Современная жрица Изиды

Что же могутъ означать эти слова какъ не то, что я ужь и тогда сохранялъ настолько наблюдательности, чтобы подмтить подготовленія Блаватской къ феномену и даже предчувствовать и почти знать въ чемъ именно онъ будетъ заключаться? Впослдствіи я уже заране прямо зналъ въ чемъ будетъ «феноменъ» (см. «Изида» — стр. 204). И такъ, я не удивился найдя записку Кутъ-Хуми въ тетради, которую держалъ въ рукахъ (это были «Голубыя горы», слогъ и правописаніе которыхъ я исправлялъ по просьб Блаватской), но пораженъ былъ тмъ, что «въ ней говорилось именно о томъ, о чемъ мы говорили за минуту. Изъ дальнйшихъ моихъ словъ ясно, что я тогда еще, недостаточно изучивъ Блаватскую, былъ склоненъ объяснять это „внушеніемъ“ (фактъ, возможность котораго нын доказывается нкоторыми учеными) — и, конечно, имлъ право воскликнуть: какова сила!»

Однако я тутъ же прибавляю: «А рядомъ съ этой силой, какое иногда безсиліе!» — и слова эти, кажется, ясно говорятъ за себя.

Но, въ конц концовъ, уже въ Вюрцбург, въ начал осени 1885 года, я убдился, что Блаватская вовсе не «внушала», а съ необыкновенной иной разъ ловкостью, если только не слдить за каждымъ ея словомъ, за выраженіемъ ея лица, движеніями и т. д., наводила разговоръ на извстную тэму и подводила такъ, что произносились слова, необходимыя для эффекта «феномена». Объ этомъ я достаточно сказалъ въ «Жриц Изиды».

Нужно ли мн еще объяснять, что я не могъ иначе выразиться какъ «собственноручное письмо Кутъ-Хуми»? Я вдь не зналъ еще кто именно писалъ полученныя мною строки, ибо до экспертизы Нэтсерклифта, доказавшей, что почеркъ Кутъ-Хуми родился изъ почерка Блаватской, — было очень далеко. Именно тогда, въ Эльберфельд, я склоненъ былъ думать, что пишетъ Олкоттъ, и только приписка Кутъ-Хуми, въ письм Блаватской, полученномъ мною поздне, заставила меня отказаться отъ этого мннія и, всмотрвшись хорошенько въ почеркъ, признать въ немъ искусную руку Блаватской. Чмъ же меня посрамляетъ, въ какомъ бы ни было отношеніи, приведенная выписка?!

Но себя г-жа Желиховская посрамляетъ тотчасъ же. Она весьма «язвительно» пишетъ: «Теперь онъ (т. е. я) измыслилъ водевильную сцену (см. „Изиду“, стр. 85, 86), въ которой моя сестра посылаетъ наверхъ за Олкоттомъ; вопрошаетъ его: „съ какой стороны“ чувствовалъ онъ приближеніе „учителя“; приказываетъ ему опорожнить карманъ, гд и находится сфабрикованная записка Моріи (онъ забылъ, что тогда называлъ его не Моріей, а Кутъ-Хуми); но — въ то время, — о „карман Олкотта“ и рчи не было! Онъ самъ, г. Соловьевъ, хвастался (?!), что непосредственно получилъ записку „учителя“ и т. д.»

