ея стороны подобной глупости.

Конечно, еслибъ у меня былъ уже тогда въ рукахъ отчетъ Годжсона и другіе документы, сдлавшіеся потомъ извстными помимо меня и боле или мене выясняющіе, на какія противорчія со здравымъ смысломъ Блаватская была способна, — я увидлъ бы въ нихъ значительную для себя поддержку. Но я еще не былъ знакомъ съ этими документами.

Я зналъ, что, несмотря на противный, измучившій меня часъ, проведенный мною, — я ничего не выигралъ. Напротивъ, мое положеніе стало хуже. Не особенно пріятно знать правду, добиться ее такимъ тяжелымъ путемъ и быть вынужденнымъ таить ее про себя или слышать: «Однако, милостивый государь, это довольно невроятно и у васъ нтъ никакихъ законныхъ доказательствъ возможности того, что вы разсказываете!» Вдь даже немногіе друзья мои скажутъ мн: «мы вримъ; но все же лучше объ этомъ молчать, пока нтъ явныхъ доказательствъ тому, что Блаватская способна сдлать подобныя признанія». А между тмъ, не будучи въ силахъ довести свою роль до конца, я лишилъ себя возможности добиться чего-нибудь такого, что можетъ служить требуемымъ обстоятельствами доказательствомъ. Блаватская непремнно станетъ теперь заметать слды содянной ею глупости и постарается оставить меня, по ея выраженію, «при пиковомъ интерес».

Что же теперь? ухать скоре и забыть объ этой исторіи. Но, во-первыхъ, я не могъ сейчасъ ухать, такъ какъ у меня, неожиданно, оказалось дло въ Вюрцбург, и я долженъ былъ прожить здсь еще около двухъ недль, а, во-вторыхъ, я былъ увренъ, что Блаватская непремнно дастъ о себ знать, не разстанется такъ со мною. И меня сильно тянуло посмотрть, что же еще теперь можетъ придумать эта невроятная женщина.

Такъ размышлялъ я, когда у моей двери раздался стукъ и затмъ передъ мной очутилась крошечная, жалкая фигурка Баваджи.

«Вотъ какъ скоро!» — подумалъ я.

Обезьяньи движенія индуса выказывали большое волненіе. Его громадные черные глаза горли, синія его губы дрожали и все темно-коричневое лицо передергивалось.

— Voici la lettre… monsieur, lisez… madame attend… — услышалъ я его хриплый отвратительный голосъ и его ломаный французскій языкъ.

Я развернулъ записку и прочелъ:

«Сейчасъ видла хозяина (два раза подчеркнуто). То, что онъ приказалъ мн вамъ сказать будетъ для васъ новостью и ршитъ быть можетъ не только нашу съ вами участь, но быть можетъ если вы хоть разъ поврите мн (только въ томъ то и прелесть, что даже было бы легче для меня и лучше для дла, еслибы вы зрли въ одной мн resum'e всхъ якобы выдуманныхъ много „хозяевъ“) — то вы какъ патріотъ оказали бы огромную услугу и Россіи. Приходите какъ можно раньше. Е. Б.».

Я перечелъ и разъ, и другой, и третій. Она такъ волнуется, такъ спшитъ, что даже написала, въ смысл русскаго языка, что-то крайне нелпое. Она должна во что бы ни стало меня видть и боится, какъ бы я не исчезъ навсегда посл того, что случилось. Она заинтересовываетъ меня какъ только уметъ и для лучшаго дйствія своей мистификаціи ухватывается за Россію и за патріотизмъ. Но «хозяинъ»!! на что же она разсчитываетъ, продолжая говорить о «хозяин» теперь? Во всякомъ случа она достигла цли, меня заинтриговала, заставила ршиться идти къ ней — что, при моемъ ход мыслей, было ей и не трудно сдлать. Взглянуть на нее теперь было любопытно въ высшей степени.

Баваджи, посл «блаженны врущіе», вс эти дни отъ меня прятался и, несмотря на крики и требованія Блаватской, ни разу не вошелъ въ ея кабинетъ, когда я былъ тамъ. Разъ я столкнулся съ нимъ лицомъ къ лицу, онъ глубоко поклонился мн и, отвернувъ голову, убжалъ. Теперь ему, очевидно, было приказано, подъ страхомъ смертной казни, не смть возвращаться безъ меня. Легко могло статься, что онъ даже былъ битъ, ибо иначе врядъ ли бы ршился явиться ко мн въ гостинницу. Онъ не смотрлъ на меня, весь дрожалъ и хриплъ умоляющимъ голосомъ:

— Monsieur… allons nous deux… madame prie… madame malade…

Увидя, что я собираюсь идти, онъ какъ-то странно завизжалъ, захохоталъ, началъ метаться, слетлъ стрлой съ лстницы и помчался впередъ радостнымъ встникомъ.

Что-то еще придумаетъ удивительная «madame», когда ужь, кажется, придумать ршительно нечего?

Я вошелъ къ ней и засталъ ее на обычномъ мст, въ кресл у стола. Ея лицо было ужасно, все въ темно-красныхъ пятнахъ. Она отдувалась; но изо всхъ силъ старалась казаться спокойной.

— Что это вы, батюшка, вдругъ сбжали? — прямо спросила она и не особенно искусно засмялась. — Что съ вами приключилось? были здсь — и вдругъ смотрю: васъ нтъ! Да ужь полно, были ли вы у меня сегодня? можетъ, это мн такъ только почудилось, что я васъ видла и разговаривала съ вами?!

— Нтъ, Елена Петровна, вамъ не почудилось, что было — то было…

— Такъ куда же вы двались?

— Видите ли, я могу удивляться вамъ и очень вами интересоваться, я могу, malgr'e tout, чувствовать къ вамъ невольное расположеніе, какъ къ соотечественниц и изъ ряду выходящей женщин, могу сердечно жалть васъ и желать вамъ всякаго добра; но изо всего этого еще не слдуетъ, что вы имете право предлагать мн «создавать» письма Кутъ-Хуми! такое занятіе не въ моихъ привычкахъ…

Она не дала мн докончить и закричала:

— Какъ? я… я вамъ предлагала это? Никогда я вамъ не говорила ничего подобнаго!..

Мн стало смшно — какъ же я не догадался, что съ этого именно и начнется и что ни съ чего другого она, какою я зналъ ее, и начать-то не можетъ. Но что же будетъ дальше?

— Ахъ, такъ вы не говорили! — сказалъ я, — значитъ, это кто-нибудь другой предложилъ мн такую почетную обязанность… Но вдь никого кром васъ не было, мы были вдвоемъ…

Она вдругъ заплакала самыми настоящими слезами; она хваталась за голову и, въ отчаяніи, весьма хорошо изображенномъ, металась на своемъ кресл.