Дло въ томъ, что «феноменъ» записки Кутъ-Хуми въ читавшейся мною тетради, и «феноменъ» записки Моріи въ карман Олкотта — суть два различныхъ «феномена», происшедшіе другъ отъ друга на разстояніи трехъ дней и между которыми нтъ ровно ничего общаго. Значитъ я не «забылъ, что тогда называлъ его Моріей, а не Кутъ-Хуми». Значитъ я не «замнилъ инцидентъ» съ запиской Кутъ-Хуми, вовсе неразсказанный мною по вышеобъясненной причин, «запиской Моріи, найденной въ карман Олкотта, между пуговкой и зубочисткой». Но, быть можетъ, г-жа Желиховская совершила эту свою передержку по незнанію? Нтъ, она совершила ее вполн сознательно: она объявляетъ, что копія моего разсказа изъ журнала «Лондонскаго Общ. для психич. изслдованій», о томъ какъ мн привидлся М. (Моріа) — находится у нея. Она даже длаетъ изъ нея выписки (брошюра, стр. 45). Ну, а въ этомъ моемъ разсказ, помченномъ 1 октября (по нов. стилю) 1884 года, напечатано: «Le soir du m^eme jour M. Olcott a trouv'e dans sa poche un petit billet, que tous les th'eosophes ont reconnu pour^etre de l''ecriture de M. (Moria), con`eu en ces termes: „Certainement j''etais l`a, mais qui peut ouvrir les yeux `a celui qui ne veut pas voir? M.“ [126] Кажется ясно. Увы! Это лишь одинъ изъ малыхъ образчиковъ добросовстности и правдивости моей „почтенной“ противницы!

126

«Вечеромъ того же дня г. Олкоттъ нашелъ у себя въ карман записочку, написанную, какъ признали вс теософы, почеркомъ М. (Моріи), въ такихъ выріженіяхъ: „конечно я тамъ былъ, но кто можетъ открыть глаза нежелающему видть? М.“

Что я не намревался убждать членовъ Лонд. Психич. 0бщества въ реальности моего свиданія съ Моріей, доказывается не только ихъ дальнйшимъ, напечатаннымъ въ „отчет“ заявленіемъ, но и послдними словами моего разсказа: „Je dois dire qu'`a peine revenu `a Paris, ou je suis actuellement, mes hallucinations et les faits 'etranges qui m'entouraient, se sont compl'ement dissip'es“ [127] .

Наконецъ мое сомнніе доказывается моими словами въ письм къ г-ж Желиховской отъ 0|24 Ноября 1884 года: „Вамъ желательно знать, что интимнаго говорилъ мн Моріа. Да кто говорилъ? Моріа-ли? Я сильно въ этомъ сомнваюсь“ (брошюра, стр. 47). Зачмъ г-жа Желиховекая приводитъ такіе отрывки изъ моихъ писемъ, служащіе ей самую плохую службу, — это ршительно непонятно!

127

«Я долженъ сказать, что, по возвращеніи въ Парижъ, гд я теперь нахожусь, мои галлюцинаціи и странные факты, меня окружавшіе, совершенно исчезли.»

По возвращеніи изъ Зльберфельда я нкоторое время чувствовалъ себя лучше; но затмъ, и особенно къ концу 1884 года, нервы мои опять расходились. Поэтому немудрено, что мн одинъ разъ (къ тому же я сильно натрудилъ себ глаза чтеніемъ рукописей) почудилась Блаватская въ своемъ черномъ балахон. Находясь въ переписк съ г-жей Желиховской и просто, искренно и шутливо говоря съ ней обо всемъ (я съ поразительной опрометчивостью врилъ тогда ея добродтелямъ и дружб) — я разсказалъ ей и этотъ случай, прибавивъ: „что-жь это такое? Опять вопросъ вашъ: галлюцинація или нтъ? Да я же почемъ знаю!? Что отъ этого можно съ ума сойти — это врно! но я постараюсь этого не сдлать“.

Она приводитъ (стр. 95) и это письмо — какъ доказательство чего? тогдашняго разстройства моихъ нервовъ?! но вдь я самъ говорю объ этомъ въ „Изид“! Раньше того и колокольчики слышались, и дуновенія какія-то я очень явственно ощущалъ, а однажды (этого г-жа Желиховская даже еще и не знаетъ!!) я, минуты дв, слышалъ вокругъ себя шуршаніе невидимаго шелковаго платья! Слушалъ, слушалъ — шуршитъ, да и только! Леченье холодной водой, извстный режимъ и временное прекращеніе сильныхъ занятій, главное же — удаленіе отъ всякихъ „теософическихъ“ чудесъ — совершенно прекратили вс эти явленія. Съ какой же бы стати сталъ я подробно, по номерамъ и пунктамъ, описывать ихъ въ „Изид,“ давно ужъ и отлично зная ихъ происхожденіе?!

Письмо мое къ Блаватской о Ришэ и о томъ, что я подружился съ m-me Аданъ, писано въ явно насмшливомъ тон и совершенно объясняется обстоятельствами того времени. Я былъ у m-me Аданъ по случаю печатавшагося тогда въ ея журнал „Nouvelle Revue“ моего разсказа „Магнитъ“. Я видлъ эту извстную литературную и политическую даму всего второй разъ — и вотъ она, вроятно разсчитывая, что я напечатаю въ Россіи „интервью“ съ нею, стала мн, положительно какъ старому другу, разсказывать всякія подробности о своей дружб съ Скобелевымъ и съ Гамбеттой, о всякихъ чудесахъ, а подъ конецъ посвятила меня въ фактъ своего язычества. Да, она тогда была язычницей, исповдывала языческій культъ, съ жертвоприношеніями древнимъ богамъ и богинямъ! Услыша все это я посовтовалъ ей, стараясь казаться серьезнымъ, лучше ужь обратиться къ теософіи и взять подъ свою защиту Блаватскую. Она просила у меня и впредь моего сотрудничества, просила писать ей, говорила, что аккуратно будетъ отвчать мн, словомъ — была очень, очень любезна, какъ истая парижанка. А я, гршный человкъ, ухалъ въ Россію, не напечаталъ „интервью“ съ нею, никогда не написалъ ей ни слова. Такъ и кончилась наша взаимная дружба…

На новые вопросы Шарля Ришэ (ибо у васъ и прежде шли съ нимъ толки о Блаватской и онъ зналъ, что я добиваюсь разобрать правду) я отвтилъ, что Блаватская не простая авантюристка, а весьма талантливая и необыкновенная женщина, что она, очевидно, такъ называемый медіумъ, хотя и ослабвшій (это и есть „ея личная сила и феномены, отъ нея исходящіе“). Что же касается его третьяго и важнйшаго вопроса относительно теософическихъ феноменовъ и ея махатмъ — я заявилъ, что полное и, по возможности, документальное объясненіе я представлю черезъ два, самое большее черезъ три мсяца. Я объяснилъ ему причину этого (см. „Изиду“, стр. 219).

Блаватской же я писалъ о бесд съ Ришэ (какъ и о m-me Аданъ) въ насмшливомъ тон, весьма обычномъ въ моихъ къ ней письмахъ, а въ данномъ случа, посл всхъ Вюрцбургскихъ чудесъ, мн законно хотлось подчеркнутъ, что я жду только два — три мсяца, что я возмущенъ апломбомъ, съ которымъ она сдлала мн свои предсказанія. Я и писалъ, дразня ее и спрашивая: вдь не правда ли — все исполнится, все будетъ какъ вы сказали? ибо не играли же вы мной какъ пшкой? И все закончится вашимъ тріумфомъ и уничтоженіемъ психистовъ? вдь да? такъ оно и будетъ? — Могу себ представить какъ выходила изъ себя Блаватская, читая эти поддразнивающія строки! На этомъ письм, прямо объясняющимся моимъ разсказомъ („Изида“ стр. 219) и его подтверждающимъ, стараются построить обвиненіе меня въ томъ, что я желалъ обманывать Ришэ. На его письмо, приведенное мною на стр. 35 „Изиды“ не обращаютъ вниманія, хотя слова: „Peut-'etre r'eussira-t-elle (Блаватская). En tout cas ce ne sera ni votre faute, ni la mienne“ — достаточно ясны. Ну такъ вотъ новйшее письмо Ришэ, присланное имъ мн какъ „удостовреніе“ и ниже мною помщаемое — окончательно выяснитъ вопросъ о томъ „ка#къ“ я его „обманывалъ,“ а также докажетъ „правдивость“ г-жи Желиховской.